VII пленуме ИККИ, подчеркнул, и вполне правильно, что Троцкий не
отказывается от концепции в целом. О "пробелах" я поговорю в другой работе,
более обширной, в которой попытаюсь связно представить опыт трех революций
применительно к дальнейшим путям Коминтерна, особенно на Востоке. Здесь же,
чтобы не оставлять места никаким недоговоренностям, скажу кратко: при всех
своих пробелах теория перманентной революции, как она изложена даже в самых
ранних моих работах, прежде всего в "Итогах и перспективах" (1906),
неизмеримо больше проникнута духом марксизма, и следовательно неизмеримо
ближе к исторической линии Ленина и большевистской партии, чем не только
нынешние сталинские и бухаринские мудрствования задним числом, но и
последняя работа Радека.
Этим я совершенно не хочу сказать, что концепция революции представляет во
всех моих писаниях одну и ту же ненарушимую линию. Я занимался не
сортировкой старых цитат, - к этому ныне вынуждает лишь период партийной
реакции и эпигонства, - а пытался, худо ли, хорошо ли, оценивать реальные
процессы жизни. На протяжении 12 лет (1905-1917) революционной журналистики
были у меня и такие статьи, в которых конъюнктурная обстановка, и даже
неизбежные в борьбе конъюнктурно-полемические преувеличения выпирали на
передний план, нарушая стратегическую линию. Можно найти, напр., статьи, в
которых я выражал сомнения по поводу будущей революционной роли всего
крестьянства, как сословия, и в связи с этим отказывался, особенно во время
империалистической войны, именовать будущую русскую революцию
"национальной", считая это наименование двусмысленным. Нужно только не
забывать, что интересующие нас исторические процессы, в том числе и
процессы в крестьянстве, стали куда яснее теперь, когда они давно
завершились, чем в то время, когда они только развертывались. Отмечу еще,
что Ленин, который ни на минуту не упускал из виду мужицкую проблему во
всем ее гигантском историческом объеме, и у которого мы все этому учились,
уже после февральской революции считал неясным, удастся ли оторвать
крестьянство от буржуазии и повести его за собой. Вообще же скажу по адресу
строгих критиков, что гораздо легче в течение часа найти формальные
противоречия в чужих газетных статьях за четверть века, чем самому
выдержать единство основной линии, хотя бы в течение одного только года.
Остается в этих вступительных строках отметить еще одно совершенно
сакраментальное соображение: если бы теория перманентной революции была
правильна - говорит Радек, - то Троцкий собрал бы на этой основе большую
фракцию. Между тем, этого не случилось. Значит... теория была неправильна.
Довод Радека, взятый в общем его виде, диалектикой и не пахнет. Из него
можно вывести, что точка зрения оппозиции по отношению к китайской
революции, или позиция Маркса в британских делах была неверна; что неверна
позиция Коминтерна по отношению к реформистам в Америке, в Австрии, а если
угодно, - во всех остальных странах.
Если же взять соображение Радека не в его общем "историко-философском"
виде, а лишь применительно к интересующему нас вопросу, то оно бьет самого
же Радека: довод мог бы иметь тень смысла, если бы я считал, или, что
важнее, если бы события показали, что линия перманентной революции
противоречит стратегической линии большевизма, противостоит ей и все больше
расходится с нею: только тогда была бы почва для двух фракций. Но ведь это
хочет доказать как раз Радек. Я же доказываю, наоборот, что при всех
фракционно-полемических преувеличениях и конъюнктурных обострениях вопроса,
основная стратегическая линия была та же самая. Откуда же тут было взяться
второй фракции? На самом деле, получилось то, что в первой революции я
работал руку об руку с большевиками и затем защищал эту совместную работу в
международной печати от ренегатской критики меньшевиков. В революции 1917
года я вместе с Лениным боролся против демократического оппортунизма тех
самых "старых большевиков", которых подняла ныне реакционная полоса,
вооружив их только травлей перманентной революции.
Наконец, я никогда и не пытался создавать группировку на основе идей
перманентной революции. Моя внутрипартийная позиция была примиренческой и,
поскольку я в известные моменты стремился к группировке, то именно на этой
основе. Примиренчество мое вытекало из, своего рода,
социально-революционного фатализма. Я считал, что логика классовой борьбы
заставит обе фракции вести одну революционную линию. Мне был тогда неясен
великий исторический смысл ленинской политики непримиримого идейного
межевания и, где нужно, раскола, чтоб сплотить и закалить костяк подлинно
пролетарской партии. В 1911 году Ленин об этом писал:
"Примиренчество есть сумма настроений, стремлений, взглядов, связанных
неразрывно с самой сутью исторической задачи, поставленной перед РСДРП в
эпоху контр-революции 1908-1911 г. г. Поэтому целый ряд с.-д. в этот период
впадал в примиренчество, исходя из самых различных посылок.
Последовательнее всех выразил примиренчество Троцкий, который едва ли не
один пытался подвести теоретический фундамент под это направление". (XI, ч.
2, стр. 371).
Стремясь к единству во что бы то ни стало, я невольно и неизбежно
идеализировал центристские тенденции в меньшевизме. Несмотря на трехкратные
эпизодические попытки мои, никакой совместной работы с меньшевиками у меня
не выходило и не могло выйти. В то же время примиренческая линия тем резче
противопоставляла меня большевизму, что Ленин, в противовес меньшевикам,
давал примиренчеству, и не мог не давать, беспощадный отпор. А на платформе
примиренчества никакой фракции, разумеется, создать было нельзя.
Отсюда урок: недопустимо и гибельно ломать или смягчать политическую линию
в целях вульгарного примиренчества; недопустимо прихорашивать центризм,
делающий левые зигзаги; недопустимо преувеличивать и раздувать разногласия
с действительно-революционными единомышленниками в погоне за блуждающими
огоньками центризма. Вот каковы подлинные уроки из подлинных ошибок
Троцкого. Эти уроки очень важны. Они и сейчас сохраняют всю свою силу.
Именно Радеку следовало бы над ними хорошенько задуматься.
* * *
Сталин, со свойственным ему идейным цинизмом, сказал однажды:
"Троцкий не может не знать, что Ленин боролся против теории перманентной
революции до конца своих дней. Но это его не смущает". ("Правда", N 262,
12/XI-26).
Это грубая и нелойальная, т. е. чисто сталинская каррикатура на
действительность. В одном из своих обращений к иностранным коммунистам
Ленин разъяснял, что разногласия внутри коммунистов совсем не то, что
разногласия с социалдемократией. Такие разногласия - писал он - большевизм
переживал и в прошлом. Но
"в момент завоевания власти и создания советской республики, большевизм
оказался единым, он привлек к себе все лучшее из близких ему течений
социалистической мысли" (т. XVI, стр. 333).
Какие же это близкие течения социалистической мысли имел в виду Ленин,
когда писал эти строки? Не Мартынова ли с Куусиненом? Не Кашена ли с
Тельманом и со Шмералем? Не они ли казались Ленину "лучшими из близких
течений"? Какое другое течение было ближе большевизму, чем то, которое
представлялось мною во всех основных вопросах, в том числе и крестьянском?
Даже Роза Люксембург отшатнулась на первых порах от аграрной политики
большевистского правительства. Для меня же здесь вообще не было вопроса. Мы
были вдвоем с Лениным у стола, когда он карандашом писал свой аграрный
законопроект. И обмен мнений состоял вряд ли больше, чем из десятка
коротких реплик, смысл которых был таков: шаг противоречивый, но
исторически абсолютно неизбежный; при режиме пролетарской диктатуры, в
масштабе международной революции, противоречия выравняются, - нужен только
срок. Если бы между теорией перманентной революции и ленинской диалектикой
в крестьянском вопросе было капитальное противоречие, то как же все-таки
объяснит Радек тот факт, что я, не отказываясь от основных взглядов своих
на ход развития революции, нимало не споткнулся в 1917 году о крестьянский
вопрос, подобно большинству тогдашней большевистской верхушки? Как
объясняет Радек тот факт, что нынешние теоретики и политики антитроцкизма -
Зиновьев, Каменев, Сталин, Рыков, Молотов и пр. и пр. - все до одного
заняли после февральской революции вульгарно-демократическую, а не
пролетарскую позицию? И еще раз: о чем и о ком вообще мог говорить Ленин,
указывая на слияние с большевизмом лучших элементов наиболее близких ему
течений марксизма? И не показывает ли эта итоговая оценка Лениным прошлых
разногласий, что он то во всяком случае не видел двух непримиримых
стратегических линий?
Еще знаменательнее в этом отношении речь Ленина на заседании петроградского
комитета 1/14 ноября 1917 г.*1. Там разбирался вопрос о соглашении с
меньшевиками и эсерами. Сторонники коалиции пытались и там, правда, очень
робко, намекать на "троцкизм". Что ответил Ленин?
/*1 Как известно, обширный протокол этого исторического заседания вырван из
Юбилейной Книги по специальному распоряжению Сталина и до сих пор
скрывается от партии./
"...Соглашение? Я не могу даже говорить об этом серьезно. Троцкий давно
сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, - и с тех пор не
было лучшего большевика".
Не перманентная революция, а примиренчество, вот что отделяло меня от
большевизма, по мнению Ленина. Для того, чтобы стать "лучшим большевиком",
мне нужно было, как мы слышим, понять невозможность соглашения с
меньшевизмом.
Как, однако, объяснить крутой характер поворота Радека как раз в вопросе о
перманентной революции? Один из элементов объяснения у меня как будто
имеется. Радек был в 1916 году, как мы узнаем из его статьи, солидарен с
"перманентной революцией" в истолковании Бухарина, который считал, что
буржуазная революция в России закончена, - не революционная роль буржуазии
и даже не историческая роль лозунга демократической диктатуры, а буржуазная
революция, как таковая, - и что поэтому пролетариат должен итти к захвату
власти под чисто социалистическим знаменем. Очевидно, Радек и мою тогдашнюю
позицию истолковывал на бухаринский лад: иначе он не мог бы одновременно
солидаризироваться с Бухариным и со мной. Этим объясняется, с другой
стороны, и то, почему Ленин полемизировал с Бухариным и Радеком, с которыми
он вел совместную работу, выводя их под псевдонимом Троцкого (Радек в своей
статье признает и это). Вспоминаю, что своей проблематической
"солидарностью" в этом вопросе пугал меня в парижских беседах того времени
М. Н. Покровский, единомышленник Бухарина, неистощимый конструктор
исторических схем, с большим вкусом подкрашенных под марксизм. В политике
Покровский был и остается анти-кадетом, искренне принимая это за
большевизм.
В 1924-25 г.г. Радек, очевидно, все еще жил идейными воспоминаниями о
бухаринской позиции 1916 года, продолжая отождествлять ее с моей. Законно
разочаровавшись в этой безнадежной позиции на основании беглого
штудирования Ленина, Радек, как это нередко в таких случаях бывает, описал
над моей головой дугу в 180‡. Это очень вероятно, ибо типично. Так Бухарин
вывернувшись в 1923-25 гг. наизнанку, т. е. из ультра-левого превратившись
в оппортуниста, все время подкидывает мне свое собственное идейное прошлое,
выдавая его за "троцкизм". В первый период кампании против меня, когда я
еще иногда вынуждал себя почитывать бухаринские статьи, я нередко спрашивал
себя: откуда это у него? - но затем догадывался: это он глядит в свой
вчерашний дневник. Вот мне и думается, нет ли в контр-апостольском
превращении Радека из Павла перманентной революции в ее Савла той же самой
психологической подоплеки? Я на этой гипотезе не смею настаивать. Но
другого объяснения подобрать не могу.
* * *
Так или иначе, но, по французскому выражению, бутылка откупорена,
приходится пить до дна. Нам придется совершить длительную экскурсию в
область старых цитат. Насколько возможно было, я сократил их число. Но их
