Он помолчал и добавил:
- В крови только одна твоя рука. А вторая?
Я посмотрел на левую руку - на ней была липкая, жирная, пахучая
болотная грязь, капавшая на чистый золотой песок пустыни. Мне стало
противно, и я опять проснулся.
Кончилась ночь, наступило утро.
ВСЕ ЕЩЕ СУББОТА
"И совершил Бог к седьмому дню дела Свои,
которые Он делал..."
Бытие, 2; 2
Мессия присматривался, прислушивался, появлялся порой в самых
неожиданных местах (например, в кабинете секретаря райкома Демпартии, куда
возбужденные кадеты явились требовать для себя комнату), но его ни разу не
видели за пределами района, ограниченного улицами Второй Сиреневой,
Рязанской, Калашниковой и Большим бульваром. В этом квадрате было
несколько школ, два кинотеатра, филиал театра имени Ермоловой, одна
церковь действующая и одна, лишь год назад переданная святой Епархии и еще
не ремонтированная, отделение милиции, восемнадцать распивочных, двадцать
два совершенно пустых магазина, называвшихся продовольственными, и десяток
торговых объектов, которые, судя, опять же, по вывескам, считались
промтоварными. Было еще два проектных института и неисчислимое множество
контор неизвестного назначения, три сквера, где собирались пенсионеры и
играли дети, бульвар, на котором можно было встретить кого угодно, и
площадь перед кинотеатром, приспособленная для проведения митингов.
Все эти так называемые места скопления народа Мессия посещал с
регулярностью участкового инспектора и время от времени пытался
пророчествовать. В церкви, говорят, с ним долго беседовал отец Михаил,
после чего вывел Мессию на паперть и отпустил, сказав: "Иди, сын мой, и не
кощунствуй более". На следующее утро поп произнес проповедь о втором
пришествии, каковое, несомненно, обставлено будет совершенно иначе, причем
божественная сущность посланца проявится сразу, и настанет Судный день,
когда... и так далее. Смысл проповеди мне впоследствии поведал сам Иешуа,
обескураженный приемом и особенно - собственным провалом на митинге,
устроенном "Памятью" против международного сионизма, погубившего,
наконец-таки, Россию. Мессию побили, едва он сказал, что евреи - избранный
народ, потому что именно им Господь дал Тору на горе Синай, а из Торы
выросли и христианство, и ислам.
Несколько дней, пока Иешуа занимался просветительской деятельностью
(где он ел? где спал? как приводил в порядок бороду?) и не являлся мне во
снах, я провел в привычном ритме - отчитался за командировку, получил
продпаек, сходил с Линой на "Терминатора", отстоял несколько очередей и
приобрел теплые ботинки (фабрики "Скороход") для себя и босоножки (без
фирменного знака!) для Лины. В общем, мы были почти как молодожены (из-за
этого "почти" мы и ссорились время от времени), и рассказы о похождениях
странного оборванца нас не волновали: о сне своем я Лине, конечно,
рассказал, и мы, обсудив его, решили, что это всего лишь искаженные
воспоминания о прочитанной не так давно Библии.
Все изменилось на пятый день после моего возвращения. В булочную на
углу не завезли хлеба. Не в первый раз. Я шел на работу - точнее, бежал к
метро, с утра у нас в отделе был назначен семинар, который мы называли
"Плач по планете Земля", футурологическое сборище непуганых пророков, не
имевшее отношения к тематике института. Возле булочной стояла толпа -
человек двести, в основном, бабули, но, судя по зычным выкрикам,
встречались и отставные полковники. Я прошел было мимо, но в это время
увидел Мессию, стоявшего на противоположной стороне улицы и что-то
бормотавшего, глядя на толпу. Я не видел его четверо суток и обратил
внимание на перемену: в бороде появились седые пряди, на балахоне - темные
пятна, а под правым глазом нетрудно было разглядеть начавший уже розоветь
синяк.
Иешуа поднял руку, и внутри булочной возник гул, будто несколько
барабанщиков начали колотить в большие барабаны. Толпа отшатнулась, кто-то
взвизгнул. Иешуа опустил руку, и барабанный бой смолк. Что-то крикнули в
глубине, зазвенело стекло, посыпались осколки. Дверь не выдержала, и толпа
начала продавливаться внутрь. Крикнули: "По одному батону в руки!" Сюда бы
конную милицию, - подумал я.
Крик: "На всех хватит, не напирайте!" Но было поздно, я с ужасом
представил себе, что творится сейчас в булочной. Иешуа поднял ладони к
глазам и стоял так. Я подошел к нему и тронул за плечо. От Мессии исходил
удивительный запах горячей земли и восточных пряностей.
- Я не хотел, - сказал он. - Ты знаешь.
Что я должен был знать? Я взял его под руку и поволок за собой,
что-то подтолкнуло меня - интуиция? В следующий момент я услышал крики
"Вот он!", "Это он!", "Хлеба!", и толпа распалась - мужчины, старухи,
женщины вполне интеллигентного вида бросились в нашу сторону. Мы свернули
за угол. Иешуа сначала упирался, но потом затих, бежал быстро, легко, не
то, что я - одышка появилась почти сразу. Я втолкнул Иешуа в ближайший
подъезд, захлопнул дверь, здесь был электронный запор, естественно,
сломанный, но был и обычный крюк, который я накинул.
Мы медленно поднялись в лифте на девятый этаж, здесь было тихо, да и
снизу не доносились подозрительные звуки - похоже, что в дверь никто не
ломился. У чердачной лестницы стояла старая скамья, и я плюхнулся на нее.
- Рассказывай, - потребовал я. - Что это было? Ты что - барабашка или
как их там?
- Я хотел накормить людей...
- Семью хлебами?
- Все как тогда... Нет - хуже...
- Как когда?
Иешуа промолчал, смотрел мне в глаза, взгляд у него был грустным,
что-то еще было в нем - вопрос какой-то или недоумение, я не понял.
Иешуа пошевелил пальцами, между ними пробежали искры и возник
бледно-розовый ореол вроде огней святого Эльма. Ореол был ярким несколько
секунд, потом угас, Иешуа прижал ладони к вискам и замер.
- Вот так, - сказал он. - Так каждый раз.
- Сочувствую, - отозвался я. Прежде мне не приходилось видеть ауру,
да и не верил я в существование всех этих эманаций. - Так кто же ты,
Иешуа? Ведь не Мессия, в самом деле?
- Почему нет? - слабо улыбнулся он.
Как же! Стал бы Мессия бегать от толпы! Да и не появился бы он в
Москве, есть канонический маршрут - Иудея. Мессия должен проповедовать,
помогать страждущим, нести, так сказать, слово Божие...
- Мессия должен смотреть и анализировать, - сказал Иешуа, в очередной
раз проявив недюжинные способности к чтению мыслей.
- Да? - сказал я. - Насколько я помню Библию...
- Господин мой, Библию писали люди, пытавшиеся понять, но не сумевшие
даже запомнить и толком записать то, что было им сказано. Истина одна, и
Бог един, а книг о нем - разных - много.
- Тем более, кто ты?
- Иешуа... Извини, господин, я должен идти. Я вернусь и скажу все. И
ты решишь.
Легкие шаги его на лестнице стихли почти сразу, и минуту спустя я уже
не понимал, что здесь делаю. Случившееся выглядело бы нелепой комедией,
если бы не стоял в ушах вопль толпы и звон бьющегося стекла.
Я спустился в лифте, в подъезде было пусто, на улице - спокойно,
озабоченные прохожие не обращали на меня внимания.
На работе мне стало не до Иешуа. На работе я не думал даже о Лине,
хотя, как мне казалось, думал о ней всегда. Семинар был безумно интересным
до грустной тошноты истинности, числа назывались, надо полагать, близкие к
реальным, и получалось, что прогноз астрологов Глобов (слушая его, я
думал, что ребята просто набивают себе цену, пугая людей) - цветочки по
сравнению с ожидающей нас реальностью. Послушать футурологов - жить не
стоит, и уж во всяком случае, не стоит рожать детей. Впрочем, футурологи -
оптимисты. Я-то думал, что вывести из штопора такую огромную страну как
Россия вообще невозможно. Один выход - разделиться на губернии, пусть
каждая выбирается сама. А потом, если возникнет такое желание,
объединиться вновь. Только кто же захочет? Выжив самостоятельно, кто
пожелает опять пробовать то, что и сейчас отдает тухлятиной?
Я сидел в последнем ряду, и мне то и дело чудилось, что у самой
трибуны мелькает черная грива Иешуа. Это была иллюзия, впереди сидели
профессора, а шевелюра принадлежала заведующему кафедрой общей астрономии
Мерликину, типу невыносимому в общении, антисемиту и русофобу, если только
такое сочетание возможно в одном человеке. Он ненавидел евреев за то, что
они погубили Россию, и ненавидел русских, потому что они, будучи нацией
слабых, не сумели оказать сопротивления масонскому заговору. Впрочем, из
двух зол он предпочитал меньшее и потому был одним из районных активистов
"Памяти".
После семинара народ еще долго обсуждал мрачное и безысходное наше
будущее, работать никто не торопился. Господи, до звезд ли, если через
месяц придется ехать копать картошку, потому что только так можно
заполучить относительно дешево мешок-другой на предстоящую зиму. Я тоже
вяло поспорил о том, стоит ли вешать на столбе наших писателей-фантастов
или достаточно не читать их замечательных произведений? Какое умилительно
сладкое будущее они нам готовили! В детстве я зачитывался Мартыновым,
позднее - Булычевым, потом - Ефремовым и Стругацкими. Мне нравились и
"Гианэя", и "Девочка из будущего", и "Туманность Андромеды", и
"Возвращение", и все повести о Горбовском. Светлое наше завтра! В котором
хочется жить! Но которое решительно никто не желал строить...
С этими мыслями я и помчался на свидание к Лине, мы, как обычно,
бродили по университетским рощицам, я рассказал ей об утреннем
происшествии, и Лина сказала нечто, поразившее меня:
- Стас, мы разучились верить. Вообще разучились! Даже в то, что
чувствуем. За эти дни я наслушалась о нем всякого. Чего только не
говорили! Кроме одного: никто не верит, что он на самом деле Мессия.
Верующим Мессия не нужен. Для них это нечто вроде коммунизма... Что-то
там, за горизонтом, и никогда не будет. Ничего реального. А остальным
просто не до Мессии. Бродяга с претензиями. Псих.
- Линочка, что ты говоришь? Уж не думаешь ли ты, что этот Иешуа на
самом деле...
- Стас... Может, это глупо, но я почему-то уверена... Если у нас с
тобой настоящее, если мы... Тогда и он - настоящий. Мессия. Тот, кто все
решит. Он ведь пришел к тебе. Ни к кому другому - к тебе. Почему?
- Лина, может быть, он таким же манером являлся доброй половине
населения нашего района?
- Действительно - почему нашего? Только нашего. Его не видели больше
нигде, он ни разу не пересек бульвара. Он как в клетке. Нарисуй границы и
посмотри. Твой дом - в центре.
- Ты думаешь? - неуверенно сказал я.
- Стас, я знаю. Я все о тебе знаю. И это тоже.
Мы молча вернулись к институту, где работала Лина - обеденный перерыв
кончился. В нашем отделе все еще обсуждали итоги семинара, я посидел в
библиотеке, полистал новые астрофизические журналы, сосредоточиться не
удавалось, и я отправился домой.
Выйдя из метро, я увидел Иешуа, стоявшего, раскинув в стороны руки -
живой крест, да и только. Накидка его была порвана и свисала с левого
плеча как знамя, побывавшее в бою. Казалось, что он падает и не может
упасть. Иешуа будто опирался на невидимую преграду, пытаясь то ли обнять
ее, то ли оттолкнуть. Около него стояли два знакомых мордоворота -
вышибалы из ближайшей распивочной. Время от времени один из них лениво
взмахивал рукой, на спину Иешуа обрушивался удар, от которого тот
