уровня сознания к более низкому. Эти тонкости физической структуры Мусе
были неведомы, он лежал - так ему казалось - на зыбкой волне, и мысль его
колебалась от "я отвечаю за все" к стандартному "да провалитесь вы, и
пусть мне будет хорошо".
Оттолкнувшись, Муса выпал в трехмерное пространство, пронизанное
четвертым измерением - временем. В пространстве Муса ошибся ненамного, во
времени - чуть больше, но по всем четырем координатам относительная
погрешность не превысила трех-четырех процентов, вполне допустимая
погрешность для непросчитанного, проведенного интуитивно, эксперимента...
Было жарко - гораздо жарче, чем ожидал Муса. Судя по растрескавшейся
почве, с неба не капало по меньшей мере полгода. Именно здесь, сейчас, а
не в двадцатом веке, живут настоящие евреи. Именно им и сейчас он объяснит
суть предназначения человека. Так примерно думал Муса - он был уверен, что
попал в Иудею времен Второго храма.
Какой-то город (неужели Иерусалим?) был виден в северной стороне, и
Муса побрел к людям, не очень понимая, как среди Иудейских гор оказалась
похожая на Араву пустыня.
Пройдя, по его оценке, километра полтора, он приблизился к городским
постройкам - ближе всего к нему оказалась длинная и высокая стена
какого-то сооружения, в стене была открыта дверь, куда Муса и вошел просто
для того, чтобы хоть немного побыть в тени. В ту же секунду ему захотелось
выскочить обратно: лучше погибнуть от жары, чем от вони, мух и заунывного
пения. Однако человек, который выводил невыносимо нудные рулады, уже
увидел пришельца, Муса замешкался (по правде говоря, он испугался, потому
что в руке у мужчины был большой острый нож) и, не сумев совладать с
мгновенным столбняком, оказался вовлеченным в события, к которым вовсе не
считал себя подготовленным.
- О боги! - сказал мужчина. - Вы не позволили мне это!
Мужчина говорил по-арабски, и Муса ответил ему на том же языке:
- Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден.
Мужчина, казалось, не слышал. Он повторял свое "вы не позволили мне",
и Муса сделал несколько шагов вперед. Он находился в открытом дворике
сооружения, скорее всего, предназначенного для отправления какого-то
религиозного культа. Посреди дворика стояли два заляпанных кровью и грязью
идола, а перед мужчиной лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще
- навоз, трупный запах и мухи.
Странные вещи делает с человеком страх, особенно если это ощущение
непривычно. Муса не привык к страху. Он не знал, что страх может заставить
бежать сломя голову, даже если опасность не очень-то велика. И может
заставить идти навстречу явной гибели, потому что, достигнув какого-то,
трудно установимого, предела, страх лишает человека способности правильно
оценивать ситуацию. Муса просто не мог заставить себя повернуться спиной к
человеку с ножом. Оставалось одно - идти вперед, что он и сделал.
Мужчина уронил нож, упал на колени и завопил:
- Боги не приняли жертву! Боги вернули мне сына!
Может, так оно и было?
Некий житель Мекки Абд аль-Муталлиб приносил богам в жертву
собственного младшего сына Абдаллаха, поскольку в свое время дал обет:
если родятся десять сыновей, одного обязательно пожертвую. Почему бы и нет
- я породил, я и убью. Сыновья не возражали, даже сам приговоренный: воля
отца - закон. И повел Абд аль-Муталлиб сына своего Абдаллаха к идолам
Исафа и Найлы, на задний двор храма Каабы. И принес богам жертву, страдая
всей душой. Но боги решили, что негоже лишать человека сына. Как иначе мог
Абд аль-Муталлиб объяснить то, что произошло? Кровь еще капала с кончика
ножа, когда открылась дверь в задней стене и явился юноша, почти
обнаженный, похожий на Абдаллаха взглядом и осанкой. И сказал посланец
богов:
- Я пришел с миром!
Слова эти пролились бальзамом на истерзанное сердце отца, и Абд
аль-Муталлиб, не сходя с места, дал новый обет: принять посланца богов как
собственного сына Абдаллаха, ибо означает это имя - "раб божий". А богам
принести иную жертву. И чтобы не впасть в гордыню, Абд аль-Муталлиб решил:
пусть назовет жертву прорицательница из Хиджаза, что в Ясрибе.
И было так. Десять верблюдов, - сказала прорицательница, - а если
окажется мало, то еще и еще десять. Пока боги не скажут: довольно.
Муса, обросший уже бородой, вынужденный следить за каждым своим
словом и жестом, проклинал себя за непродуманность действий (поддался
эмоциям, не посоветовался ни с И.Д.К., ни с Йосефом), но понимал, что
сделать ничего нельзя, он и не хотел уходить сейчас, и нужно было жить по
законам курайшитов, а какие там законы в шестом веке, да еще в Аравийской
пустыне, в Мекке, вовсе еще не священной? Мусе казалось, что иссушающая
жара выпарила из него все способности, он не мог, хотя и мучительно желал
этого, вернуться в серую синеву Саграбала, и даже родная Газа, казавшаяся
сейчас красивейшим местом во всех временах, была недоступна - как ни молил
Аллаха Муса, как ни напрягал все уровни разума, подвластные его сознанию,
сделать он ничего не мог. Он пришел сюда. Он остался здесь. Он ошибся. И
нет пути назад. Нет пути.
Он был виноват перед Йосефом - почему-то именно эта вина казалась
Мусе самой значительной.
Братья приняли рассказ отца на веру, и могло ли быть иначе? Фатима,
жена Абд аль-Муталлиба, лишь на третий день преодолела внутреннюю
неприязнь к посланцу богов и поцеловала Мусу в лоб, отчего ему почему-то
захотелось плакать.
А потом привели в жертвенный загон храма Каабы десять верблюдов, и
гадатель Хубал метал стрелы, и жребий пал на Мусу, и он понял, в чем был
смысл жертвы, принесенной им во славу Аллаха, и закрыл глаза, чтобы ничего
больше не видеть, но Абд аль-Муталлиб велел привести еще десять верблюдов,
и снова стрелы указали на Мусу, а потом еще и еще... Он едва держался на
ногах, тем более, что наступил полдень, и в загоне было невыносимо душно и
зловонно. Сто верблюдов терлись друг о друга боками, когда гадатель
провозгласил "боги говорят: хватит!"
На пире Муса сидел по правую руку от отца своего, а братья хлопали
его по плечу и славили, хотя новоявленный Абдаллах и не верил в их
искренность.
* * *
Первым ощущением И.Д.К. было ощущение распада сознания. И.Д.К.
показалось, что мозг его распался на отдельные молекулы, которые в то же
мгновение были разнесены на расстояние многих тысяч парсеков друг от
друга. Он видел, чувствовал, слышал, обонял, но главное - понимал все, что
обонял, слышал и видел. Понимание всего лишь стало одним из каналов
восприятия - наравне со зрением.
Первое, что понял И.Д.К., была структура гравитационного поля
Галактики. Звездная система, состоявшая из ста семидесяти семи миллиардов
трехсот шестнадцати миллионов звезд, обладала стабильным полем тяготения,
но в тридцати двух местах поле это казалось будто пробитым - на ровном
золотистом фоне лежали темные капли. Мгновенное удивление сменилось
мгновенным же пониманием - эти капли в обычном пространстве-времени были
ничем иным, как массивными двойными системами, содержавшими черные дыры.
Именно здесь, в эргосфере черной дыры, вращаясь вместе с падавшим
веществом, возникали кванты измерений-сфирот, не совпадавших с
традиционными пространством и временем.
Первым желанием И.Д.К. стало желание найти свою планету среди
миллиардов, населяющих Галактику. Ответ он нашел сразу - Саграбала в
Галактике не было. Не было его и в Местной системе галактик, а равно и в
ближайших скоплениях, на которые И.Д.К. бросил взгляд, сразу и однозначно
поняв, что искать Саграбал в четырехмерной Вселенной не имеет смысла.
Вслед за этим (вообще говоря - одновременно, но И.Д.К. подсознательно
раскладывал собственное понимание на временные интервалы) И.Д.К. понял,
что на Саграбал, где и когда бы он ни находился, привела их необходимость
создания Миньяна - не в том, конечно, достаточно примитивном определении,
которое дает ортодоксальный иудаизм, но в его истинном смысле, каковой и
открылся И.Д.К. одновременно с иным знанием - знанием того, что Муса
Шарафи может этот миньян разрушить, пусть из побуждений, благоразумных с
его точки зрения и даже благородных.
Для не знающего сути разумность субъективна, а истины нет вообще -
есть лишь представление.
Он вынырнул из коричневого пятна.
* * *
- Если, - сказал Йосеф, - поступком Мусы руководил Творец, то целью
его было спасти избранный народ. Распространить Код.
- Благодарю тебя за это "если", - кивнул И.Д.К. - Не хочешь ли ты
сказать, что, если поступком Мусы руководил Творец, то мы не должны ничего
делать, что исправить и вернуть?
Йосеф долго молчал, глядя на коричневое пятно, висевшее в недвижном
воздухе над строящимся городом - пятно слабо шевелилось, будто спящая
амеба, и временами то ли сжималось едва ли не вдвое, то ли просто
удалялось к облакам и возвращалось обратно.
- Уверен ли ты, - сказал, наконец, Йосеф, - что сумеешь определить
положение Мусы в том прошлом, каким оно открылось именно его восприятию?
- Думаю, что смогу.
И.Д.К. мысленной командой направил свое тело вверх, Йосеф последовал
за ним без лишних вопросов, а почему вдруг рядом оказался еще и Ричард,
выяснилось лишь впоследствии, когда они вернулись, и Ричард рассказал о
том, что следил за происходившим с момента исчезновения Мусы.
* * *
Они стояли на вершине высокой горы. Склон был крут, собственно,
скорее даже отвесен, а с одной из сторон срезан будто острым ножом, и
поверхность камня (если это был камень, а не иной материал, которому, как
и горе, еще не придумали названия) зеркально отражала подступавшие к
склону долины. И.Д.К. стоял, придавленный собственными плечами, будто
коромыслами весов, на которых покоились в неустойчивом равновесии две
огромные, в несколько пудов, гири.
Зрение было скорее ассоциативным, чем физическим, ибо видел И.Д.К. не
страну, окружавшую гору, но время, скользившее вниз, склон лет, веков и
тысячелетий.
Мир, в котором они находились, существовал не "где", но лишь "когда"
и охватывал это трехмерное "когда" с точки начала времен, уходя в будущее
до другой, столь же бесконечно далекой точки, когда время закончится,
исчерпав себя.
- Гора времени, - определил Йосеф.
- На все три стороны? - усомнился Ричард, но И.Д.К. уже
сориентировался.
- Йосеф прав, - сказал он, - мир трехмерного времени, где
пространство является лишь четвертым измерением, ощущаемым как процесс, и
не более того. Так должно быть, к примеру, в эргосферах черных дыр.
- Ты полагаешь, что мы оказались...
- Порассуждаете потом, - сказал Йосеф. - Мир растекается, ищите Мусу,
иначе зачем мы здесь?
Мир действительно растекался - во всяком случае, такое впечатление
возникало, если смотреть на горизонт, который в этом мире представал не
привычной окружностью, окаймляющей видимую землю, но двумя точками -
впереди и сзади, - испускавшими и вбиравшими в себя все времена от их
бесконечно далекого начала до не менее бесконечного в отдалении конца.
Время вываливалось из точки и впадало в нее же, отстоявшую от самой себя
на расстояние поворота головы. Расстояние измерялось годами, и И.Д.К.
отмерил на глазок несколько столетий - примерно, конечно, он не видел пока
ориентиров и мог ошибиться. На пределе зрения проявились картины
средневековой Европы - возможно, это был Париж, возможно, иная европейская
