всегда неожиданно и исчезала неизвестно куда. Рому - а он легко поддавался
влиянию - научили бояться ведьму, не подходить к ней близко, и уж во
всяком случае не попадаться на глаза. Отец, который, как верил Рома, знал
все, рассказал ему о ведьмах, перемежая правдивую информацию рассказами о
полетах на помеле, о шабашах на Брокене и прочих атрибутах ведьминого
быта.
Осенью Рома пошел в школу, и началась новая жизнь, но Ульвию он
помнил всегда. Много лет спустя он описал свои детские впечатления в одном
из фантастических рассказов, прекрасно понимая уже, что именно тогда, в
день солнечного затмения, определилась его судьба.
Отец приучил Рому быть самостоятельным хотя бы в мыслях, хотел
научить сына быть талантливым, но не знал, как это сделать, и потому
считал, что своего в жизни Рома добьется только упорным трудом. Рома думал
немного иначе, ему трудно было высидеть за книгами больше трех часов
кряду. И он разбавлял усидчивость фантазией, которой отец его не учил,
потому что считал: воображение - от бога.
К десятому классу Рома твердо знал, чем будет заниматься после школы.
Родители нервничали, их беспокоило, будет сын учиться десять или
одиннадцать лет. Школьная реформа, которая привела к образованию
одиннадцатилеток, еще не кончилась, хотя и была на излете, поговаривали,
что с будущего года все вернется на круги своя. Хорошо бы так, -
рассуждали родители, - недопустимо терять лучшие творческие годы сначала в
школе, а затем, возможно, и в армии. Они считали Рому человеком
творческим, в чем сам он, однако, еще не был уверен.
Рома объявил, что станет физиком, и отец усмотрел в этом лишь дань
моде, а не лично выстраданное решение. Все тогда увлекались физикой, в
кино шли фильмы "Девять дней одного года", "Иду на грозу", "Улица Ньютона,
дом один", в космос летали "Востоки", а "Комсомольская правда" вела
изнурительную дискуссию о физиках и лириках, причем лирики явно сдавали
позиции. "Нужна ли в космосе ветка сирени?" - вопрошал инженер. "Только
физика соль, остальное все ноль, а филолог, биолог - дубины", - пелось в
студенческой песне, и Роман считал, что это, конечно, грубо, но все же до
некоторой степени верно.
Цель он определил давно: разобраться, насколько связаны с реальностью
представления о ведовстве, о "дурном глазе", о влиянии одного сознания на
другое. Он не мог забыть подслушанной беседы Ульвии с солнцем, беседы,
которой и быть не могло, и о которой он так никому и не рассказал.
В то время газеты довольно много писали о телепатии, о феномене
Вольфа Мессинга, о странном явлении чтения пальцами, которое
демонстрировала некая Роза Кулешова. Кто-то фанатически верил в
паранормальные явления, кто-то столь же уверенно утверждал, что ничего
подобного быть не может, потому что никакая телепатия не в состоянии
отменить известных законов физики. Сомневающихся, казалось, не
существовало. Может быть, они сомневались молча, в газеты и журналы не
писали. Роман был сомневающимся, он вычитал где-то, что сомневаться во
всем - одно из качеств настоящего ученого, и с тех пор заставлял себя
сомневаться даже в очевидных вещах.
Никакой серьезной литературы о ведьмах он найти не мог. Говорили, что
такая литература, конечно, существует, но она прочно заперта в тайных
хранилищах Фундаментальной библиотеки, ее не заносят в общие каталоги и
выдают редким счастливцам по особому разрешению какого-то ведомства, что
ли не министерства обороны. Роман читал популярные журналы и балдел,
потому что не знал, чему верить. Поэтому он не верил никому, в том числе и
философам, объяснявшим мир с суровых позиций диамата. Хотел во всем
разобраться сам, но - как?
Пожалуй, следовало бы плюнуть на все это и заняться делами. Дел было
достаточно. В школе Рома шел на медаль. Значит, нужно было работать. Но он
не мог заставить себя делать больше того, что получалось само собой. Отец
уже не определял ни круг его чтения, ни желаний или склонностей. Роман
уважал отца, понимал теперь, что именно произошло в сорок девятом, отец
как-то рассказывал друзьям о своих мытарствах. Долго рассказывал, он не
любил вспоминать, но в тот вечер что-то нашло на него, и он говорил долго,
его ни разу не прервали, рассказ был страшен, и Рома слышал почти все - он
сидел, как мышь, на кухне и будто бы готовил уроки.
После того вечера он другими глазами смотрел на отца, в мелочах
слушался его беспрекословно и, когда бывал не согласен или хотел вспылить,
вспоминал детали отцовского рассказа, представлял себя стоящим перед
членами Особого совещания - ему воображались три человека во френчах, и он
слышал, как тот, что в центре, монотонно читает заключение тройки -
двадцать пять лет лагерей с последующим пятилетним поражением в правах за
шпионскую деятельность в пользу английской разведки. С отцом Рома никогда
больше не спорил, но, став старше и определив себе жизненный путь, он и не
советовался, потому что знал: отцу его планы не понравятся, а перечить он
не сможет.
Рома еще в восьмом классе понял, что задача, которую он себе
поставил, скорее всего, не имеет решения. Ни доказать, ни опровергнуть
существование так называемых паранормальных явлений он не сможет. Верить
же или не верить - не желал.
Он долго думал и пришел к мысли, вовсе не тривиальной для его юного
возраста. Нужно создать теорию, с помощью которой можно было бы проверять
на истинность каждое явление в любой области науки.
Тогда-то - Рома учился в девятом классе - он познакомился с Борчакой.
Тот был на два года старше и уже заканчивал школу. Разумеется, не этим он
привлекал Рому. В характере Борчаки были два качества, которых Роме
недоставало. Во-первых, Борчака был упорным до фанатизма. Рома считал, что
именно ослиного упрямства ему не хватает. Борчака, говорят, несколько
суток провел под окнами одного старикана, который имел дома некий предмет,
необходимый Борчаке. Что это был за предмет, никто не знал, потому что, ко
всему прочему, Борчака умел молчать. Своего он добился - старикан сыпал
проклятиями, но предмет отдал. Второй чертой характера Борчаки, которой
завидовал Рома, была потрясающая коммуникабельность. Рома занимался своими
"метафизическими изысками" тихо, в школе о его увлечении мало кто знал.
Осталось неизвестным, где Борчака проведал, что девятиклассник Рома
Петрашевский увлекается телепатией, в которой ни бельмеса не понимает. Как
бы то ни было, Борчака подошел к Роме на перемене и сказал: "Давай
поговорим". Результатом разговора стала их дружба, продолжавшаяся три
года.
В судьбе Романа Борчака сыграл странную роль. Он служил одновременно
примером и антипримером. Разумеется, примером упорства. Когда-то в город
приезжал Вольф Мессинг и выступал с "психологическими опытами". После
концерта Борчака сказал: "Я научусь делать то же". И учился, тренируя
чувствительность кожи ладоней, пальцев, наблюдательность и, как потом
выяснил Рома, способность мистифицировать окружающих. Когда Рома впервые
попал к Борчаке домой, тот уже умел ощущать идеомоторные движения
партнера, то есть, в сущности, действительно проделывал то же, что и
Мессинг: держал человека за руку, повторял "думайте, думайте" и
безошибочно находил заранее спрятанный предмет.
Каждый вечер теперь Рома проводил у приятеля. Уроки и книги отошли на
второй план. Боря тренировался, а Рома перепрятывал предметы, покорно
протягивал левую руку и усиленно думал, куда Борчака должен идти, чтобы
найти спрятанное. Боря уверял, что каждый "простой советский человек" при
желании и усердии сможет этому научиться. В отличие от Мессинга, он был
убежденным материалистом. Впрочем, был он немного и фокусником, вовсе не
ограничивая свою деятельность простым повторением опытов Мессинга. Он
научился читать записки в запечатанных конвертах, прикладывая их к затылку
и глядя при этом на какой-нибудь блестящий предмет. Это был, конечно,
фокус, который получался лишь в хорошей компании, уже настроившей себя на
то, что Боря умеет все. Вера, как убедился Рома, - великая сила,
заставляющая принимать за чистую монету даже явное жульничество.
Как-то во время вечеринки дифирамбы Борчаке превзошли критический
предел, и он решил поднять свой престиж на бесконечную высоту. Рома,
привыкший к странностям приятеля, тоже растерялся, когда Боря неожиданно
заявил: "Да это что! Я и летать, вообще-то, могу!" И пошел к балкону.
Стояла весна, балконная дверь была распахнута настежь, а квартира, где они
веселились, находилась на пятом этаже. Рома потом спросил приятеля, что бы
он сделал, если бы его не удержали двадцать рук. Борчака только махнул
рукой и сказал: "Да ну... Так и должно было быть. Людей чувствовать надо,
понял? Все, конечно, материально, но есть еще психология, правильно?"
С Борчакой Рома написал и свой первый фантастический рассказ. Оба
хотели не только делать что-то, но и сказать нечто важное миру и
человечеству. Борчаке предстояли выпускные экзамены, но, вместо того,
чтобы готовиться, он приходил к Роману, и они, споря и выходя из себя,
написали опус о том, что к Вильяму Шекспиру явился из будущего
путешественник во времени и надиктовал великому англичанину не только
сюжеты, но и много готовых стихов из "Гамлета, принца Датского".
Фантастики в середине шестидесятых издавалось все больше, интерес к ней
возрастал, но книги можно было еще покупать в магазинах. Читали они много,
но сюжет с Шекспиром им не встречался, они считали себя
первооткрывателями, разумеется, ошибаясь в этом, как и во многом другом.
Они еще не знали, что дружбе их скоро придет конец, что каждому уготована
своя судьба, что Боря поедет в Новосибирский медицинский, где есть кафедра
церебральных аномалий, и после этого они не будут видеться лет пятнадцать.
А встретятся в Москве, где Борис будет жить один после развода, вспомнят
прошлые забавы, и врач-психиатр Борис Наумович Шлехтер расскажет о том,
что завтра уезжает насовсем и собирается открыть в Нью-Йорке собственную
клинику. О причинах решения друга Роман Михайлович спрашивать не будет.
От дружбы с Борчакой осталось у Ромы обширное наследство:
материальным был только рассказ о Шекспире, все остальное отложилось в
характере - упорство, некоторый даже фанатизм в достижении цели. То, чего
не мог сделать отец, добился друг.
Рассказ был, конечно, плохим, не так давно Р.М. случайно обнаружил
рукопись в кипе старых бумаг, которые Таня приготовила сдать в макулатуру
в обмен на абонемент Пристли. Р.М. перечитал рассказ, тихо ужаснулся и
позволил Тане избавиться и от рукописи, и от скрепленного с ней
отрицательного отзыва из журнала "Техника-молодежи".
После того, как Боря уехал в Новосибирск, Роман записался в
Фундаментальную библиотеку, где и проводил все время, свободное от
школьных занятий. Первой книгой, которую Рома прочитал (впрочем, не до
конца), была "Белая и черная магия" издания двадцатых годов. Книга его
поразила - вовсе не глупостью, как он ожидал, а точными описаниями
процедур, которые необходимо выполнять, чтобы вызвать духов, впечатляющими
описаниями странных явлений и видений, возникавших у людей, общавшихся, по
их словам, с потусторонней силой. Было ли во всем этом какое-то
рациональное зерно или только и исключительно шарлатанство? Разумеется, за
один вечер Рома успел только перелистать книгу и прочитать две первые
главы. Он отложил ее и пришел на следующий день. Однако, в подсобном фонде
