содрогался, но не падал, а продолжал полулежать в воздухе, глядя на меня
каким-то по-библейски покорным взглядом, в котором, впрочем, не видно было
никакого страдания - одно лишь благостное смирение.
Я инстинктивно сделал шаг, но взгляд Иешуа остановил меня. После
очередного удара Мессия сказал своим гортанным голосом:
- А теперь камни, не так ли?
- Обойдешься, - сказал мордоворот и вытер ладонь о накидку Иешуа. -
Поговорили, и хватит.
Вышибалы повернулись и пошли по месту основной службы, громко смеясь
развлечению, и лишь тогда к Иешуа подбежали люди; засуетились старушки,
кто-то принес мокрый платок и начал вытирать Мессии лицо, в общем,
началась забота о ближнем, не отягощенная страхом за собственную шкуру.
Чем я был лучше других? Да ничем, я тоже подошел.
- Не смог, - сказал мне Иешуа. - Ничего не смог. Опять.
- Что именно? - спросил я.
- Убедить. Научить. Доказать.
Что он имел в виду? Неожиданно я понял - Лина была права, перед
входом в метро проходила невидимая преграда. Иешуа не мог переступить
черту, он опирался на барьер, когда его били, и потому не падал. Это было
физически бессмысленно, такого быть не могло, но для него - было.
Проявив заботу и попытавшись даже вызвать скорую (попытку эту Иешуа
решительно пресек), люди начали расходиться. Иешуа смиренно ждал, когда я
подойду к нему. Господи, почему я? Что ему, действительно, нужно?
- Я готов говорить, - сказал Иешуа.
- Со мной? - спросил я. - Почему со мной? Ты извини, но я не верю ни
в Бога, ни во второе пришествие, как, впрочем, и в первое. Я астроном.
Чего ты от меня хочешь, не понимаю! О чем нам говорить?
- Об Итоге.
Он так и произнес это слово - с большой буквы. Что я должен был
делать? Рассмеяться, рассердиться, уйти? Я промолчал.
Говорить об Итоге оказалось сподручнее на тихой боковой аллее
бульвара, скрытой от любопытных взглядов высоким кустарником. Здесь стояла
скамья с проломленной спинкой, валялись несколько бутылок (одна из-под
"Камю", шестьсот рублей штука, любопытно, кто ее тут распивал?), окурки,
осколки стакана, а на ветке висел, будто лопнувший воздушный шарик,
презерватив. Самое место для подведения Итога.
Мы сели на скамью, оказавшуюся на редкость неудобной. Иешуа смотрел
на меня глазами страдальца, и я понял, совершенно не прилагая к тому
усилий, что страдает он не за себя. В нем чувствовалась скрытая сила, но
не разрушающая (я не мог представить, чтобы он ударил меня или, скажем,
выдрал из земли куст), а сила уверенного в себе человека. Так стоял обычно
перед аудиторией покойный академик Зельдович, коренастый и знающий себе
цену.
Иешуа смотрел мне в глаза, и я сказал:
- Покажи Итог, каким бы он ни оказался.
Не знаю, почему я произнес именно эту фразу. Я прекрасно все понимал,
вовсе не думал, что подвергаюсь какому-то внушению, но слова почему-то
произносились сами собой, и меня это не пугало. Я должен был сказать так -
вот и все.
Он показал.
Это не было ни внушением, ни сном наяву. Просто мгновение спустя я
знал все, что хотел мне поведать Иешуа. Чтобы узнать, потребовалось
мгновение. Чтобы рассказать, нужно время. И время, чтобы осознать.
Путей Господних, а по-нашему, по-простому, сценариев развития
человечества было всего три. Три основных и миллионы побочных, не менявших
Итога.
Вариант первый.
К началу нового века на шестой части суши, составлявшей несколько лет
назад "оплот мира и социализма", возникают пятьдесят три независимых
государства, которые никак не могут разобраться в запутанных хозяйственных
и финансовых связях друг с другом. Парламенты принимают взаимоисключающие
решения, хаос нарастает, и все больше проявляются "естественные" качества
людей: эгоизм, агрессивность, завистливость. Религия на помогает
умиротворению. Люди обращают взоры к Господу, невозмутимо следящему за
страданиями своих созданий. Но это не мешает им, понимая Бога, не понимать
друг друга. В ХХI веке невозможна война, которая не стала бы мировой.
Пятьдесят три враждующих страны, пусть даже и понимающих, насколько опасна
конфронтация, - это котел с кипящим варевом, который стараются закрыть
наглухо крышкой без запоров. Взрыв неминуем, и он происходит.
Атака начинается - страны Средней Азии, где силен ислам, пытаются
отбить у России земли, которые они по праву или без него считают своими.
Попытки западных стран погасить пожар приводят лишь к тому, что им
приходится самим вступить в драку. На чьей стороне? Вопрос не праздный,
потому что, заступись они за Россию, и мусульмане всего мира, не думая о
последствиях (когда они об этом думали?), придут на помощь братьям по
вере. Заступись за азиатов, и доведенная до отчаяния Россия, не желая
терять ни земли, ни авторитета, применит оружие массового поражения.
Выжидание ничем не лучше. Выбор невелик, армии стран Западной Европы и США
входят на территорию бывшей Российской империи, и на этом кончается
история цивилизованного общества планеты Земля...
Господи, то, что я видел... Лучше умереть самому. Несколько
тысячелетий поднимался человек от звериного своего состояния до высот
разумности, и достаточно оказалось месяца... Как мало среди людей истинно
разумных! И что они смогли? Ничего. Разум поднял человека, и разум
позволил ему пасть.
Я заслонил глаза руками, я не хотел видеть, не мог я видеть этого!
"Нет, - крикнул я. - Если ты Мессия, и если есть Бог, как можно допустить
это?!" Я услышал: "Создавший причину, не может не допустить и следствий из
нее". Не может - Бог?
"Да, - услышал я, - в этом была ошибка, и ты это знаешь".
- Я знаю это?
- Конечно.
Я не знал, я об этом не думал, я не хотел думать об этом - сейчас.
"Что ж, - услышал я, - вот второй путь".
Сначала он был хорош. Меня интересовала Россия, и я увидел ее. Люди,
хотя и обозленные, голодные, не опустились на четвереньки. Были бунты, но
возникло и убеждение, что нужно делать дело, а не раздирать одеяло,
которым много лет (кое как!) укрывались от холода. Союз Государств выжил
как больной, перенесший на ногах пневмонию. Он похудел (после Прибалтики
отделились Молдова и Закавказье), едва держался на ногах, поддерживаемый
займами, но - жил. Удалось пригасить и пожары, то и дело вспыхивавшие в
разных концах планеты. Люди привыкли к диктатуре, к твердой власти,
демократию принимали с трудом, хотя говорили о ней много и по-разному.
Союз так и не достиг уровня жизни развитых стран - спокойствие в этом
регионе всегда было относительным, хотя хлебные бунты конца ХХ века ушли в
историю.
Меня не покидало ощущение несоответствия, двойственности. Может,
потому (так мне думалось), что я привык с детства представлять ХХI век
иным. Я любил фантастику и верил (действительно верил!), что лет этак
через сто единая к тому времени семья народов построит общество, в котором
будет хорошо всем. А всем - хорошо не было. И быть не могло. Не было
хорошо беднякам Средней Азии, где и в середине ХХI века дети пухли от
голода. Не было хорошо шахтерам Сибири и Севера - то и дело аварии,
тяжкий, малооплачиваемый труд. Не было хорошо эфиопам, впавшим в
бесконечную гражданскую войну. И латиноамериканцам было не лучше -
процветание сменилось глубоким экономическим кризисом, и не было
просвета...
Люди искали утешения в религии, но и в Бога верили как-то странно -
ждали милости свыше, продолжая унижать, убивать. И Бог должен был прощать
грехи, потому что невозможно не грешить, если жить в реальном, а не
воображаемом мире.
У человечества не было цели, смысла, как не было их и прежде - ни в
античные, ни в средние века. На другие планеты люди так и не высадились -
слишком великую цену пришлось бы заплатить за радость минутного успеха.
Странное у меня возникло ощущение, когда я узнавал - не видел, а
именно узнавал это будущее. Внешне более или менее благополучное, оно не
имело права быть, оно оскорбляло мои представления о смысле жизни
человечества. Людям нечего было бы сказать в свое оправдание на Божьем
суде, если бы он состоялся.
Я отгородился от этого будущего обеими руками, я сказал:
- Почему - так? Не хочу!
- Твоя воля, - произнес Иешуа смиренно.
И возник третий путь.
Прибалтика и Закавказье после полувековой конфронтации вновь
примкнули к России. Было, вероятно, в этом союзе нечто, не позволявшее
окончательно порушиться связям. Стало спокойно и на Ближнем востоке -
несколько переворотов и локальных войн, не обошлось без вмешательства
"великих держав", и диктатуры пали.
Я витал над Землей и наблюдал, как строятся города, как пробирается
вглубь джунглей сеть шоссейных дорог, видел сверху, с высоты птичьего
полета (сам я не был птицей, не ощущал тела, я был - глаза, мысль), как
люди, живущие теперь спокойнее и лучше, работают, ходят в гости,
путешествуют, и замечал - там, где люди жили сытнее всего, больше и
убивали. Ночью, днем, на улицах, в домах, по одному и целыми семьями. И
еще: наркоманом стал каждый второй. Почему? От сытости? От никчемности
существования?
Чем стал человек? Почему, выбирая между добром и злом, декларируя
вечную тягу к добру, предпочитал зло? Любя, плодил ненависть? Строил
города, уничтожая леса?
Устремляясь вверх, падал вниз.
И на какую же глубину можно упасть, поднимаясь?
Я очнулся. Я стоял посреди аллеи. Иешуа смотрел на меня и ждал.
Этакий живой знак вопроса, и что я должен был ответить?
- Выбор, - сказал Иешуа.
Он показал - я увидел. И баста. Что выбирать? Идею? Сюжет? Он
действительно ждал от меня ни много, ни мало - ответа на вопрос: как жить
людям? Будто то, что он мне показал - единственные возможности. Не Золотой
век, не всеобщее счастье, не любовь, а такое вот... Да не нужно тогда жить
вовсе, ни по первому, ни по второму, ни по третьему - не нужно.
Бессмысленно. Если Господь, создавая человека, не ведал, что творил, пусть
вернет все назад и начнет сначала. А если ведал, пусть скажет себе: "Я
такой же, как они - я создал людей по своему образу и подобию, и значит я,
Бог, в сущности, огромное вселенское дерьмо, и незачем мне быть, как
незачем быть моему нелепому творению".
Вот только детей жалко.
И женщин.
И - мадонн Рафаэля, музыку Верди, книги Достоевского - все, что я
любил.
И Лину, потому что она - другая. Для кого-то, может, такая же, а для
меня другая, отдельная от всего человечества.
А себя - жалко? Себя - нет. Я такой же как все.
Простая альтернатива: быть или не быть. Если бы Гамлет предвидел
будущее... Вот первое. Вот второе. Вот третье. И что?
Не быть.
- Это решение окончательно? - спросил Иешуа.
О, Господи! Он смотрел на меня так, будто не мнение о собственных
фантазиях спрашивал, а действительно стоял у пульта с тремя кнопками и
раздумывал - какую нажать. Нет, на пульте было четыре кнопки. Одна
красная: возврат к Истоку.
Мне стало жутко. Почему? Что я - Бог, играющий Миром? Скажу я "один"
или "ни одного" - что изменится?
Я должен был послать Иешуа куда подальше. Я молчал. Слишком серьезным
был взгляд Мессии, это был взгляд беспредельно измученного человека,
способного лишь на единственное оставшееся в его жизни усилие, и именно от
меня он ждал решения - какое усилие сделать. Чтобы потом упасть и умереть.
Я знал, что никуда не уйду, пока не отвечу. Вот должен именно я, по
его мнению, здесь и сейчас решить судьбу Мира - должен, и все тут. Свою
