войск. В седьмом часу утра открылась жестокая канонада. Артиллерия делала
до 7 пушечных выстрелов в минуту. Это продолжалось с часовым перерывом до
4-х часов дня. Разгромили и подожгли ряд фабрик и жилых домов. Палили с
двух сторон. Пресня - вся в дыму и огне - походила на ад. Дома и баррикады
объяты пламенем, женщины и дети мечутся по улицам в клубах черного дыма,
под гул и треск выстрелов. Зарево стояло такое, что можно было далеко в
окружности поздним вечером читать, как днем. Дружина до 12 часов дня
успешно выступала против пехоты, но под ее непрерывным огнем вынуждена была
прекратить боевые действия. С этого времени под ружьем оставалась лишь
небольшая группа дружинников, за свой страх и риск.
К утру 18-го Пресня была очищена от баррикад. "Мирному" населению был
открыт выход из Пресни; по неряшливости выпускали даже без обысков. Первыми
вышли дружинники, некоторые даже с оружием. Дальнейшие расстрелы и насилия
разнузданной солдатчины производились уже тогда, когда ни одного дружинника
на Пресне не было.
Семеновцы-усмирители, действовавшие на железной дороге, получили приказ:
"Арестованных не иметь, действовать беспощадно". Сопротивления они нигде не
встречали. В них не сделано было ни одного выстрела, тем не менее они убили
по линии около 150 душ. Расстреливали без следствия и суда. Извлекали
раненых из санитарных вагонов и добивали их. Трупы валялись неподобранными.
Среди расстрелянных петербургскими гвардейцами был машинист Ухтомский,
который умчал на паровозе от преследований боевую дружину, развив под
выстрелами пулеметов бешеную скорость. Перед расстрелом он рассказал
палачам про свой подвиг: "Все спаслись, - спокойно и гордо закончил он, -
вам не достать их".
Восстание в Москве длилось 9 дней - с 9-го по 17-е. Как велики были
собственно боевые кадры московского восстания? В сущности ничтожны. 700 -
800 душ входили в партийные дружины: 500 социал-демократов, 250 - 300
социалистов-революционеров, около 500 вооруженных огнестрельным оружием
железнодорожников действовали на вокзалах и по линиям, около 400 вольных
стрелков из типографских рабочих и приказчиков составляли вспомогательные
отряды. Были небольшие группы вольных стрелков. Говоря о них, нельзя не
упомянуть четырех добровольцев, черногорцев. Отличные стрелки, бесстрашные
и неутомимые, они действовали группой, убивая исключительно полицейских и
офицеров. Двое из них были убиты, третий ранен, у четвертого погиб
винчестер. Ему дали новую винтовку, и он стал один ходить на свою страшную
охоту. Каждое утро ему выдавали 50 патронов, - он жаловался, что мало. Он
был точно в чаду. Плакал по погибшим товарищам и мстил за них страшной
местью.
Каким же образом небольшой отряд дружинников мог полторы недели бороться с
многотысячным гарнизоном? Разрешение этой революционной загадки - в
настроении народных масс. Весь город с его улицами, домами, заборами,
проходными воротами вступает в заговор против правительственных солдат.
Миллионное население становится живой стеной между партизанами и
регулярными войсками. Дружинников сотни; но в постройке и восстановлении
баррикад уже участвуют массы. Еще большие массы окружают активных
революционеров атмосферой деятельного сочувствия и, чем могут, вредят
правительственным планам. Из кого они состоят, эти сочувствующие сотни
тысяч? Из мещанства, интеллигенции и прежде всего из рабочих. На стороне
правительства оказывается, помимо продажной уличной черни, только верхний
капиталистический слой. Московская городская дума, еще за два месяца до
восстания блиставшая радикализмом, теперь решительно становится в свите
Дубасова. Не только октябрист Гучков, но и г. Головин*77, будущий кадетский
председатель Второй Думы, входит в совет при генерал-губернаторе.
Каково число жертв московского восстания? В точности оно неизвестно и
никогда не будет установлено. По данным 47 лечебниц и больниц
зарегистрировано 885 раненых, 174 убитых и умерших от ран. Но убитых
принимали в больницы только в редких случаях; по общему правилу они лежали
в полицейских участках и оттуда увозились тайком. На кладбище похоронено за
эти дни 454 человека убитых и умерших от ран. Но много трупов вагонами
вывозили за город. Вряд ли ошибка будет велика, если мы предположим, что
восстание вырвало из среды московского населения около тысячи душ убитыми и
столько же ранеными. Среди них 86 детей, в их числе грудные младенцы. Эти
числа станут ярче, если вспомнить, что на мостовых Берлина в результате
мартовского восстания 1848 г., когда прусский абсолютизм получил
неизлечимую рану, осталось лишь 183 трупа... Число жертв, понесенных
войсками, правительство утаило, как и число жертв революции. Официальный
отчет говорит лишь о нескольких десятках убитых и раненых солдат. На самом
деле их было несколько сот. Цена не слишком крупная, ибо ставкой была
Москва, "сердце России".
Если оставить в стороне окраины (Кавказ и Прибалтийский край), декабрьская
волна нигде не поднималась до такой высоты, как в Москве. Баррикады,
перестрелка с войсками, артиллерийская стрельба имели, однако, место еще в
целом ряде городов: в Харькове, Александровске, Нижнем-Новгороде, Ростове,
Твери...
После того как восстание было всюду сломлено, открылась эра карательных
экспедиций. Как показывает это официальное название, цель их - не борьба с
врагами, а месть побежденным. В Прибалтийском крае, где восстание вспыхнуло
за две недели до московского, карательные экспедиции разбились на мелкие
отряды, которые исполняли кровавые поручения подлой касты остзейских
баронов, поставляющих самых зверских представителей русской бюрократии.
Латышей, - рабочих и крестьян - расстреливали, вешали, засекали розгами,
забивали палками, гоняли сквозь строй, казнили под звуки царского гимна. В
течение двух месяцев в Прибалтийских губерниях - по крайне неполным
сведениям - казнено 749 человек, сожжено до-тла более 100 усадеб, засечено
плетьми множество людей.
Так абсолютизм божьей милостью боролся за свое существование. С 9 января
1905 г. до созыва Первой Государственной Думы, 27 апреля 1906 г., - по
приблизительным, но во всяком случае не преувеличенным расчетам - царским
правительством убито более 14 тыс. человек, казнено более тысячи, ранено
около 20 тыс. (из них многие умерли), арестовано, сослано, заточено - 70
тыс. человек. Цена не слишком крупная, ибо ставкой было существование
царизма.
"1905".
ПРОЦЕСС СОВЕТА РАБОЧИХ ДЕПУТАТОВ
3-е декабря открывает эру контр-революционного заговора арестом Совета
Рабочих Депутатов. Декабрьская стачка в Петербурге и ряд декабрьских
восстаний в разных частях страны были героическим усилием революции
удержать за собою все те позиции, которые она завоевала в октябре.
Руководство рабочими массами Петербурга перешло в это время ко второму
Совету, который составился из остатков первого и из вновь избранных
депутатов. Около трехсот членов первого Совета сидели в трех тюрьмах
Петербурга. Их дальнейшая судьба была долгое время загадкой не только для
них, но и для правящей бюрократии. Министр юстиции, как утверждала
осведомленная пресса, решительно отвергал возможность предания рабочих
депутатов суду. Если их совершенно открытая деятельность была преступной,
то сплошным преступлением была, по его мнению, роль высшей администрации,
которая не только попустительствовала Совету, но и входила с ним в прямые
сношения. Министры препирались, жандармы вели дознание, депутаты сидели по
своим одиночным камерам. В эпоху декабрьских и январских карательных
экспедиций были все основания думать, что Совет попадет в петлю военного
суда. В конце апреля, в первые дни Первой Думы, рабочие депутаты, как и вся
страна, ждали амнистии. Так качалась судьба членов Совета между смертной
казнью и полной безнаказанностью.
Наконец, она нашла свою равнодействующую. Думское или, вернее, антидумское
министерство Горемыкина*78 передало дело Совета на рассмотрение Судебной
Палаты с участием сословных представителей*. Обвинительный акт по делу
Совета, этот жалкий продукт жандармско-прокурорской юридической стряпни,
интересен как документ великой эпохи. Революция отразилась в нем, как
солнце в грязной луже полицейского двора. Члены Совета обвинялись за
подготовку к вооруженному восстанию по двум статьям, из которых одна
грозила каторгой до 8, а другая - до 12 лет. Юридическую постановку
обвинения, или, вернее, ее абсолютную невозможность, автор этих строк
разобрал в небольшом докладе**, переданном им из дома предварительного
заключения в распоряжение социал-демократической фракции Первой Думы для
запроса по поводу суда над Советом. Запрос не состоялся, так как Первая
Дума была разогнана, и социал-демократическая фракция сама оказалась под
судом.
/* Семь лиц: четверо коронных судей, представитель дворянства
Петербургского уезда граф Гудович, правый октябрист, представитель
петербургской думы Тройницкий, проворовавшийся губернатор, изгнанный со
службы, черносотенник, и, наконец, старшина одной из петербургских
волостей, кажется, "прогрессист"./
/** См. ниже "Совет и прокуратура", стр. 149./
Процесс был назначен на двадцатое июня, при открытых дверях. Волна митингов
протеста прокатилась по всем заводам и фабрикам Петербурга. Если
прокуратура пыталась представить Исполнительный Комитет Совета как группу
конспираторов, навязывавших массе чуждые ей решения; если либеральная
печать после декабрьских событий изо дня в день твердила, что "наивно
революционные" методы Совета давно потеряли обаяние в глазах массы, которую
обуревает стремление ввести свою жизнь в русло нового, "конституционного"
права, - то каким прекрасным опровержением полицейских и либеральных клевет
и глупостей были июньские митинги и резолюции петербургских рабочих,
посылавших со своих фабрик клич солидарности своим представителям в тюрьму,
требовавших суда над собою, как над активными участниками революционных
событий, заявлявших, что Совет был только исполнителем их воли, и клявшихся
довести работу Совета до конца!
Двор суда и прилегающие улицы были превращены в военный лагерь. Все
полицейские силы Петербурга были поставлены на-ноги. Несмотря на эти
колоссальные приготовления, процесс не состоялся. Придравшись к нескольким
формальным поводам, председатель Судебной Палаты, против желания обвинения
и защиты и даже против воли министерства, как оказалось впоследствии,
отложил слушание дела на три месяца - до 19 сентября. Это был тонкий
политический ход. В конце июня положение было полно "неограниченных
возможностей": кадетское министерство казалось такой же вероятностью, как и
реставрация абсолютизма. Между тем процесс Совета требовал от председателя
вполне уверенной политики. Этому последнему ничего не оставалось, как дать
истории еще три месяца на размышление. Увы! - дипломатическому кунктатору
пришлось уже через несколько дней покинуть свой пост! В пещерах Петергофа
направление вполне определилось: там требовали решительности и
беспощадности.
Процесс, открывшийся 19 сентября при новом председателе, длился целый
месяц, в самый острый период первого междудумья, в медовые недели
военно-полевых судов. И тем не менее, судебное разбирательство, в отношении
целого ряда, если не всех вопросов, велось с такой свободой, которая была
бы совершенно непонятна, если бы за ней нельзя было нащупать пружину
бюрократической интриги: министерство Столыпина, повидимому, таким путем
отбивалось от атак графа Витте. Тут был непогрешимый расчет: чем больше
развертывался процесс, тем выпуклее он воспроизводил картину
правительственного унижения в конце 1905 года. Попустительство Витте, его
интриги на две стороны, его фальшивые заверения в Петергофе, его грубые
заискивания перед революцией, - вот что высшие бюрократические сферы
извлекли из суда над Советом. Подсудимым оставалось только в политических
целях использовать благоприятное положение и как можно шире раздвинуть
рамки процесса.
