переправить на них раненых в мою пещеру, - я в присутствии Манаури, Арнака
и Мигуэля допрашивал пленного. Сколько же дерзости, цинизма и наглости
было в этом молодом выродке! На мои вполне корректные вопросы он отвечал
лишь отборными ругательствами и гнусностями. Я не переставал удивляться,
как из этих нежных уст мог изливаться поток таких мерзостей.
Надменность его не знала предела. Когда я заметил, что ему следовало
бы вежливее отвечать человеку, который как-никак спас его от неминуемой
смерти, он только издевательски расхохотался мне в лицо. В самонадеянной
его башке не укладывалось, что кто-то может посягать на его жизнь.
- Похоже, ты совсем обезумел! - проговорил я. - Взгляни на трупы
своих товарищей.
- Ха!.. Не забывай, кто я!
- А кто ты?
- Сын губернатора! Никто из этих рабов не смеет коснуться меня. А ты,
паршивый предатель нашей расы, будешь первым болтаться на веревке.
Меня так и подмывало влепить этому негодяю пощечину, но я вовремя
удержался.
- Значит, ты думаешь, что сын губернатора неприкосновенен?
- Да! - Он презрительно скривил лицо.
Удивительное лицо! Даже эта гримаса не могла лишить его невыразимой
привлекательности. Невероятно: страшный демон в обличье ангела.
- Ошибаешься! - заметил я. - Жизнь твоя висит на волоске.
Юнец нагло расхохотался.
- Завтра сюда явятся люди, которые покажут вам, мерзавцам, кто здесь
господин, а кому висеть на суку...
- Какие люди?
- Не знаешь какие? С Маргариты.
- Зачем им сюда являться?
- Ты что, ослеп? Разве ты не видел нашего уплывшего корабля? Как ты
думаешь, куда он направился, а?
Вот, значит, на чем основывалась его самоуверенность! Упования, надо
сказать, не иллюзорные и не призрачные, хотя он и не ведал о моих
намерениях относительно его будущего. Дело в том, что я решил защищать его
жизнь любой ценой, пусть бы даже все индейцы ополчились против меня, - и
защищать, конечно, не ради его прекрасных глаз, а ради нашей же
безопасности. Он был сыном именитого испанца - это не подлежало сомнению,
- и, значит, жизнь его в наших руках как заложника могла оказать нам
неоценимую услугу в случае нашествия на остров преследователей с
Маргариты. Это могло стать ключом к нашей свободе.
Во время этого дознания со стороны моря раздались вдруг крики. Оттуда
к нам бежало несколько индейцев.
- Корабль! - кричали они. - Корабль!
Мы было подумали, что легки на помине преследователи с острова
Маргарита, но не это явилось источником шума. Напротив, новость оказалась
сверх ожиданий радостной.
Утром, на восходе солнца, в море поднялся ветер, но продержался он не
более получаса, а потом совсем стих. На море установился полный штиль. На
острове случались иногда такие минуты, но длились они не больше часа-двух,
а около полудня всегда поднимался сильный ветер.
Шхуна не успела проплыть и мили, как паруса ее безжизненно повисли
при полном безветрии, и корабль потерял ход. Лагерь наш забурлил. Известие
об остановке корабля пробудило серьезную надежду, что нам удастся еще его
догнать. Все, кто только мог, хватали первое попавшееся под руку оружие и
со всех ног мчались к лодкам.
Среди всеобщего возбуждения и суматохи не следовало терять головы.
Подозвав Арнака, Вагуру и Манаури, я предложил им следующий план: берем
две лодки, на которых прибыл сюда Матео с отрядом; на большую сажусь я с
Арнаком, на меньшую - Вагура. Грести будут все здоровые, кроме нас троих,
- мы будем стрелять, и потому руки у нас не должны дрожать. С собой
заберем все дальнобойные мушкеты, а для повышения дальности их стрельбы
увеличим заряд пороха. Часть мушкетов зарядим пулями, а часть - картечью.
- Остальным вообще не брать оружия? - спросил Вагура.
- Пусть берут, это не повредит, но лишь бы не мешали нам троим
целиться.
- О-ей! - вскричал Арнак. - Хорошо прицелиться - самое главное!
Манаури выразил полное согласие и тотчас принял на себя командование
гребцами, рассадив их по двум лодкам. Мы тем временем зарядили ружья, взяв
с собой восемь мушкетов.
- Прихватим и маленькую шлюпку испанцев, - решил я в последний
момент, - пусть отвлечет на себя внимание.
Для этой шлюпки хватило трех человек.
Не прошло и четверти часа, как мы отчалили от берега. Гребцы изо всех
сил работали веслами - только мелькали смуглые спины. Я встал на носу
лодки, Арнак - на корме. Выйдя из бухты, мы оказались в открытом море,
тихом и спокойном, как озеро в погожий день. Шхуна стояла как вкопанная,
будто на якоре. Паруса ее бессильно свисали.
Едва испанцы нас заметили, они как ошалелые заметались по палубе, то
хватаясь за паруса, то что-то перетаскивая. В подзорную трубу я видел, как
они заряжали мушкеты.
Расстояние между нами быстро сокращалось. Гребцы не жалели сил. Пот
ручьями стекал по их спинам. Зной становился все нестерпимее. Тела гребцов
истощены были долгой неволей, здоровье подорвано, но эта решительная
минута придала им новые силы.
До корабля оставалось четверть мили. На море по-прежнему ни ветерка.
Теперь не оставалось сомнений, что мы достигнем цели и шхуна от нас не
уйдет. Два испанца могли, защищаясь, нанести нам урон, но окончательная
победа должна быть за нами.
Я переглянулся с Арнаком и велел ему еще раз напомнить гребцам, как
себя вести: едва только мы подойдем на расстояние выстрела, поднять весла,
лечь на дно лодки и не шевелиться.
По носу шхуны шел высокий борт, зато корма была низкой и
незащищенной. Поэтому мы обошли корабль сзади. Испанцы, предвидя этот
маневр, установили на корме два ящика, за которыми и укрылись.
- Внимание! - крикнул я Арнаку. - Применю небольшую военную хитрость,
возможно, они поддадутся.
Я решил выстрелить по испанцам картечью с большого расстояния,
рассчитывая вывести их из равновесия и заставить тоже выстрелить. Тогда у
них не останется времени перезарядить ружья. Так я и сделал. Шагов с
двухсот от кормы шхуны я выстрелил из мушкета, целясь высоко над головами
противника. Было ясно видно, как картечь ударила по парусам и палубе
корабля. Тут же я схватил второе ружье и прицелился, словно собираясь
стрелять вторично. Испанцы, и без того возбужденные, не выдержали и
опрометчиво выстрелили. Пули их, как я и предполагал, не долетели и
ударили по воде в нескольких десятках шагов от нас.
- Гребите! Быстрее! - крикнул я индейцам. - Теперь прямо на них!
Несколько сильных ударов веслами приблизили нас к кораблю на нужное
расстояние.
- Внимание! - закричал я. - Буду стрелять!
- Я тоже? - спросил Арнак.
- Только когда увидишь цель.
Гребцы повалились на дно лодки, продолжавшей по инерции плыть. Она
шла плавно, как по маслу, ни чуточки не качаясь.
У испанцев, как видно, было только два ружья, из которых они
выстрелили, и теперь, прячась за ящиками, они торопливо их перезаряжали.
Из-за укрытия время от времени появлялась то макушка, то локоть, то
колено, но лишь на короткое мгновение, не дававшее возможности
прицелиться. Несмотря на спешку, противник был начеку.
Но вот чуть больше, чем прежде, появилась спина, и я тут же
выстрелил, целясь под лопатку. Пуля попала в цель. Испанец вскрикнул и,
потеряв над собой контроль, вскочил. Грохнул еще один выстрел, на этот раз
из ружья Арнака, и противник упал смертельно раненный.
Тем временем второй испанец, воспользовавшись замешательством,
выстрелил. Ружье его было заряжено картечью. Двое индейцев, лежавших на
дне лодки, оказались раненными в спину. Теперь ружье противника вновь было
разряжено, и я решил взять корабль на абордаж. Но это не удалось. Со шхуны
снова прозвучал выстрел. Очевидно, испанец воспользовался заряженным
ружьем погибшего. К счастью, секундой раньше в него выстрелил со второй
лодки Вагура, и хотя не попал, но испанец в испуге тоже промахнулся.
Решив теперь быть осторожнее, мы не спускали глаз со шхуны и стреляли
всякий раз, как только враг хоть чуточку появлялся из-за ящика. Таким
путем мы обрекли его на неподвижность и рассчитывали, что рано или поздно
наша пуля его настигнет.
Не знаю, сколько минут мы так его выслеживали, стреляя раз за разом,
как вдруг развязка наступила совершенно неожиданно. Увлеченные боем, мы
совсем забыли о маленькой шлюпке с тремя гребцами. За ними никто не
следил. А они тем временем обошли шхуну и, пока мы привлекали к себе все
внимание испанцев, подплыли к кораблю со стороны носа и незамеченными
вскарабкались на борт. Каково же было наше удивление и даже изумление,
когда на шхуне раздался вдруг воинственный клич трех индейцев, бросившихся
на противника. Луки и копья вмиг решили исход борьбы. Шхуна была паша.
Возможно ли описать мою радость, да что там - безмерный восторг,
охвативший меня, когда, взбираясь на палубу испанского корабля, я осознал
всю значительность этой минуты? Подойдя к верным своим друзьям, Арнаку,
Вагуре, Манаури и остальным индейцам, я взволнованно пожал им руки.
- Победа! - только и мог я проговорить.
- Путь открыт! - добавил Арнак, окидывая взором горизонт на юге, где
в дымке вырисовывалась линия материка.
- Да, теперь открыт!
Несколько индейцев, обученных в неволе управляться с парусами,
остались на корабле, чтобы, дождавшись ветра, подвести его ближе к лагерю,
остальные разместились в трех лодках и направились на них к берегу.
Когда мы вошли в бухту, Манаури знаками дал мне понять, что хочет
говорить со мной наедине, в присутствии одного только Арнака как
переводчика, и, выйдя на берег, мы тут же отошли в сторону.
- Воздух стал чистым, - начал вождь, - путь свободен. Как ты думаешь,
когда мы покинем остров?
- Как можно скорее. Через два-три дня.
- А может, раньше? Разве ты не боишься, что с Маргариты приплывут
новые люди?
- Сейчас пока нет. Но позже, через неделю, дней через десять, это не
исключено.
- Значит, чем скорее мы отсюда уплывем, тем для нас лучше?
- Конечно.
Я вопросительно взглянул на Манаури, ибо не мог себе представить, что
он отзывал меня в сторону для того лишь, чтобы обсудить время отъезда. И
оказался прав. Речь шла о жизни молодого пленника.
- Ты защищал его, - сказал Манаури, глядя мне в глаза с каким-то
особым выражением, - поскольку хотел добиться от него сведений о
Маргарите. Он оскорблял и тебя и нас и ничего не сказал. Ты думаешь,
что-нибудь изменилось и теперь он заговорит?
- Давай попробуем.
Манаури прищурил глаза и с непоколебимым упорством покачал головой.
- Нет, Ян! Не надо пробовать, он ничего не скажет! Да теперь это и не
нужно!.. Убьем его!
Впервые здесь Манаури высказался с такой твердостью. В сражениях
последней ночи, бесспорно, достигнута была и еще одна победа - моральная:
в Манаури умер раб и возродился вождь.
Я изложил ему свои мысли насчет юнца, заметив, что нам выгодно
держать молодого испанца в качестве заложника как можно дольше.
- Заложника?
- Именно.
- Разве ты не сказал сейчас, что мы отплывем в ближайшие два-три дня,
а за это время враг нас не найдет?
- В наших обстоятельствах может случиться любая неожиданность, а
мудрый вождь должен предвидеть всякие возможности!
У Манаури вообще было скорее доброе, даже мягкое выражение лица, но в
эту минуту черты его казались твердыми, словно высеченными из гранита.
- Мудрый вождь прежде всего считается с тем, что думают и говорят его
воины. Поэтому, Ян, выход только один: пленника надо убить!
- А тебе не кажется, что это будет похоже на убийство беззащитного?
