Луне. Гордыня побуждала меня тогда отказаться от твоей помощи и тем обречь
нас обоих на гибель. Но ты не отвернулся от попавших в беду, и мир принял
весть об учении истинных Богов. Мы вернули на землю дар исцеления. Мы
принесли надежду... Помнишь, что сказала нам Хозяйка Омраченного Леса? Не
горюйте о тех, кто исполнил свое предназначение в жизни. Подумай же сам:
разве мы его не исполнили? Кто знает, скольких жизней мы коснулись в пути?
Мы сеяли семена надежды, и семена эти взойдут великой победой. Что с того,
что для нас битва окончится?.. Другие поднимут наши мечи и продолжат наш
бой...
- Красно ты говоришь, житель Равнин, - огрызнулся Танис. - Скажи-ка
лучше по совести: неужели смерть уж прямо так и не огорчает тебя? У тебя
ведь есть, ради чего жить: Золотая Луна... дети, которых она могла бы тебе
родить...
По лицу Речного Ветра прошла мгновенная судорога боли. Он
стремительно отвернулся, но Танис заметил... и вдруг все понял. Он
обреченно закрыл глаза...
- Мы с Золотой Луной не хотели говорить тебе. У тебя и без нас было
довольно хлопот, - услышал он голос варвара. - Наше дитя должно было
родиться осенью, когда листья валлинов становятся алыми и золотыми... как
тогда, когда мы с ней только появились в Утехе, неся голубой хрустальный
жезл... Когда рыцарь, Стурм Светлый Меч, подобрал нас на дороге и привел в
"Последний Приют"...
Танис заплакал. Мучительные рыдания выворачивали наизнанку самую его
душу. Речной Ветер обнял его.
- Тех валлинов больше нет, Танис, - продолжал он негромко. - Что мы
смогли бы показать нашему ребенку? Лишь обугленные, гниющие пни. Зато
теперь он увидит их такими, какими сотворили их Боги, в стране, где
деревья не умирают... Не горюй, друг мой и брат. Ты помог дать людям
настоящую веру. Надейся же на Богов...
Танис высвободился из его рук. Он так и не смог заставить себя
посмотреть Речному Ветру в глаза. Заглядывая в собственную душу, он видел
ее подобной несчастным деревьям Сильванести, вечно корчащимся под пыткой.
Вера?.. У него не было веры. Боги были ни при чем - все решения принимал
он, и только он сам. Это он по собственной воле отрекся от всего, что ни
было в его жизни дорогого - от своей эльфийской родины, от любви Лораны...
почти отрекся даже от дружбы... Лишь верность Речного Ветра - поистине,
верность, достойная лучшего применения, - избавила его от этой последней
потери...
Эльфы не признавали самоубийств, почитая их святотатством и
надругательством над даром жизни - величайшим из даров. Но Танис, глядя на
багровые волны, нетерпеливо понукал их: "Скорее!.."
Пусть смерть будет быстрой, молился он неизвестно кому. Пусть
кровавые воды сомкнутся над моей головой и позволят мне укрыться в их
глубине. А если Боги в самом деле есть... если они слышат меня... прошу об
одном: пусть о моем позоре никогда не узнает Лорана. Я и так слишком
многим успел причинить боль...
Но едва успел он вознести эту молитву - он надеялся, свою последнюю,
- как на палубу легла тень черней самой черной штормовой тучи. Танис
услышал крик Речного Ветра и пронзительный вопль Золотой Луны... рев воды
тут же заглушил все голоса: корабль начал погружаться, засасываемый
водоворотом. Все-таки Танис посмотрел вверх... и увидел прямо перед собой
горящие красные глаза огромного синего дракона. Это был Скай. А на спине
его сидела Китиара.
Зов бесценной добычи, обещавшей немыслимую победу, оказался сильнее
опасностей, поджидавших их в сердце Вечного Шторма. Вдвоем преодолели они
страшную бурю, и наконец, выпустив когти, Скай ринулся с грозового неба
прямо на Берема.
Тот стоял неподвижно, словно пригвожденный к палубным доскам. И
смотрел на пикирующего дракона беспомощно, будто во сне...
Зато Танис точно проснулся. Прыжком пересек он палубу, которую уже
заливала вода, и со всего размаха ударил Берема в живот, спиной вперед
отшвырнув его прямо под опрокидывавшуюся волну. Танис вслепую ухватился за
что-то и удержался на палубе. Когда волна схлынула, Берема не было. Над
головой раздался яростный крик раздосадованного дракона.
Китиара что-то кричала Скаю, указывая на Таниса. Красные глаза
чудовища обратились на полуэльфа. Вскинув руки в жалкой попытке
защититься, Танис смотрел и смотрел в пылающие зрачки Ская, отчаянно
боровшегося с безумными штормовыми ветрами...
Это спасение, подумалось полуэльфу. Страшные когти придвигались все
ближе. Это спасение. Я останусь жив, она вынесет меня из этого ужаса...
Палуба окончательно ушла из-под ног, и Танис на какой-то миг завис между
мирами. Он услышал свой собственный крик. Вода и дракон достигли его
одновременно.
Кровь. Кровь повсюду...
Тика съежилась подле Карамона; страха смерти более не существовало,
была только боязнь за любимого. Но Карамон даже и не подозревал о ее
присутствии рядом. Он смотрел в темноту, и слезы бежали по его щекам,
огромные ладони сжимались в кулаки, а губы шептали и шептали одно слово,
подобное заклинанию.
Мгновения растягивались, словно в кошмарном сне. Корабль балансировал
на краю бездны, как если бы само дерево мучительно цеплялось за жизнь.
Маквеста собрала в кулак всю свою волю, сливаясь с кораблем в этой
отчаянной последней борьбе, пытаясь переменить неумолимые законы
природы... Все было тщетно! "Перешон" застонал, как живой, и соскользнул в
крутящуюся, ревущую тьму.
Жутко захрустели доски. Рухнули мачты. Люди один за другим исчезали в
кровавой тьме, в бездонной пасти, заглатывавшей "Перешон".
И вот все исчезло, и лишь одно слово осталось витать в воздухе,
подобно благословению:
- Братик...
5. БИБЛИОТЕКАРЬ И МАГ
Астинус, палантасский библиотекарь, сидел в своем кабинете. Рука его
размеренно водила пером, и на пергамент ложились четкие, ровные строки.
Крупный, удивительно ясный почерк легко было разобрать даже на некотором
расстоянии. Астинус стремительно заполнял лист за листом, лишь изредка
останавливаясь поразмыслить. Наблюдая за ним, можно было прийти к выводу,
что мысли, рождавшиеся в его голове, перетекали непосредственно в перо и с
него - на бумагу. Поток прерывался лишь в те моменты, когда перо
обмакивалось в чернила. По даже и это движение Астинус давно уже совершал
с тем же автоматизмом, с каким рука его ставила в нужных местах точки и
запятые.
Дверь кабинета скрипнула, приотворяясь. Астинус не поднял глаз от
работы, хотя в те часы, когда он занимался, к нему редко кто-либо входил.
Подобные случаи можно было бы пересчитать по пальцам. Например, в день
Катаклизма. Да, в тот день меня и вправду побеспокоили, подумал он, с
отвращением припоминая разлитые чернила и испорченную страницу...
Дверь отворилась, и на письменный стол упала какая-то тень. Тот, кому
она принадлежали, набрал полную грудь воздуха, но заговорить не посмел.
Тень заколебалась - чудовищность происходившего вселяла дрожь в ее
обладателя...
Это Бертрем, подумал Астинус. И по привычке определил эту мысль на
одну из бесчисленных полочек, которыми столь богата была его обширная
память: "Сегодня, на двадцать девятой минуте часа Поздней Стражи, в мой
кабинет вошел Бертрем..."
Перо продолжало свой безостановочный бег. Достигнув конца страницы,
Астинус тотчас поднял ее и положил поверх стопки точно таких же
пергаментных листов, аккуратно сложенных близ края стола. Попозже вечером,
когда он кончит работу и покинет свой кабинет, монахи-эстеты войдут сюда с
почтительностью священников, входящих во храм. Они возьмут исписанные им
листы и унесут их в библиотеку. И там эти страницы, исписанные крупным,
разборчивым, почерком, будут разложены по порядку, пронумерованы и собраны
в исполинские книги, именуемые ХРОНИКИ. ИСТОРИЯ КРИННА, ЗАПИСАННАЯ
АСТИНУСОМ ПАЛАНТАССКИМ.
Бертрем выговорил дрожащим голосом:
- Мастер...
Астинус сделал в тексте маленькое примечание: "Сегодня, на тридцатой
минуте часа Поздней Стражи, Бертрем заговорил со мной..."
- Покорнейше прошу простить меня за беспокойство, мой Мастер, - еле
слышно шепнул Бертрем. - Дело в том, что у твоей двери умирает какой-то
юноша...
"Сегодня, за двадцать девять минут до наступления часа Отдохновения,
некий юноша умер у моей двери..."
- Узнай его имя, чтобы я смог записать его, - сказал Астинус, не
поднимая головы и не прерывая бега пера. - Да не забудь уточнить, как оно
пишется. Выясни, откуда он и сколько ему лет... если, конечно, он еще в
состоянии отвечать.
- Я уже расспросил его, мой Мастер, - ответствовал Бертрем. - Его
зовут Рейстлин. Он из города Утехи, что в Абанасинии.
"Сегодня, за двадцать девять минут до наступления часа Отдохновения,
Рейстлин из Утехи..."
Астинус перестал писать и поднял глаза.
- Рейстлин? Из Утехи?..
- Да, мой Мастер, - с низким поклоном подтвердил Бертрем. Ему была
оказана неслыханная честь: в первый раз за десять лет, что Бертрем состоял
в Ордене Эстетов при великой библиотеке, Астинус почтил его взглядом. -
Так ты в самом деле знаешь его. Мастер? Я потому и отважился побеспокоить
тебя... Он очень хочет тебя видеть...
- Рейстлин... - Капля чернил стекла с пера Астинуса на пергаментную
страницу. - Где он?
- На ступенях. Мастер. Там же, где мы его и нашли. Мы собирались
позвать к нему кого-нибудь из этих новых целителей, последователей Богини
Мишакаль...
Историк раздраженно смотрел на черную кляксу. Взяв щепоть мелкого
белого песка, он аккуратно засыпал им растекшиеся чернила, чтобы не
перепачкать последующие листы. Стремительное перо снова двинулось в путь.
- Ни один целитель не справится с болезнью, от которой умирает этот
человек, - заметил Астинус, и голос его, казалось, исходил из бездн самого
Времени. - А впрочем, внесите его внутрь и предоставьте ему комнату.
- Внутрь? В Библиотеку?.. - Изумление Бертрема не знало пределов. -
Но, Мастер... никто, кроме членов нашего Ордена...
- В конце дня я поговорю с ним, если у меня будет время, - продолжал
Астинус, будто не замечая изумления Бертрема. - И, естественно, если к
тому времени он будет еще жив.
Перо летело, оставляя на пергаменте строку за строкой.
- Да, мой Мастер, - пробормотал Бертрем и, пятясь, вышел из кабинета.
Тщательно притворив за собой дверь, эстет поспешил прохладными
мраморными коридорами древней библиотеки, не переставая дивиться про себя
необычности случившегося. Его толстые, тяжелые одеяния мели пол, бритая
голова лоснилась от пота: бегать он отнюдь не привык. Члены Ордена,
попадавшиеся навстречу, провожали его недоуменными взглядами.
И вот наконец входная дверь. Сквозь толстое стекло было хорошо видно
тело молодого человека, распростертое на каменных плитах.
- Белено внести его внутрь, - сообщил Бертрем собратьям. - Астинус
навестит его вечером, если маг будет еще жив.
Эстеты потрясенно переглядывались, гадая, какое знамение судеб
таилось в происходившем...
"Я умираю..."
Невыносимая мысль!
Лежа на постели в прохладной, чисто выбеленной келье, куда поместили
его эстеты, Рейстлин проклинал свое хилое тело, проклинал Испытания,
доконавшие это тело, проклинал Богов, давших ему такую судьбу. Наконец у
него не осталось в запасе ни проклятий, ни даже сил, чтобы думать. Он
лежал под белыми льняными простынями, все более напоминавшими ему саван, и
сердце пойманной птицей трепетало в груди.
Второй раз в своей жизни Рейстлин был одинок - и испуган. Впервые он
познакомился со страхом и одиночеством во время трехдневных мучительных
