тобой, Моше, - наверняка тебе пришлось несладко, когда комиссар обвинил
тебя в исчезновении девушек из массажных кабинетов Тель-Авива.
- Только не нужно, - продолжал рави, жестом прервав Бутлера,
открывшего было рот для обвинений, - не нужно думать, что девушкам
угрожает какая-то опасность. Они были обласканы и любимы, и дожили до
глубокой старости. Далее. Не нужно обвинять меня и в том, что я сделал
что-то против их воли. В моем сейфе лежат одиннадцать собственноручно
написанных заявлений, и уважаемый комиссар сможет ознакомиться с ними
сразу после нашего разговора.
- И приобщить к делу, - мрачно сказал Роман.
- К делу? Здесь нет никакого дела для уголовной полиции! - отрезал
рави. - Я спас евреев и государство Израиль - вот и все дело, если хотите
знать мое мнение.
Скромность, очевидно, не числилась среди достоинств рави Леви.
- Уважаемый рави, - вступил директор Рувинский, - я не могу принять
твоих извинений, прежде чем ты не объяснишься. Ты пришел ко мне и сказал,
что хочешь провести кое-какие исторические изыскания. Ты принес разрешение
правительственного Совета. Ты сказал, что занимаешься историей евреев в
Испании и Северной Африке. Ты обманул меня.
- Ни в коем случае! - твердо сказал рави. - Первые четыре
экспериментальных обмена были связаны именно с этой историей, и в моем
сейфе содержится полный отчет. Только после того, как эта серия была
завершена, мы приступили ко второй...
- О которой меня не уведомили, - сказал Рувинский.
- Разве я был обязан это сделать? - удивился рави и посмотрел на
Бутлера.
- Не обязан, - подтвердил комиссар. - Арендатор стратификатора
Лоренсона, имеющий разрешение от правительственного Совета, не обязан
информировать дирекцию Штейнберговского института о сущности проводимого
эксперимента, поскольку данный эксперимент может составлять
государственную тайну.
- Дурацкое положение, - заявил Рувинский, - я всегда это утверждал, и
вот результат.
- Господа, - вмешался я, - о чем вы говорите? Где девушки и как их
оттуда вызволить - вот, в чем вопрос!
- Скорее не где, а когда, - кивнул рави. - Хотя и "где" тоже имеет
значение.
Он легко отодвинул тяжелое кресло, в котором сидел, подошел к книжным
стеллажам, занимавшим одну из стен кабинета, и, любовно проведя
указательным пальцем по корешкам старых фолиантов, достал одну из книг.
Прежде чем передать книгу мне, рави открыл заложенную страницу и взглянул
на текст, будто желая убедиться в том, что текст все еще на месте.
Книга оказалась "Анализом раннего ислама" профессора Джексон-Морвиля,
издание Колумбийского университета, 1954 год. Английский язык,
тяжеловесный научный стиль, непривычная лексика. Я прочитал отмеченное
рави место:
- "...пророк Мухаммад был человеком жизнелюбивым. Он утверждал, что
чувственное влечение к женщине само по себе перед лицом Бога не есть грех;
оно становится грехом, если направлено в неположенную, неразрешенную
сторону. Тогда его нужно всячески подавить, памятуя о том, что
прелюбодеяние - грех, мерзость и гадость, праведный человек должен
испытывать к нему отвращение..."
- Этот их Мухаммад, - с ноткой презрения в голосе сказал рави, -
полагал, что жить с десятком или даже сотней жен - богоугодное занятие.
Читай дальше, Песах, следующий абзац.
- "...и любимая его жена Хадиджа. Она была старше пророка и
снисходительно относилась к его увлечениям, принимала новых его жен и
наложниц, число которых возрастало с той же частотой, с какой ангел
Джабраил являлся Мухаммаду в его вещих снах, читая от имени Аллаха суры
Корана."
Я поднял голову и внимательно посмотрел на рави Леви. Рави кивнул,
подтверждая мою догадку, и сказал нетерпеливо:
- Читай, читай!
- "...Некоторые из его наложниц были мало похожи на девушек из
племени курашитов, например, описанная некоторыми биографами Мухаммада
Фаида - девушка со смуглым лицом и светлыми волосами, любимая жена пророка
в годы, когда Аллах устами Джабраила диктовал Мухаммаду десятую суру.
Вероятно, эту наложницу доставили пророку его летучие отряды, время от
времени совершавшие набеги на север Аравийского полуострова и даже в район
реки Иордан..."
- В район реки Иордан, - повторил рави Леви.
- Фаида, - сказал я. - Если она была из племени бедуинов...
- Она была из племени иудеев, - сказал рави Леви, - и звали ее на
самом деле Фаина Вайнштейн.
- Вайнштейн! - воскликнул комиссар Бутлер и вскочил на ноги. - Ты
сказал - Вайнштейн? Девушка, исчезнувшая из массажного кабинета Шалома
Мизрахи, она была седьмой... Ты хочешь сказать...
- Я таки спас Израиль, вот что я хочу сказать, комиссар.
- Эти проститутки, эти женщины - ты отправил их не в Испанию, а в
Мекку!
- Я и не утверждал, что отправил их в Испанию, - холодно отпарировал
рави. - В Испанию я отправлял камни, любезно предоставленные мне
сотрудниками господина Рувинского. Все одиннадцать девушек дали
добровольное согласие отправиться в Мекку седьмого века и стать там женами
или наложницами некоего Мухаммада, которого мусульмане почитают как
пророка. И, если бы не они, уверяю тебя, комиссар, и тебя, директор
Рувинский, и тебя, Песах, в том, что государство Израиль не существовало
бы сейчас, в двадцать первом веке - все закончилось бы в седьмом.
- Что ж теперь? - спросил Роман, когда мы вышли из ешивы "Брухим". -
Эти девушки... они так и прожили жизнь с этим... э-э... пророком? И ничего
нельзя сделать?
- Можно, - бодро сказал я, - отправить в седьмой век коммандос и
вернуть девушек силой оружия.
- Это, действительно, возможно? - взбодрился Бутлер. - Я слышал, что
подобная экспедиция уже проводилась однажды, но не знаю подробностей.
- И не узнаешь, - отрезал директор Рувинский, не хуже меня знавший,
что произошло, когда Мишка Беркович, шестнадцатилетний новый репатриант из
Киева, вместо обещанного ему Сохнутом конца двадцать первого века оказался
в начале седьмого. Мишку вызволили, но кто, кроме считанного количества
посвященных, знает о том, что этот Беркович успел-таки стать отцом пророка
Мухаммада? В "Истории Израиля" я посвятил этому эпизоду главу "А Бог
един...", и мне начало казаться, что скоро у этой главы появится достойное
продолжение.
- Не думаю, - сказал я, - что наш родной Совет безопасности при нашем
родном правительстве пойдет на то, чтобы потратить несколько миллионов
наших родных шекелей и рисковать жизнями двух десятков наших родных
коммандос, чтобы вызволить из гарема одиннадцать проституток, тем более,
что почти все они, насколько я понял, новые репатриантки.
- И я даже не могу предъявить этому рави обвинения! - продолжал
возмущаться Роман. - Девушки, действительно, подписали бумаги о том, что
добровольно отправляются в седьмой век! И машину времени рави использовал
согласно инструкции, где нет ни слова о том, что обмен материей между
временами не должен включать живых существ. Это ваше упущение, господин
директор!
- Не знаю, упущение ли это... - задумчиво сказал Рувинский, а Роман
все не мог успокоиться:
- Я подам рапорт в этот Совет безопасности и государственному
контроллеру! Я...
Он замолчал, будто ему в голову пришла неожиданная мысль. Мы
втиснулись в авиетку Бутлера, и Роман, став вдруг задумчивым, повел машину
в сторону перекрестка Аялон, где наши пути должны были разойтись. Уже
высаживая нас с Рувинским перед терминалом Центральной станции аэротакси,
Бутлер сказал:
- Я одного не понимаю: почему рави Леви упорно твердил о том, что
спас Израиль? Что он имел в виду? Он сделал то, что сделал, но - почему?
Мне не хотелось открывать дискуссию, и я сказал:
- Послушай, Роман, этот вопрос не мог не возникнуть у тебя с самого
начала. Ты не задал его, значит, у тебя был ответ.
- Был, - кивнул Роман. - Я решил, что рави, как человек сугубо
религиозный и праведный, принципиальный противник проституции. И потому
избавил наше общество хотя бы от части этих... э-э... жриц любви... Такая,
так сказать, у него была мицва.
- Ну и что? - нетерпеливо спросил Рувинский, потому что Роман опять
замолчал.
- Вечером, после работы, я, пожалуй, вернусь к рави и задам ему этот
вопрос, - сказал Роман.
- Ты можешь подождать до завтра? - спросил я, и директор Рувинский
поддержал мою просьбу кивком головы. - Ответ, как мне кажется, должен быть
обязательно отражен в исторических документах. Иначе откуда было
возникнуть самому вопросу?
- Мне кажется, Песах, - сказал директор Рувинский, когда мы уже
сидели в его кабинете и ждали, пока принесут кофе, - мне кажется, что у
нас с тобой возникла одна и та же идея.
- Да, - согласился я. - Как будем проверять? Подбором альтернатив или
моделированием?
- В альтернативы я тебя не пущу, - заявил Рувинский. - Займемся
моделированием.
Мы занялись этим после того, как выпили по три чашки кофе и обсудили
все детали. К вечеру мы вернулись в кабинет, директор Рувинский держал в
руке компакт-дискет с разработкой модельного мира, я набрал номер Бутлера
и, когда Роман появился на экране, сказал коротко:
- Приезжай.
Комиссар примчался немедленно, и мы вместе просмотрели запись.
Пройдясь по всем альтернативным мирам, создав несколько миллионов
виртуальных вариантов события, используя все исторические сведения и
материалы уголовного дела об исчезновении девушек, компьютер
Штейнберговского института вытянул из глубины веков документ, который
наверняка имел место в действительности, но не дошел до нашего, двадцать
первого, века по очень простой причине - папирус, господа, штука
непрочная. Это было жизнеописание некоей Ирины Лещинской, репатриантки из
Санкт-Петербурга.
Просто Ира любила мужчин. Всех. А особенно - каждого. Даже если у
него текло из носа, живот висел как лопнувший воздушный шар, а изо рта
пахло гремучей смесью водки "Кеглевич" и сигарет "Харакири". Одни
приезжают в Израиль по зову предков, другие в поисках интересной работы,
третьи вообще по ошибке. Иру позвал голос плоти. В журнале "Андрей" она
увидела стереофото знойного израильского мужчины (им оказался известный
красавчик-мафиозо Хаим Брух) и немедленно вспомнила, что бабушка ее была
чистокровной еврейкой. Через два месяца Ирина Лещинская пришла к хозяину
массажного кабинета "Наша мечта" и была принята на службу без долгих
проволочек. Разумеется, хозяин сначала лично убедился в высоком качестве
товара.
Жизнь в Израиле оказалась, впрочем, не такой радужной, как ее себе
представляла Ира, читая петербургские газеты. Половину денег забирал
хозяин, треть - сутенеры и охранники, девушки-коллеги грозили выцарапать
ей глаза, если она не умерит пыл, потому что сами они не собирались делать
клиентам то, что умела и позволяла себе делать Ира. В общем, было о чем и
поплакать поутру.
А однажды явился этот рави. Молодой, красивый, бородатый. Ира уже
имела дело с религиозными, в постели они ничем не отличались от прочих, но
этот оказался странным до невозможности. Заплатив Ире вперед, он сел на
краешке стула и заявил, что за свои деньги желает, чтобы она его
выслушала. Только молча.
Ира слушала молча, воображая, что отработает свое потом, после
лекции.
- Арабы, - говорил рави, - куда более сексуальны, чем евреи. Особенно
тот, от кого пошел ислам, Мухаммад. Он написал Коран, и мусульмане
воображают, что книгу эту подарил им Аллах. А ты знаешь, что Мухаммад мог
