когда я заступил на эту должность совсем молодым парнем, то порою
чувствовал присутствие Богини в бутылке и бывал сражен так же, как и ты.
Но человек, возможно, привыкает к божественности, да простит Она мое
богохульство. Рассказывал ли я тебе легенду о том, как Колумбия впервые
растворила удар молнии и закупорила ее? И как дала бутылку с молнией
первому из людей, и не кому-нибудь, а самому Вашингтону? И как он
опозорился и тем самым навлек гнев Богини?
Да? Ну тогда о самом главном. Я пришел к тебе раньше, чем Главная
Жрица, чтобы передать, что завтра день рождения Сына Великой Матери. Ты -
сын Колумбии, родишься завтра. И тогда случится то, что должно случиться.
Он еще раз отхлебнул спиртного, сделал глубокий поклон, едва не
свалившись лицом вниз, и шатаясь, шагнул к выходу.
Стэгг окликнул его.
- Одну минуту. Я хочу знать, что с моей командой?
Ячменное зерно заморгал.
- Я же сказал, что они были в Джорджтаунском университете.
- А где мои товарищи сейчас, в этот самый момент?
- С ними обращаются очень хорошо. У них есть все, что они пожелают.
Кроме свободы. Ее им предоставят послезавтра.
- Почему только тогда?
- Потому что тебя освободят. Но увидеть их ты не сможешь. Ты будешь
на Великом Пути.
- Что это такое?
- Узнаешь.
Ячменное Зерно повернулся к выходу, но Стэгг задержал его.
- Скажи мне, почему ту девушку держат в клетке? Ты знаешь, в клетке с
надписью "Дева, пойманная при набеге на Кэйсиленд".
- И это ты узнаешь, Герой-Солнце. Между прочим, в твоем ли положении
опускаться до того, чтобы задавать вопросы? Великая Седая Мать в свое
время все объяснит.
После ухода Ячменного Зерна Стэгг спросил у Кальторпа:
- Тебе не кажется, что парень темнит?
Кальторп нахмурился.
- Я бы сам хотел знать. Но мои возможности исследования социальных
механизмов этой культуры весьма ограничены. Вот только...
- Что? - с беспокойством спросил Стэгг.
Кальторп выглядел очень уныло.
- Завтра зимнее солнцестояние - середина замы - когда солнце светит
меньше всего и занимает самое низкое положение. По нашему календарю - 22
декабря. Насколько мне помнится, это было важной датой в доисторические
времена. С этой датой связаны разного рода церемонии, такие как... Ааа!
Это было не восклицание. Это был вопль ужаса. Кальторп вспомнил.
Стэгг еще больше встревожился. Он хотел спросить, что же такое
вспомнил Кальторп, но ему помешали: грянул оркестр. Музыканты и служители
обернулись к дверям и пали на колени, хором крича:
- Верховная жрица, живая плоть Виргинии - дочери Колумбии! Святая
дева! Красавица! Виргиния, скоро ревущий олень - яростный, дикий, жестокий
самец - лишит тебя твоей священной и нежной плевы! Благословенная и
обреченная Виргиния!
В комнату вошла надменная высокая девушка лет восемнадцати. Несмотря
на бледное лицо и широкую переносицу, она была очень красива. Ее полные
губы были красны как кровь, голубые глаза излучали свет и не мигали,
подобно кошачьим, вьющиеся волосы цвета майского меда спадали на бедра.
Это была Виргиния, выпускница училища в Вассаре, жрица-прорицательница, и
воплощение Дочери Колумбии.
- Приветствую смертных, - произнесла она высоким чистым голосом. И
обернувшись к Стэггу, сказала: - Приветствую бессмертного!
- Здравствуй, Виргиния, - ответил он и почувствовал, как затрепетало
все естество, и волна боли сжала грудь и поясницу. Каждый раз при виде ее
он испытывал мучительное, почти непреодолимое влечение. Он был уверен в
том, что как только их оставят наедине, он овладеет ею, несмотря на любые
последствия.
Виргиния ничем не выдавала того, что сознает, как воздействует на
него. Она смотрела на него равнодушным решительным взглядом львицы. Как и
все девственницы она была одета в блузу с высоким воротником и юбку до
лодыжек, но одежду покрывали крупные жемчужины. Треугольный вырез обнажал
большую упругую грудь. Каждый сосок был напомажен и обведен белым и
голубым кольцом.
- Завтра, бессмертный, ты станешь и Сыном, и Любовником Матери.
Поэтому тебе необходимо подготовиться.
- А что я должен для этого сделать? - поинтересовался Стэгг. - Зачем
мне готовиться?
Он взглянул на нее, и волна боли прокатилась по всему его телу.
Девушка дала знак и сейчас же Джон-Ячменное Зерно, должно быть только
и ожидавший этого за дверью, появился в комнате с двумя бутылками: с
водкой и какой-то темной настойкой. Жрец-евнух протянул чашу. Джон
наполнил ее темной жидкостью и вручил жрице.
- Только ты - Отец своей Страны, - имеешь право пить это, - сказала
она, передавая чашу Стэггу. - Нет ничего лучше. Настоено на воде из
Стикса.
Стэгг взял чашу. Не очень приятно выглядел напиток, но не хотелось
быть неблагодарным.
- Не все ли равно из чего сделано. Пусть все видят, что Питер Стэгг
может перепить кого угодно!
Зазвучали трубы и барабаны, служители захлопали и приветственно
закричали.
И вот тогда он услышал протестующий возглас Кальторпа.
- Капитан, ты что, не понял? Она сказала на воде из Стикса. СТИКСА.
Ясно?
Стэгг понял, но было уже поздно. Комната поплыла кругом, и кромешная
черная мгла низринулась с высоты.
Под звуки труб и приветствий он рухнул на пол.
3
- Ну и похмелье, - простонал Стэгг.
- Страшно смотреть, что они сделали, - отозвалась мгла и он с трудом
узнал голос Кальторпа.
Стэгг приподнялся и застонал от боли и потрясения. Превозмогая себя,
скатился с кровати, от слабости упал на колени, с трудом поднялся и,
шатаясь, побрел к трем громадным зеркалам, расположенным под углом друг к
другу. Зеркала отразили ужасное зрелище. Он был гол. Мошонка выкрашена в
голубой цвет, член - в красный, ягодицы - в белый. Но не это потрясло
Стэгга. Он увидел два рога, торчащих под углом сорок пять градусов из лба
на добрый фут, затем разветвляющихся на множество отростков.
- Рога?! Зачем они здесь? Откуда? Дай бог только добраться до этого
шутника...
Стэгг схватился за основания, дернул и вскрикнул от боли. Опустив
руки, он снова взглянул в зеркало. У корня одного из рогов выступило
кровавое пятно.
- Рога - не совсем точное слово, - тихо сказал Кальторп. - Это не
твердые, омертвевшие рога.
Скорее, это - панты. Они довольно мягкие, теплые и бархатистые на
ощупь. Приложи к ним палец и под поверхностью кожи почувствуешь биение
артерии. Станут ли потом они твердыми, мертвыми рогами зрелого самца? Не
знаю.
Капитан потемнел. Гнев и бессильный ужас искали выхода.
- Да-а, Кальторп, - прорычал он. - И ты участвовал в этой затее? Если
да, то я оторву у тебя все, что торчит!
- Ты не только похож на зверя, ты и поступаешь по-звериному, -
отпарировал Кальторп.
Стэгг весь сжался, сдерживая желание ударить маленького антрополога
за неуместную шутку. Он увидел, что Кальторп бледен, и у него трясутся
руки. И понял, что за шуткой кроется неподдельный страх.
- Так что же произошло? - спросил Питер, немного успокоившись.
С дрожью в голосе Кальторп рассказал, как жрецы понесли Стэгга,
потерявшего сознание, к спальне. В коридоре на них набросилась толпа жриц
и захватила тело. В какой-то момент Кальторпа охватил ужас от того, что
эти две стаи разорвут Стэгга на куски. Однако борьба была ложной, всего
лишь частью обряда. Согласно ритуалу жрицам полагалось добыть тело в бою.
Они отнесли бесчувственного капитана в спальню. Кальторп попытался
последовать за ними, но его буквально отшвырнули.
- Они сделали это без зла. Просто не хотели, чтобы в комнате был хотя
бы один мужчина, кроме тебя. Даже хирургами были женщины. Скажу честно:
когда я увидел, как они идут со скальпелями, дрелями и прочим, то чуть не
рехнулся. Особенно, когда увидел, что хирурги были пьяны. Что за дикая
компания? Но Джон-Ячменное Зерно вытолкал меня. Он сказал, что в этот
момент женщины готовы разорвать, в полном смысле этого слова, любого
подвернувшегося под руку мужчину. И намекнул, что некоторые музыканты
стали жрецами поневоле - им не хватило прыти убраться с дороги этих дам в
вечер зимнего солнцестояния.
Джон-Ячменное Зерно спросил, являюсь ли я Лосем. Оказывается, только
братья по тотему Великого Самца находятся в это время в относительной
безопасности. Я ответил, что нет, но раньше был членом Львиного клуба,
хотя уже давно не платил членских взносов. Он сообщил, что я буду в
безопасности на следующий год, когда Герой-Солнце будет из Львов. Сейчас
же мне находиться здесь опасно. И настоял, чтобы я убрался из Белого Дома,
пока сын (он имел ввиду тебя) не родится. Вернулся я рано утром. Все,
кроме тебя, ушли. Ну, а я остался возле кровати ждать, когда ты
проснешься.
- Я кое-что припоминаю, - задумчиво произнес Стэгг. - Все как в
тумане, все перепутано, но помню, как очнулся после того пойла. Я был
беспомощнее ребенка. Вокруг шумно. Женщины кричали, словно рожая.
- А ребенком был ты, - подсказал Кальторп.
- Я? Откуда ты знаешь?
- Ниоткуда. Просто ситуация проясняется.
- Не оставляй меня во тьме, если видишь свет, - взмолился Стэгг. - Я
едва соображал, что происходит. Я даже пробовал сопротивляться, когда меня
укладывали на стол. Затем у изголовья поместили белого ягненка. У меня не
было ни малейшего представления об их намерениях, пока ему не перерезали
горло. Я с ног до головы был пропитан кровью.
Потом его убрали, а меня начали протаскивать через узкое треугольное
отверстие. Что-то вроде металлического каркаса, обрамленного какой-то
розоватой губкой. Две жрицы держали меня за плечи и протаскивали через
отверстие. Остальные же кричали по-кошачьи, как безумные. Уж насколько я
был в дурмане, а все равно кровь стыла. Ты за всю жизнь никогда не слыхал
таких кошмарных криков.
- Слышал, слышал. Весь Вашингтон слышал. Все взрослое население
стояло у ворот Белого Дома.
- Я застрял в отверстии, жрицы яростно толкали меня. Мои плечи
сдавило, как в тисках. Вдруг я почувствовал, как вода брызжет мне на шею -
кто-то, должно быть, направил на меня струю. Даже помню, подумал, что у
них должно быть что-то вроде насоса в доме, так как ударил сильный напор.
Наконец, я проскользнул сквозь отверстие, но не упал. Две жрицы
подхватили меня на руки, подняли и перевернули вверх тормашками. И шлепали
меня, здорово шлепали. От удивления я закричал.
Именно этого они и хотели от тебя.
- Затем меня уложили на другой стол, прочистили нос, рот, и глаза.
Смешно, но до этого момента я не замечал, что у меня во рту и ноздрях был
толстый слой похожего на слизь вещества. Это должно было затруднять мне
дыхание, но я не сознавал этого. Затем... затем...
- Затем?
Стэгг покраснел.
- Меня отнесли к невообразимо толстой жрице, распластавшейся на
подушках на моей кровати. До этого я не видел ее.
- Наверно, она приехала из Манхэттена. Ячменное Зерно сказал мне, что
тамошняя жрица очень толстая.
- Чудовищная - вот верное слово, - продолжал Стэгг. - Эта женщина
была крупнее всех, кого я когда-либо видел. Могу поспорить, рост у нее не
меньше моего. И весила она, наверное, не меньше полтораста килограмм. Все
ее тело было покрыто пудрой, должно быть добрую бочку потратили на это.
Она была огромная, только для того, чтобы откладывать миллион яиц.
Он немного помолчал.
- Они положили меня так, что голова моя покоилась на одной из ее
грудей. Клянусь это была самая большая грудь в мире. Она казалась
