как развозить моих друзей, обнаружит мой "дипломат" и передаст друзьям.
Проходит час. Звоню друзьям. Они уже давно дома, но шофер им ничего не
передавал.
И я, подумав о своих будущих хождениях за нужными бумагами, решил, что это Бог
меня наказал за какие-то грехи этого дня. Но какие? Я со всей строгостью
вспомнил весь день и вдруг открыл несколько мелких своих грехов, которые
теперь мне не показались такими уж мелкими.
Один молодой физик хотел подбросить мне свою работу на отзыв, но я отказался,
смягчив свой отказ тем, что через месяц я буду посвободней. Пришлось дать ему
телефон. В самом деле, укорачивая свой путь, мы его делаем еще длинней. Так,
по слабости, вместо того чтобы сказать прямо, что я теперь не читаю чужих
работ без рекомендации коллег, я его бессмысленно обнадежил. Потом я вспомнил,
что, неожиданно для себя и тем более для него, поздоровался с одним подлецом,
который много лет назад сделал мне подлость. Но поздоровался я не из
христианского всепрощения, а из тщеславия, мол, видишь, какой я добрый. Он
удивленно и охотно кивнул мне и еще больше запрезирал. Были и еще какие-то
мелкие проколы.
И я поразился, совершенно ясно поняв, что никогда ни об одном из них не
вспомнил бы, если бы не пропал "дипломат". Я в прекрасном настроении вышел из
машины. А теперь настроение было поганое, и оно длилось еще часа два. И я
подумал: а не слишком ли переборщил Бог, наказывая меня за эти грехи?
И вдруг звонок в дверь. Открываю. Шофер с моим "дипломатом"! Настроение
подпрыгнуло! По-видимому, для того, чтобы приблизиться к Богу, я, конечно,
вознаградил шофера за услугу. Ясно, что во всей этой истории Бог ни при чем.
Истинный смысл ее в том, как легко мы забываем собственные грехи, пусть и
маленькие, но почему-то вспоминаем о них, когда нас постигает неудача.
- Интересный случай... Но, кажется, нас зовут обедать.
- Откуда ты взял? Я ничего не слышал. Тебе показалось.
- Да, да! Зовут!
- В самом деле, зовут. Но почему ты сразу же расслышал то, чего я не услышал?
- Потому что я прислушивался. Я сегодня почти не завтракал и сильно
проголодался.
- Пошли! А знаешь, настроение улучшается.
- То ли будет после обеда.
- А что, если Бог призовет во время обеда?
- Ничто так не заглушает голос Бога, как работа челюстей. Но прерывать трапезу
на небесах считается большой бестактностью. Кстати, и со стороны человека,
обращающегося к Богу. Надоедливых просителей он тоже не любит.
- А как он относится к выпивке?
- Если ты придерживаешься строгой роскоши пить только с тем, с кем хочется
выпить, он спокойно на это смотрит. Но на тех, кто пьет с кем попало он давно
махнул рукой.
- Ну, нас он не осудит. Пошли! _
__
Люди и гусеницы_
Молодой инженер, стоя под одним из платанов, росших вдоль шоссейной дороги,
дожидался автобуса, чтобы поехать в свою контору. С утра стояла подоблачная
духота. Дышать было трудно. Море замерло.
Молодой инженер был высоким, крепким, интересным мужчиной. Ему было тридцать
лет, он был удачлив, и, казалось, есть все основания радоваться и радоваться
жизни.
Он был сметливым инженером, и на работе его очень ценили. Девушка, которую он
наконец полюбил, отвечала ему взаимностью, и они собирались жениться в конце
этого месяца. Казалось, радуйся и радуйся жизни!
Но в душе его гнездилась непонятная тоска, иногда доводившая его до отчаянья.
Он не понимал, что происходит в России, не понимал, что делается в родной
Абхазии и Грузии. Демократия, о которой он с мальчишеских лет страстно мечтал,
как будто бы наступила. Но что это была за демократия! Никакой ясной программы
на будущее, никаких осторожных, обдуманных шагов по ее укреплению и развитию.
Казалось, в сумасшедший дом пришла свобода, доктора и санитары разбежались, и
буйные вот-вот захватят власть и будут командовать тихими. Между Грузией и
Абхазией шла полемика уже в течение долгого времени. Особенно неистовствовали
грузинские газеты, они обвиняли Абхазию в слишком большой самостоятельности.
... Несколько крупных капель дождя вдруг шмякнулись на его легкий полотняный
пиджак. Он удивился и поднял голову. Нет, это не дождь. Удушливые облака,
казалось, закрывали землю от освежающего небесного сквозняка. Тогда что же,
если нет дождя? Он хорошо помнил, как тяжелые капли шлепнули по его пиджаку.
Он посмотрел на землю вокруг себя и вдруг увидел несколько жирных, волосатых
гусениц, извивающихся в пыли.
Он догадался, что именно они рухнули ему на пиджак. Все платаны, стоявшие
вдоль шоссе, вернее их листья, были наполовину изглоданы этими гусеницами.
По-видимому, наиболее обожравшиеся из них уже не могли держаться на том, что
они обжирали.
Неизвестно, откуда взялись эти гусеницы. Но с весны этого года они успели
выжрать листья половины деревьев в их районе. Начальство пыталось принять меры
против них, деревья опрыскивались какой-то жидкостью на керосине. Но ничего не
помогало. Впрочем, и жидкость эта, переданная в колхозы, по слухам, часто
употреблялась не по назначению. То ли использовалась, как керосин, то ли еще
что.
Он глядел на жирных, коричневых, густо волосатых гусениц, копошившихся на
земле. Он знал, что ими облеплены почти все ветви деревьев. Было похоже, что
птицы их побаиваются и не только их не клюют, но даже почти не садятся на
деревья.
С ужасом и омерзением он подошвой туфли стал давить гусениц. Они с треском
лопались. Омерзение к ним почему-то передавалось на сигарету, которую он
держал в зубах, и он с отвращением ее выплюнул.
И вдруг с молниеносной неотвратимостью пронеслось в голове: Россия загнивает,
и гниение начинается на юге, там, где жарче всего.
Подошел автобус, и он вскочил в него с ощущением неотвратимости беды, которая
вот-вот их всех накроет. Впереди него на одном сиденье примостились двое
юношей - один грузин, другой абхазец. Они говорили по-русски, и по акцентам он
понял, что один из них грузин, а другой абхазец. Они громко продолжали спор,
поднятый газетами. И вдруг он всем своим существом почувствовал, что видит все
это в последний раз в жизни, что эти ребята погибнут, что их надо немедленно
спасти. Но он не знал, как их спасти, и даже не знал, от чего их спасать!
...На следующий день грузинские войска перешли реку Ингури, отделяющую Абхазию
от Грузии, и началась кровавая грузино-абхазская война. Для абхазской стороны
война была столь неожиданной, что грузинские войска в первый же день без боев
прошли половину Абхазии до самого Сухуми.
Он жил один. Родители умерли, а братьев и сестер у него не было. В тот же
вечер к нему пришла его любимая девушка и отдалась ему. Он не хотел этого, но
подчинился ей.
- Меня с ума сводит мысль, - сказала она, - что тебя вдруг убьют на войне, а
от тебя на этом свете ничего, ничего не останется.
Ее дурные предчувствия, увы, сбылись, как и его. Она родила мальчика, как бы
выбросив его из пламени, а в последний день войны, когда он вместе с
абхазскими ополченцами брал Сухуми, его убили.
После войны гусеницы сами по себе куда-то исчезли. Может быть, гром артиллерии
их оглушил и умертвил? У абхазского побережья Черного моря появилось столько
рыбы, сколько никогда не бывало. От урожая винограда и фруктов натягивалась
лоза и ломились ветви. На местах сожженных деревенских домов пророс сорняк в
человеческий рост.
Некоторые объясняли все это случайностями погоды, а некоторые говорили, что
природа вообще не любит людей и торжествует, когда они друг друга убивают. _
__
Курортная идиллия_
Когда человек, гуляя, о чем-то глубоко задумывается, он интуитивно выбирает
себе самую простую и знакомую дорогу.
Когда человек, гуляя, развлекается, он интуитивно выбирает себе самый
незнакомый, извилистый путь.
Я выбрал себе извилистый путь в этом маленьком крымском городке и очутился в
незнакомом месте, хотя густая толпа гуляющих казалась той же самой, что и на
нашей улице.
Недалеко от меня возводили развалины древнегреческой крепости, подымая их до
уровня свежих античных руин. Они должны были изображать живописный вход в
новое кафе. По редким восклицаниям рабочих я понял, что они турки. Боже,
неужели, чтобы возвести даже развалины крепости, наши рабочие уже не годятся,
надо было приглашать турок?
Здесь столько забегаловок, кафе, ресторанов, закусочных, что совершенно
непонятно, как это новое заведение будет конкурировать со старыми. Неужели
только за счет освеженных руин или додумаются до чего-нибудь еще более
оригинального? Например, будут сдирать в тарелки шашлыки с древнегреческого
копья?
Слушая деловые переговоры турецких рабочих, азартно возводящих развалины до
уровня руин, я бы даже сказал, возводящих их с патриотическим злорадством
(возможно, их предки и превратили когда-то эту крепость в развалины), я
вспомнил свое давнее путешествие в Грецию.
Там, в Афинах, за столиком открытого кафе, мы, несколько членов нашей группы,
сидели и громко разговаривали. Из-за соседнего столика, услышав нашу русскую
речь, с нами заговорил греческий рабочий. Это был грек из России, вернувшийся
на свою историческую родину. Нельзя было сказать, что историческая родина
сделала его счастливым. Одет он был бедно, выглядел печально.
- Как дела? - спросил я у него.
Он немного подумал и таинственно вздохнул:
- У вас хоть керосин есть.
Я не сразу догадался, что он имеет в виду нефть. Бедный, бедный!
У кафе, где возводились развалины, стоял меняла. Таких одиноких менял я в этот
вечер видел с десяток. Этот вполголоса, как бы готовый взять свои слова
обратно, повторял:
- Доллары! Рубли! Гривны!
Доллар завоевал Новый свет, завоевал Старый свет и, по не очень проверенным
слухам, завоевал тот свет. Когда Харон, переправляя мертвых в Аид, впервые
вместо драхмы затребовал доллар, началась новейшая история человечества. Но
откуда эти слухи?
Говорят, от людей, испытавших клиническую смерть и по ошибке отправленных в
греческий Аид.
- Доллар! - кричал Харон и выбрасывал их из лодки, после чего они оживали,
чтобы, как простодушно надеялся Харон, принести ему доллар. А люди думают, что
дело в усилиях врачей. С особенной яростью, говорят, он выбрасывал из лодки
ошибочно попавших к нему русских с недопропитым металлическим рублем в кулаке.
Пока я предавался этим странным фантазиям, мимо меня проходили толпы
отдыхающих. Из всех кафе, забегаловок, открытых ресторанов вразнобой визжала
громкая музыка, сливаясь в адскую какофонию.
Нельзя было не заметить, что толпа гуляет с какой-то лихорадочной бодростью.
Можно было подумать, что русские жадно догуливают в Крыму или догуливают
вообще, страшась трубы архангела, которая в любой миг может возвестить, что
керосин кончился. Можно было подумать, что эта адская какофония была призвана
заглушить трубу архангела, ибо чувствовалось, что она подымает дух толпы.
Цивилизация, как говорится, сама пашет и сама топчет. Давняя великая мечта о
просвещении народа сейчас кажется не более реальной, чем попытка целиком
зажарить быка на огне свечи. Однако попадаются и героические попытки зажарить
быка. У подножия этого вавилонского грохота кое-где бесстрашно сидят нищие
скрипачи и скрипачки, иногда студенческого возраста, и, если вплотную к ним
подойти, слышно, как они трогательно наигрывают классические мелодии. Толпа и
им иногда подбрасывает деньги, скорее за героизм, чем за музыку. Почти
метафора положения культуры в сегодняшней России.
Все эти забегаловки, кафе, рестораны выставляют обильную закуску, всевозможные
иностранные сладости и, конечно, напитки всех мастей. Повсюду выставлена
свежайшая осетрина, хотя осетров здесь запрещено ловить. Она не только
выставлена, но и названа, чтобы ни у кого не возникало никакого сомнения, что
это именно осетрина и кто здесь истинный хозяин.
Глядя на могучую толпу, казалось, что она поглотит горы закусок и океан
выпивки. Но, вглядываясь в эти горы закусок и океан выпивки, думалось: нет,
скорее они поглотят толпу.
Несмотря на вечерний час, сельчане продавали фрукты и овощи. И тут, надо
сказать, татары выглядели настоящими мастерами по сравнению с остальными
продавцами. У них были лучшие фрукты и овощи.
