найдешь. Ленч уже давно прошел, а обедать еще рано, какой уж
тут завтрак. Наконец Гроуфилд раздобыл пережаренный
гамбургер, слишком жирную картошку по - французски и пучок
увядшей зелени. Запив все это целой лужей кофе, он пожалел,
что нарушил свой великий пост.
Следующие полчаса Гроуфилд провел в универмаге Холта
Ренфрю недалеко от гостиницы, где потратил почти весь свой
запас казенных денег на приобретение неброской одежды. Сперва
он хотел оставить свои вещи и тихонько уйти из магазина в
новом прикиде, но прикинул и решил, что сейчас такой номер не
пройдет. Если за ним не следят дружки Карлсона, то приятели
Марбы наверняка смотрят в оба. Надо будет пересидеть до
вечера в гостинице и улизнуть под покровом темноты. Поэтому
он вышел из магазина в том же наряде, в котором вошел.
Проходя в узкую дверь со свертком в руках, он столкнулся с
мужчиной, который спешил в магазин, и вдруг почувствовал
острую боль в левом предплечье. Возможно, у этого человека
были твердые граненые запонки. Гроуфилд раздраженно посмотрел
ему вслед, потом ступил на тротуар и рухнул ничком.
Хуже всего было то, что он не потерял сознания. Он просто
лишился сил и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Глаза его
сами собой закрылись при падении и по - прежнему оставались
закрытыми, но Гроуфилд слышал гомон вокруг и чувствовал, как
саднят колени и левое плечо. Потом заболел нос, который он
расквасил о бетон.
Голоса вокруг звучали сперва испуганно, потом зазвучали
участливо. К Гроуфилду прикасались чьи - то руки, люди
задавали ему глупые вопросы типа "С вами все в порядке?", а
он мысленно отвечал: "Будь все в порядке, лежал бы я тут,
посреди дороги?" Но произнести это вслух не было никакой
возможности. Он не мог ничего сказать, а уж сделать - тем
паче.
"Я врач", - послышался новый голос с французским, а
точнее, франко - канадским, акцентом. Сильные, но нежные руки
перевернули Гроуфилда на спину. Большой палец коснулся века,
приподнял его, и Гроуфилд увидел размытые контуры
человеческих фигур, которые никак не желали обретать четкость
очертаний.
Доктор ощупывал Гроуфилда, считал его пульс, постукивал по
груди, трогал лоб. Наконец он сказал:
- У этого человека приступ падучей.
Гроуфилду очень хотелось нахмуриться. Приступ падучей? Что
за болван этот врач? Он сроду не страдал падучей. Но сообщить
эту весть коновалу Гроуфилд не мог.
- Надо немедленно доставить его в больницу, - произнес
врач. - У кого - нибудь есть машина?
- У меня, доктор, она здесь рядом.
- Хорошо. Если кто - то из вас поможет мне поднять его...
Гроуфилда подняли и понесли. Мозг его лихорадочно работал,
пытаясь сообразить, что случилось. Приступа падучей не было.
Доктор поставил ему явно неправильный диагноз, хотя его
вполне можно понять. Неужели на него так страшно подействовал
этот чертов завтрак? Быть того не может! Столкновение в
дверях. Боль в руке. Его отравили! Боже милостивый! Сколько
же времени у него в запасе? Кто - то должен быстро поставить
верный диагноз и вовремя ввести противоядие. Если оно
существует.
В машину Гроуфилда запихивали с великим трудом. Его то и
дело били разными частями тела о металл; доброхоты вопили,
подавая друг - другу советы; потом Гроуфилда вытаскивали
обратно, и все начиналось сызнова. Кто - то даже спросил:
- Может, дождаться "скорой"?
"Нет, нет" - подумал Гроуфилд, и врач эхом откликнулся на
его помыслы, сказав:
- Нет, нет. Промедление в таких случаях порой недопустимо.
"Уж это точно", - подумал Гроуфилд. Доброхоты
поднатужились еще раз и, наконец, с грехом пополам запихнули
его в машину. Он растянулся на заднем сиденье. Ноги Гроуфилда
согнули и засунули в салон в скрюченном положении вслед за
туловищем, будто две скатки простыней. Дверца захлопнулась.
После этого события развивались очень быстро. Открылись
передние дверцы машины, и Гроуфилд услышал, как врач говорит
зевакам:
- Я отвезу его в больницу.
Донесся одобрительный шепоток, машина качнулась - это врач
и водитель забрались внутрь, дверцы захлопнулись. Гроуфилд
услышал звук запускаемого мотора, почувствовал, как машина
дернулась назад, вперед, потом опять назад и, наконец,
поехала.
Благодаря открытому глазу Гроуфилд видел два размытых шара
- головы врача и водителя. Добрые самаритяне. Кто знает,
может, канадцы человечнее своих южных соседей из Штатов.
- Как он? - спросил водитель.
- В порядке, - ответил врач. - Пальто не создало вам
неудобств?
- Ни малейших. Я проткнул рукав, как вы и советовали.
- Вот видите? Порой и я дело говорю.
Открытый глаз Гроуфилда пересох, и его жгло, он начинал
болеть, потому что Гроуфилд не моргал и, очевидно, не мог
моргать. Боль мешала ему сосредоточиться на том, что говорили
эти двое на переднем сиденье. А что будет, если его глаз
совсем высохнет?
"Проткнуть рукав"? Значит, его отравил водитель!
Доктор повернул голову, хмыкнул и сказал:
- Нет, так не годится.
На лицо Гроуфилда упала тень, большой палец коснулся его
века, прикрыл глаз. Потом Гроуфилда опять оставили наедине с
его мыслями.
Мысли были невеселые. Он досадовал на себя за то, что
променял срок в тюрьме, где мог бы долго жить в довольстве и
сытости, на все эти тяготы и лишения. Он мог бы сейчас сидеть
в камере, попыхивая сигареткой, почитывая журнальчик, гадать,
какое кино будут крутить вечером. А вместо этого лежит,
отравленный, на заднем сиденье чьей - то машины и, вполне
возможно, приближается к своей могиле, наспех вырытой где -
то.
Как он ни тужился, шевельнуться не удавалось. Не
получалось даже напрячь мысли. Машина ехала по тряской
дороге, и Гроуфилд подскакивал на сиденье, точно кукла в
балагане. А поскольку он не знал, что ему сейчас больше по
нраву - страх или ярость, то пребывал одновременно и в
страхе, и в ярости.
Умирать было страшно, тем более в темноте, среди чужих
людей, да еще так глупо, бессмысленно, по милости каких - то
неведомых заговорщиков.
Но страх сильнее ярости, и когда машина, наконец,
остановилась, Гроуфилд был на грани паники. Если бы он мог
броситься наутек, бросился бы. Мог бы молить о пощаде, молил
бы. Если мог бы плакать, заплакал бы.
Его коснулись чьи - то руки. Гроуфилд ощутил это. Все его
органы чувств были в полном порядке. Нарушилась только
обратная связь, по которой команды передаются от мозга к
телу. Он был в полном сознании, но совершенно беспомощен, а
это самое скверное из всех мыслимых состояний.
Его не очень ласково выволокли из машины. Неужто похоронят
заживо? Страх, охвативший Гроуфилда при этой мысли, придал
ему сил, и он сумел издать стон - такой тихий и визгливый,
что страх усилился еще больше. Неужели это его голос?
Его куда - то понесли по неровной земле, потом втащили в
дом. Поступь носильщиков стала легче, ноги затопали по
деревянному полу.
Потом Гроуфилда кинули на что - то мягкое и скрипучее.
Наверное, на старый диван. Как ему хотелось видеть, как
хотелось открыть глаза. Он старался изо всех сил, и в конце
концов веки чуть разомкнулись. В образовавшуюся щелку
проникла полоска света, но этого было явно недостаточно,
чтобы что - то разглядеть.
- Ага, привезли, - послышался незнакомый голос.
- Это было нетрудно, - ответил врач.
- Скоро ли можно будет допросить его?
- Довольно скоро, минут через десять. Он уже начал
приходить в себя.
Большой палец снова проворно скользнул по веку, и Гроуфилд
обрел зрение. Над ним нависло лицо. Кто - то пытливо
разглядывал его. Теперь Гроуфилд видел более - менее
отчетливо и смог определить, что эта широкоскулая физиономия,
на которой чернели густые усы, принадлежит человеку средних
лет.
- А может, и того раньше, - сказал физиономия голосом
доктора.
- За вами не следили? - спросил незнакомый голос. В
отличие от голосов водителя и доктора, этот звучал без франко
- канадского акцента. Но какой - то акцент все - таки
присутствовал. Выговор был картавый, но не французский.
Может, немецкий? Нет, тоже не то.
Доктор снова пустил в ход большой палец, прикрыл глаза
Гроуфилда и, судя по звуку его голоса, отвернулся и отошел.
- Разумеется, нет. Альберт свое дело знает.
Имя Альберт доктор произнес на французский лад - Альбер.
Так звали медвежонка из какой - то детской книжки.
Гроуфилд был готов их расцеловать - и Альбера, и доктора,
и обладателя незнакомого голоса. Расцеловать, стиснуть в
объятиях и одарить сигарами. Значит, он не умрет! Убивать его
они не собираются! Он был лишь временно обезжизнен, и они
сделали это только затем, чтобы без лишнего шума привезти его
сюда и кое о чем расспросить.
Спрашивайте же! Гроуфилд испытывал к ним такую
безграничную благодарность, что был готов рассказать все.
Он жив, и пускай себе спрашивают, что хотят. В конце
концов, какое ему дело до всей этой возни. Спрашивайте!
Спрашивайте! Он ждет не дождется, когда кончится действие
наркотика, чтобы дать ответы на любые вопросы.
Тем временем голоса отдалились, и Гроуфилд уже не мог
раэобрать, о чем идет речь. Трое собеседников по - прежнему
были в комнате, но не рядом с ним. И говорили они
полушепотом. Эти люди, несомненно, понимали, что Гроуфилд
слышит их, что он в сознании. Вероятно, им надо было
посекретничать. Пусть себе шепчутся, он их вполне понимает и
не обижается. Он ведь жив, не так ли? Чего же еще желать?
Да, он определенно жив. И тело уже мало - помалу начало
подтверждать этот вывод. Руки и ноги заболели, как болят
обмороженные пальцы, когда отогреваются. Боль, правда,
сосредоточилась не в пальцах, а в локтях, коленках, плечах,
щиколотках и запястьях, в суставах пальцев, шее и крестце -
короче, во всех сухожилиях. Их ломало и крутило все сильнее.
Жизнь возвращалась и мстила за свое временное изгнание.
Гроуфилд застонал. Это не входило в его планы, он
предпочел бы не нарушать тишину, но все - таки застонал. И в
ответ услышал голос доктора из дальнего угла:
- Ага, очухался. - Голос становился громче. Наверное,
доктор шел в сторону Гроуфилда. - Вы снова с нами, мистер
Гроуфилд?
Раздались три выстрела. Кто - то заорал. Кто - то
чертыхнулся. Потом треск. Наверное, это рухнула выломанная
дверь. Снова пальба. Что - то вонзилось в диванную подушку
возле левого уха Гроуфилда. Донеслись вопли и возгласы, новые
выстрелы и топот бегущих ног. Чей - то пронзительный крик,
потом - звук тяжелого падения.
Гроуфилд мог только лежать и слушать. Он дал себе клятву,
что если только снова обретет власть над собственным телом,
то врежет по зубам первым десяти мужикам, которые попадутся
ему навстречу. Нет, черт возьми, с него довольно!
Глаза Гроуфилда открылись. Веки поползли вверх медленно,
неохотно, но в конце концов поднялись, и он увидел просторную
комнату в деревенском доме, полную очагов и лосиных голов на
стенах, заставленную ветхой мебелью. В воздухе висела
пороховая гарь. Та часть комнаты, которую он мог видеть, была
пуста. Вопли и выстрелы теперь доносились откуда - то
издалека. Послышался гвалт, хлопанье дверей; заскрипели шины
сорвавшегося с места автомобиля.
Гроуфилд пошевелил руками. Они едва двигались и не могли
совершать никакой полезной работы. Гроуфилд попробовал
наладить отношения с собственными ногами и в конце концов был
вознагражден усилением боли в коленях. Тело саднило так,
словно его искусал пчелиный рой.
Но все - таки ноги двигались, пусть и очень вяло. Он
переместил их чуть левее, подальше от спинки дивана и поближе
к полу, и наконец получил в награду шлепок - это его левая
нога свалилась с дивана на доски. Правая была не так
проворна, но в конце концов и она, покинув пределы дивана,
устремилась вниз. Впрочем, из - за позы, в которой лежал
Гроуфилд, правая нога так и повисла на полпути к полу.
Состояние улучшалось с каждым мгновением. Действие
наркотика, каков бы он ни был, слабело все быстрее и быстрее.
Боль и онемение тоже проходили.
Удастся ли сесть? Гроуфилд пошевелил руками, опять без
