кулинарном или пищевом каком-то, не помню...
- Так-так, - пробормотал Родиков заинтересованно.
- У нас была компания. Собирались у меня по вечерам. Человек десять.
Спорили, слушали музыку. Галка была в нашей компании год... может, чуть
больше. Потом Лукьяновы получили новую квартиру на Восьмом километре,
добираться больше часа. Галка стала реже появляться, а потом и вовсе...
- А дальше? - осторожно поинтересовался Родиков.
- Все, - сухо сказал Р.М. - Вы ожидали романтической истории?
- Я ждал откровенности, - Родиков вздохнул. - У вас есть какая-то
странная предубежденность против меня. Почему?
- Не против вас лично...
- Вы мне позвоните перед тем, как ехать в Каменск, - требовательно
сказал Родиков. - Я вам кое-что посоветую.
- Я вовсе не собираюсь... - начал Р.М., но Родиков уже не слышал,
пытаясь протолкнуться в подошедший автобус.
- Танюша, - сказал Роман Михайлович, - я решил все-таки плюнуть на
институт. Теряю время, и той информации, что надеялся иметь, больше не
получаю. Служить из-за зарплаты...
Они сидели вечером на кухне и пили чай.
- Ты думаешь об этом уже полгода, - тихо сказала Таня, - и ни разу не
сказал мне...
- Я? - искренне удивился Р.М. Он был уверен, что решение пришло
неожиданно, после расставания со следователем.
- Как по-твоему, - продолжал он, помолчав, - мы сможем выкрутиться
без моих стабильных ста шестидесяти?
- Почему же нет? Я ведь шью, печатаю...
Это было сказано, пожалуй, слишком сильно. Шить Таня умела, но не
занималась этим профессионально лет пятнадцать, после болезни, которая
лишила ее возможности иметь детей. Впрочем, печатала она великолепно и
могла бы действительно этим зарабатывать. Почему она не сказала ни слова
против? Р.М. готовился к долгому разговору и был немного обескуражен.
Может быть, Таня понимала его без слов и могла угадывать не только
желания, но и непонятые им самим ощущения? Или ей нестерпимо надоело
заниматься квартирой и делами мужа, захотелось иметь свое дело? Р.М. не
мог представить себя без своего дела, Таню - мог.
Предстояло, впрочем, еще одно объяснение, и Р.М. решил отложить его
на день-два. Пусть все утрясется с работой. Не так-то все это легко
переживается в их возрасте. Конечно, второй вопрос не столь масштабен,
всего лишь поездка на несколько дней в некий Каменск, о котором Таня,
возможно, и не слышала никогда. Но для семейного бюджета, особенно
учитывая, что Р.М. неожиданно решил стать вольным художником, поездка
могла оказаться сокрушительной. Придется, пожалуй, написать статью для
"Земли и Вселенной", это будет рублей сто пятьдесят, и расходы окупятся, а
статью ему давно заказывали, но он не хотел писать - ни времени не было,
ни желания.
Все, вроде, было обговорено, слов сказано мало, но оба поняли друг
друга. Таня мыла чашки, Р.М. смотрел на замедленные движения жены и
подумал вдруг, что если бы познакомился с ней тогда, когда еще собиралась
компания, когда весь он был в проблеме ведовства, то, вероятно, и она
могла бы... И если бы у них потом родилась дочь...
Он встал и пошел из кухни. Включил бра в кабинете и начал рыться в
нижнем ящике секретера, он помнил, что старые картотеки складывал сюда.
Фамилию он знал, и знал теперь, что искать.
Первым стоял ящичек с карточками на тему "Случаи "сверхчувственного"
восприятия". Слово "сверхчувственного" было взято в кавычки. Правда,
кавычки были сделаны чернилами другого цвета, Роман поставил их позднее,
когда убедился, что все случаи, занесенные им на карточки, выписанные из
книг, журналов, газет, почерпнутые из рассказов знакомых, незнакомых и
прочих очевидцев, имеют разумную интерпретацию вне всяких "сверх",
поскольку нигде и никогда никто не проводил совершенно чистого опыта,
полностью исключающего либо какой-нибудь фокус, либо сговор, либо то и
другое вместе. Редкие случаи, когда опыт выглядел все же чистым,
заносились на карточки голубого цвета, но и эти карточки, перечеркнутые
впоследствии желтым фломастером, напоминали о том, что даже самый чистый
опыт при скрупулезном анализе оказывался несовершенным или был связан с
остроумной и трудно обнаружимой аферой.
Р.М. вытащил картотечный ящик и поставил на стол. За "Телепатией",
данью скорее моде конца шестидесятых годов, оказалась в ящике и коробка,
которую он искал. Единственная коробка, накрытая картонной крышкой. На
крышке была наклеена фотография, репродукция с какой-то картины,
изображающей процесс сейлемских ведьм: несколько женщин с распущенными
волосами и безумными, то ли от общения с дьяволом, то ли от пыток,
взглядами стояли перед мужчиной в судейской мантии, который потрясал перед
ними Библией и изрыгал богоугодные слова, от которых ведьмы обязаны были
потерять свою колдовскую силу и во всем признаться. Но признаваться
женщинам было не в чем, и безумие в их взглядах было страхом обреченных,
не понимающих, почему их выдернули из привычной жизненной круговерти и
ввергли в этот ужас, о возможности которого они и не думали до той самой
минуты, когда за каждой из них явились стражники и сказали нелепые слова,
смысл которых они поняли значительно позднее, а может, и не поняли до
конца.
Внутри коробки было четыре отделения без названий, в свое время
Роману не пришло в голову, что он может забыть последовательность
расположения карточек. В ближнем отделении оказались самые ранние
карточки, еще институтские, - систематизация случаев ведовства. Выписки из
книг, журналов, газет, переводы, конспекты лекций... Ссылки были указаны
везде - анонимных случаев Роман не признавал.
Картотека собиралась восемь лет. Начал он в университете, на третьем
курсе, первым стал рассказ о солнечном затмении. Последнюю карточку он
вложил в эту коробку, когда понял... Что он понял тогда? Понял, что
частную задачу решить не может, и нужно, согласно общей теории решения
задач, взяться за проблему, более общую. Оставить в покое цель и заняться
надцелью. Тогда он сделал шаг, которого от него не ждали - перешел из
"Каскада" в Институт физики, где и проработал пятнадцать лет. "Каскад"
свое назначение выполнил - Роман поездил по Союзу немало, налаживая
электронную аппаратуру. Из каждой командировки привозил новые записи для
картотеки, новые мысли и идеи, а затем и новые вопросы для тестов -
методику выявления ведьм он совершенствовал постоянно. Конкретное
тестирование заняло три года. Ему было тогда двадцать семь, а Галке,
кажется, лет двадцать. Как она попала в их компанию, Р.М. не помнил. В
компании всегда кто-то появлялся, а кто-то исчезал надолго или навсегда.
Когда-то, пряча картотечный ящик вглубь секретера, он подумал, что
работа эта научила его педантичности, тщательности в отборе материала,
умению систематизировать и отсеивать факты. Педантичности оказалось мало
для решения задачи, - так он решил, - но достаточно, чтобы написать роман.
Потрясающую вещь о средневековье с жуткими, леденящими кровь
подробностями.
Вот, например...
В 1587 году в небольшом кастильском городе Паленсия судили ведьму -
молодую красивую женщину по имени Долорес. Судили по стандартному в то
время обвинению - за связь с дьяволом. Особое совещание - тогда, впрочем,
этот орган назывался иначе - приговорило женщину к стандартному по тем
временам приговору: изгнанию нечистой силы и сожжению. Бесконтрольная
власть во все эпохи приводила к одинаковым результатам - келейности
вынесения судебных решений, отсутствию у подсудимого защиты,
предопределенности всей процедуры, которая ускорялась настолько, что
превращалась в простой и тривиальный до обыденности акт лишения жизни. Ах,
тебя видел Хозе Герреро в обнимку с Сатаной? В костер. На плаху. На
виселицу. И практически всегда - ни за что. Роман решил даже как-то, что
ведьмами были женщины. Женщины, которые осмеливались остаться гордыми. На
востоке, где женщины носили чадру, их не убивали с таким ожесточением. А
на цивилизованном Западе...
В отличие от многих, Долорес, видимо, действительно была в чем-то
ненормальной. На антресолях у одного любителя старины в городе... да, вот
на карточке написано, что это был Саратов... Роман отыскал книгу, которую
никогда и ни у кого больше не видел. Книга называлась "Процессы ведьм" и
была издана в Санкт-Петербурге в 1875 году. Свидетели, факты, даты,
рисунки... Женщина эта, Долорес, могла неожиданно застыть, вглядываясь
пристально во что-то, невидимое для всех, глаза ее загорались, как
написано было в книге, "мрачным бесовским огнем, пылали как два угля", она
не слышала окружающих, начинала как-то странно двигаться, то и дело
останавливаясь и ощупывая пустое пространство, будто перед ней была стена.
И наоборот, тыкалась в стену, будто пыталась пройти сквозь нее, совершенно
не понимая, что преграда непреодолима. Она говорила странные слова на
неизвестном никому языке (это почему-то больше всего возмущало судей) и
прислушивалась к чему-то, будто разговаривала с кем-то невидимым. Впрочем,
ясно с кем - с дьяволом, конечно! Потом она приходила в себя и удивленно
оглядывалась кругом. Она говорила, что была в сказочной стране и пыталась
описать ее, но слов недоставало, она пыталась нарисовать увиденное, но так
и не сумела это сделать. И ее сожгли.
Р.М. перебирал карточки и ловил себя на мысли, что оттягивает момент,
когда все же придется от белых - фактологических - карточек перейти к
розовым - тестовым, и искать на букву "Л" мать Нади Яковлевой.
Р.М. собрал в молодости сотни карточек прежде, чем серьезно задумался
над тем, что все эти случаи носят женские имена. Сжигали женщин. А позднее
- сажали в психушки, лишали средств к существованию, презирали, боялись.
Нет, мужчин сжигали тоже, и даже в больших количествах, но симптоматика
оказывалась иной, объяснимой разумными причинами, не связанным с тем
ведовством, которое интересовало Романа. Мужчины-ведьмаки чаще всего
занимались магией - белой и черной, прорицаниями, чаще всего
бессмысленными, хотя случались и гениальные прозрения. Мужчины занимались
алхимией, за что тоже платили жизнью, метод во все века был прост: донос -
арест - пытки - признание - казнь. Роман часто думал о том, как же могло
общество терпеть все это, почему не восставало. Это было начало
семидесятых, за инакомыслие не расстреливали, но ходили разговоры о
специальных сумасшедших домах, где и содержатся те, чьи мысли не
согласуются с общегосударственными. Но ведь это были только слухи, им
можно было верить или не верить, а на самом деле общество было стабильно,
средневековье варварство осталось в глубоком прошлом. Роман подумал тогда,
что каждое поколение заранее готовят к его судьбе. Людей исподволь
заставляют привыкать к мысли, что доносить - естественно и даже хорошо для
здоровья общества. И принципы оправдания насаждаются заранее: не должен
человек, донося на соседа, мучиться угрызениями совести.
Моральные проблемы, впрочем, Романа не очень занимали, куда больше
времени он убил, чтобы понять, чем женское ведовство отличается от
мужского. Поняв, он получил первые данные для будущих тестов. Основной
вывод был: любая женщина, независимо от возраста, может стать ведьмой, то
есть "заболеть" странным и часто необъяснимым свойством души, тела,
разума. Любая. Хотя реально "заболевают" немногие. Очень немногие. Среди
тысяч случаев, собранных на карточках, лишь десятки можно было считать
