в глубине - в том, что И.Д.К. называет подсознанием. Ему это не нравилось.
Но еще меньше Мусе нравилось, когда на него не обращали внимания, когда
его мысли игнорировались; в этом, конечно, заключалось противоречие, и
Муса разрешил его стандартным методом, многократно описанным в теории
творчества, хотя, естественно, никаких книг подобного рода Муса не читал.
Решение представлялось единственно верным.
Впервые за много дней Мусе захотелось помолиться. Он и в той жизни
далеко не всегда совершал намазы, а здесь, на Саграбале, и думать забыл об
этом, да и не знал, как это делать - где Мекка, в какую сторону направлять
мысленные призывы? Сейчас у него почему-то не возникло сомнений, Муса
опустился на колени, собрав траву-дорожку в подобие коврика, повернулся в
ту сторону, где, как он знал, И.Д.К. и Дина видели Стену имен, отыскал на
этой несуществующей и, возможно, не существовавшей, Стене, имя Аллаха - он
сам поместил это имя между землей и облаками так, чтобы удобнее было
смотреть, не задирая головы, - сказал "О Аллах, всемилостивейший и
всемогущий" и, услышав тихий полувздох- полустон, принял его за ответ.
Последние сомнения исчезли. Муса знал теперь, что ему делать.
Он не подумал о том, что решение его противоречит всем законам
природы, даже если они созданы были самим Аллахом.
* * *
Бросившись будто с обрыва, Дина и оказалась там, куда можно попасть,
нырнув в беспросветную глубину.
Темнота. Тишина. И ощущение, будто в уши попала вода. И плывешь
куда-то, не различая верха и низа. Невесомость?
- Хаим! - позвала она, но мысль, как в вату, вонзилась в черноту и
отразилась от нее, вернулась к своему истоку, и отразилась опять, и
мгновение спустя только эта мысль и существовала во всей Вселенной,
повторенная бесконечное число раз, свернувшаяся кольцом, кусавшая свой
короткий хвост и уже не пытавшаяся вырваться.
- Илюша! - позвала она, и этот призыв, как и предыдущий, обратился в
собственную противоположность, никого ни к чему не призывая, и потому Дина
поразилась, услышав ответ.
Услышала?
Ответ на свой призыв она ощутила жесткой преградой на пути, ударом о
твердую поверхность - эта поверхность и была откликом, она означала:
- Дина! Ты пришла ко мне!
- Господи, Илюша! - возглас Дины тоже был подобен твердой грани,
уперевшейся в броню и не способной продавить или разбить преграду. Что
могли сделать две твердые поверхности в мире, где нет звуков, а существует
лишь смысл, этими звуками передаваемый?
- Илюша! Где ты, что с тобой?
- Где? Я не задаю себе такого вопроса. Что со мной? Я в порядке,
Дина, я вывел народ из Египта, а ты с Ильей проведешь людей через Синай.
- Я с Ильей...
- Не пугайся в мыслях своих.
- Я виновата перед тобой, Илюша...
- Не более, чем любой человек перед любым другим, Дина.
- Ты знаешь?..
- Конечно.
- Как? Где ты?
- Дина, ты задаешь этот вопрос вторично. Правильно ли спрашивать, где
свет? Где тьма? Где разум? Если ты хочешь знать, скажу: я видел вас
всегда. Если ты спросишь - когда именно, то не получишь ответа, потому что
"когда" имеет не больше смысла, чем "где".
- Ты меня поражаешь, Илья... Ты другой.
- Дина, я и не подозревал, что в тебе столько предрассудков.
- Во мне? Я...
- Именно в тебе. Йосеф, попав в аналогичную ситуацию, нашел и нужные
слова, и нужные мысли. А ты мечешься - мне даже уследить за тобой трудно.
- Я ничего не понимаю, Илюша, объясни. Замечательно, что ты жив и...
- Почему ты решила, что я жив?
- Но...
- Дина, я умер в тот момент, когда тело мое перешло к Йосефу. Я -
единственный среди миллиардов людей - не вернусь к жизни, когда настанет
час воскрешения. Таков мой удел, и не спрашивай меня, нравится ли мне это.
Не спрашивай меня, хорошо ли это. Не спрашивай вообще ни о чем, потому что
на большинство вопросов я не смогу ответить.
- Тебя... тебя можно увидеть?
- Разве ты меня не видишь?
- Я... Не глазами.
- А разве Илью ты видишь глазами? Глазами вообще ничего нельзя
увидеть - даже поверхность вещи, и ту не целиком.
- Я ищу Хаима, Илюша. Нашего сына.
- Знаю.
- И знаешь, где он?
- Где? Да, это легко. Когда? Вот вопрос. А есть еще - зачем? Почему?
Как?
- Андрей - это сын Ильи - видел Хаима и говорил с ним.
- Знаю. Они совпали в координатах цели и смысла, но лишь на
незначительный квант измерения причины. Изменились причины, и Хаим сейчас
в других уже координатах цели, и...
- Как мне найти Хаима? Илья, ты всегда был демагогом! Илья, ты отец,
ты мой муж, и ты...
- Дина, дай себе труд немного проплыть по течению. Волны смысла
баюкают не хуже океанской зыби... И ты поймешь, почему не нужно искать
Хаима. Почему не нужно искать кого бы то ни было вообще.
- Илюша, я боюсь тебя. Ты стал другим.
- Ты тоже, Дина.
- Ты любил меня...
- Есть и такое измерение. И мои координаты в нем далеки от твоих. Я
мог бы показать тебе - насколько далеки.
- Илюша, мы должны быть вместе...
- Мы вместе. Мы - это ты, Илья, Людмила, я, Йосеф, Хаим, Андрей,
Муса, Джоанна и Ричард. Нас десять - десять человек, составляющих Миньян.
Мы вместе. Поэтому я и говорю тебе - не нужно искать Хаима. Ты не найдешь
его там, где он есть, а искать там, куда он еще не пришел - бессмысленно.
Мы вместе - и Хаим тоже.
- Да, - сказала Дина.
* * *
В дальний лагерь Людмилу вызвала Джоанна.
- Ох, кажется, началось, - добавила она.
Людмила бросилась на зов Джоанны прямо сквозь плотное тело планеты,
сквозь ее кору, мантию и раскаленное ядро (во всяком случае, мгновенная
смена ощущений располагалась именно в такой последовательности).
Дальний лагерь находился еще в стадии формирования. Ричард трудился,
создавая, подобно джинну, дворцы по собственному вкусу. Больше всего эти
сооружения были похожи на искаженные копии Вестминстерского аббатства -
они были столь же монументально массивны и устремлены в небо. Это,
конечно, не имело значения - внутри, как убедилась Людмила, заглянув в
один из дворцов, было светло, даже светлее, чем снаружи; стены оставались
прозрачными, если кому-нибудь из обитателей не приходило в голову
уединиться, а на потолке сверкали тысячи звезд земного неба - вероятно,
для создания у вновь прибывших комфортного ощущения близости к оставленной
родине.
Джоанна - сбросив платье, только сковывавшее движения, она стала
похожа на постаревшую Венеру с полотна Тициана - сидела на своеобразном
пуфике, который для нее соорудила трава- дорожка, а перед ней стоял, глядя
вдаль, нелепого вида оборванец - мужчина лет сорока, в широкополой помятой
шляпе, завернутый, будто в саван, в серую накидку, возраст которой, судя
по многочисленным потертостям и прорехам, был наверняка больше, чем
возраст хозяина. Человек был бос и переминался с ноги на ногу, хотя
трава-дорожка успела уже разобраться в его желаниях и создала под ногами
подобие толстого коврика.
- Вот, - сказала Джоанна. - Это Армандо Лопец, испанец, вяло
отрицающий наличие какой бы то ни было связи с евреями. Родился в тысяча
триста шестидесятом году после Рождества Христова, а умер... когда ты
умер, сеньор Лопец?
- Я уже говорил госпоже, - мысленный голос Лопеца оказался звучным
как слегка надтреснутый колокол, - что был убит на улице цмрюльников в
Мадриде, когда было мне сорок три года.
- Где же ты был все это время? - задала Людмила невольный вопрос,
совершенно лишний, поскольку ответ был ей известен.
Лопец пожал плечами.
- Меня заколол убийца, я почувствовал ужасную боль, и сердце
остановилось. Я взлетел и увидел сверху самого себя, я лежал на камнях, и
кровь текла из раны в груди...
- А если без натуралистических подробностей? - спросила Джоанна.
- Я понял, что умер, - продолжал испанец, - и понял, что покинул свое
мертвое тело. И я отправился на небеса, к престолу Господнему...
- Слушай, - сказала Джоанна Людмиле, - это очень интересно.
- Нет, - подумала Людмила, обращаясь к испанцу, - не рассказывай,
лучше покажи.
Лопец покачал головой, гдядя в глаза Людмиле, но нужные образы
возникли сами, вызванные воспоминаниями, о которых Лопец и не подозревал.
Он оказался в Чистилище. Это был огромный плоский мир с крышей, на
которой проступали странные, плохо различимые узоры. Откуда-то капала
вода, и Лопец ловил ее, открыв рот. Он был один, но ему не было страшно,
потому что самое страшное уже произошло - он умер, он это знал, а в
загробном мире нет ни боли, ни наказаний. Разве что он попадет в Ад.
Он ждал своей очереди быть судимым и осужденным. Он просто ждал -
бездумно, как статуя Командора в поэме о доне Хуане.
- Посмотри на небо, - услышал он голос и решил, что с ним говорит
Бог.
Бог-отец? Или Бог-сын? А может, Дух святой?
Лопец всмотрелся в небесные узоры и понял, что это - карта. Карта
неведомой страны Эльдорадо, о которой он много слышал и куда стремился
попасть во время своих морских экспедиций. Но попадал он обычно не в
страну мечты, а на Западный берег черной Африки, где однажды едва не
погиб, пронзенный отравленной стрелой, выжил чудом, с морем пришлось
расстаться, и Лопец был уверен, что доживет до старости, лет до пятидесяти
наверняка - разве сравнить опасности столицы с тайнами и страхами мира
туземцев?
Не повезло.
Он поведал о своей жизни Духу, говорившему с ним, он даже не пытался
скрыть прегрешений - совратил малолетнюю Инессу, и она удавилась, а еще
убил своего врага Альфонсо Кохидора - ножом в спину, а что оставалось
делать, Лопец мог потерять корабль, и фрахт, и кучу заработанных честной
торговлей денег. Были грехи помельче - он уже год не посещал свою мать,
слышал, что она бедствует в Севилье, но у него не было времени отправиться
туда самому, он посылал деньги с доверенными людьми, но мать не получала
их, доверенные люди оказывались на поверку обычными ворами.
- Все не то, - брюзгливо отозвался Дух, - ты не говоришь о главном.
Лопец неожиданно оказался заключен в клетку с прочными прутьями, и
хотя он знал, видел, понимал, что решетка вовсе не металлическая, а
сделана из его же, Лопеца, покаянных мыслей, она не становилась из-за
этого ни менее прочной, ни более гибкой. Он не пытался выйти наружу, да
снаружи и не было ничего - равнина, желтовато-сизая, гладкая как лысый
череп.
Ему хотелось женщину, и с этим желанием он неожиданно для себя прибыл
на Саграбал - в самый центр нового поселения.
- Его увидел Ричард, - пояснила Людмиле Джоанна, - когда Лопец
пристал к девушке...
Испанец протянул руки вперед и неожиданно упал на колени, подумав: "Я
воскрес!"
- Может быть, есть и другие воскресшие? - спросила Людмила. - А мы
просто еще не знаем об этом?
- Мы не задавались подобным вопросом, - сказала Джоанна. - Было
достаточно забот с приемом прибывающих с Земли.
Ричард, слышавший каждое слово, вмешался:
- Осмотримся, дамы? Думаю, проблема решится просто.
Она, действительно, решилась просто, но кто знал это - тогда?
* * *
В измерении, которое И.Д.К. назвал измерением совести, Муса
чувствовал себя на удивление комфортно. Страха не было, но было волнение,
совершенно для Мусы непривычное. И.Д.К., если бы он в тот момент подумал о
Мусе, определил бы это ощущение, как нетерпение творчества.
Передвигаться в измерении совести можно лишь по течению - от высокого
