добра. Совет Рабочих Депутатов заявляет, что он не нуждается в расположении
царских временщиков. Он требует народного правительства на основе
всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права".
Осведомленные люди передавали, что с графом приключился припадок удушья,
когда он получил ответ от бастующих "братцев".
5 ноября Петербургское телеграфное агентство сообщало:
"Ввиду распространившихся в провинции (!) слухов о применении
военно-полевого суда и смертной казни к нижним чинам, участвовавшим в
беспорядках в Кронштадте, мы уполномочены заявить, что все подобные слухи
преждевременны (?) и лишены основания... Полевым судом участники
кронштадтских событий судимы не были и не будут".
Это категорическое заявление означало не что иное как капитуляцию
правительства перед забастовкой, и этого факта не могла, конечно, скрыть
ребяческая ссылка на "слухи в провинции", в то время как протестующий
пролетариат Петербурга приостановил торгово-промышленную жизнь столицы. По
вопросу о Польше правительство пошло на уступки еще раньше, объявив о своем
намерении снять военное положение в губерниях Царства Польского, как только
там "уляжется возбуждение"*.
/* Военное положение было снято указом 12 ноября./
Вечером 5 ноября Исполнительный Комитет, считая, что высший психологический
момент достигнут, внес на заседание Совета резолюцию о прекращении стачки.
Для характеристики политического положения в тот момент мы приведем речь
докладчика Исполнительного Комитета:
"Только что была оглашена правительственная телеграмма, в которой
говорится, что кронштадтские матросы предаются не военно-полевому суду, а
военно-окружному суду.
"Опубликованная телеграмма представляет не что иное как демонстрацию
слабости царского правительства, не что иное как демонстрацию нашей силы.
Мы снова можем поздравить пролетариат Петербурга с огромной моральной
победой. Но скажем прямо: если бы это правительственное заявление и не
появлялось, мы все равно должны были бы призвать петербургских рабочих к
прекращению стачки. По сегодняшним телеграммам видно, что везде в России
политическая манифестация идет на убыль. Наша настоящая забастовка имеет
характер демонстративный. Только под этим углом зрения мы можем оценивать
ее успех или неуспех. Нашей прямой и непосредственной целью было показать
пробуждающейся армии, что рабочий класс - за нее, что молчаливо он не даст
ее в обиду. Разве мы не достигли этой цели? Разве мы не привлекли к себе
сердце каждого честного солдата? Кто станет это отрицать? А если так, можно
ли утверждать, что мы ничего не добились, можно ли смотреть на окончание
забастовки, как на наше поражение? Разве мы не показали всей России, что
через несколько дней после окончания великой октябрьской борьбы, когда
рабочие еще не успели омыть кровь и залечить раны, дисциплинированность
масс оказалась настолько высокой, что по одному слову Совета все снова
забастовали, как один человек. Смотрите! - к забастовке примкнули на этот
раз самые отсталые заводы, никогда раньше не бастовавшие, и здесь, в
Совете, заседают теперь вместе с нами их депутаты. Передовые элементы армии
устроили митинги протеста и таким образом приняли участие в нашей
манифестации. Это ли не победа? Это ли не блестящий результат? Товарищи, мы
сделали то, что должны были сделать. Европейская биржа снова салютовала
нашей силе. Одно сообщение о постановлении Совета Рабочих Депутатов
отразилось крупным падением нашего курса за границей. Таким образом каждое
наше постановление - было ли оно ответом гр. Витте или правительству в
целом - наносило абсолютизму решительный удар.
"Некоторые товарищи требуют, чтобы забастовка продолжалась до передачи
кронштадтских матросов суду присяжных и до отмены военного положения в
Польше. Другими словами - до падения существующего правительства, ибо
против нашей забастовки - в этом нужно отдать себе ясный отчет, товарищи, -
царизм выдвинет все свои силы. Если смотреть на дело так, что целью нашего
выступления должно быть свержение самодержавия, то, разумеется, мы не
достигли цели. С этой точки зрения нам нужно было затаить негодование в
груди и отказаться от демонстрации протеста. Но наша тактика, товарищи,
вовсе не построена по этому образцу. Наши выступления - это ряд
последовательных битв. Цель их - дезорганизация врага и завоевание симпатии
новых друзей. А чья симпатия для нас важнее сочувствия армии? Поймите:
обсуждая вопрос - продолжать забастовку или нет, мы, в сущности, обсуждаем
вопрос: оставить ли за забастовкой демонстративный характер или обратить ее
в решительный бой, т.-е. довести до полной победы или поражения. Мы не
боимся ни сражений, ни поражений. Наши поражения - это только ступени нашей
победы. Мы это уже не раз доказывали нашим врагам. Но для каждого боя мы
ищем наиболее благоприятных условий. События работают на нас, и нам не к
чему форсировать их ход. Я спрашиваю вас, для кого выгодно оттянуть
решительное столкновение - для нас или для правительства? Для нас,
товарищи! Ибо завтра мы будем сильнее, чем сегодня, а послезавтра -
сильнее, чем завтра. Не забывайте, товарищи, что только недавно для нас
создались те условия, при которых мы можем устраивать тысячные митинги,
организовывать широкие массы пролетариата и с революционным печатным словом
обращаться ко всему населению страны. Необходимо возможно более
использовать эти условия для самой широкой агитации и организации в рядах
пролетариата. Период подготовки масс к решительным действиям мы должны
затянуть сколько можем, сколько успеем - быть может, на месяц-два, чтобы
затем выступить возможно более сплоченной и организованной армией.
Правительству, конечно, было бы удобнее расстрелять нас сейчас, когда мы
менее готовы к окончательному сражению. У некоторых товарищей возникает
сегодня, как и в день отмены похоронной манифестации, следующее сомнение:
ударив сейчас отбой, сможем ли мы в другой момент снова поднять массу? Не
успокоится ли она? Я отвечаю: неужели же нынешний государственный строй
может создать условия для ее успокоения? Неужели у нас есть основания
беспокоиться, что впереди не будет событий, которые заставят ее подняться?
Поверьте, их будет слишком много, - об этом позаботится царизм. Не
забывайте далее, что нам еще предстоит избирательная кампания, которая
должна будет поднять на ноги весь революционный пролетариат. И кто знает,
не окончится ли избирательная кампания тем, что пролетариат взорвет на
воздух существующую власть? Не будем же нервничать и обгонять события. Мы
должны больше доверять революционному пролетариату. Разве он успокоился
после 9 января? После комиссии Шидловского? После черноморских событий?
Нет, революционная волна неизменно нарастает; и недалек тот момент, когда
она захлестнет собою весь самодержавный строй.
"Впереди - решительная и беспощадная борьба. Прекратим сейчас забастовку,
удовлетворившись ее огромной моральной победой, и приложим все наши силы
для создания и укрепления того, что нам нужнее всего - организация,
организация и организация. Стоит оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что и в
этой области каждый день приносит нам новые завоевания.
"Организуются сейчас железнодорожные служащие и почтово-телеграфные
чиновники. Сталью рельс и проволокою телеграфа они свяжут в единое целое
все революционные очаги страны. Они дадут нам возможность поднять в нужный
момент всю Россию в двадцать четыре часа. Необходимо подготовиться к этому
моменту и довести дисциплину и организованность до высших пределов. За
работу, товарищи!
"Сейчас же необходимо перейти к боевой организации рабочих и их вооружению.
Составляйте на каждом заводе боевые десятки с выборным десятским, сотни - с
сотским и над этими сотнями ставьте командира. Доводите дисциплину в этих
ячейках до такой высокой степени, чтобы в каждую данную минуту весь завод
мог выступить по первому призыву. Помните, что при решительном выступлении
мы должны рассчитывать только на себя. Либеральная буржуазия уже начинает с
недоверием и враждою относиться к нам. Демократическая интеллигенция
колеблется. Союз Союзов, так охотно примкнувший к нам в первую забастовку,
значительно менее сочувствует второй. Один член его на-днях сказал мне:
"Своими забастовками вы восстанавливаете против себя общество. Неужели вы
рассчитываете справиться с врагами только собственными силами?". Я напомнил
ему один момент из французской революции, когда Конвент сделал
постановление: "Французский народ не вступит в договор с врагами на своей
территории". Кто-то из членов Конвента крикнул: "Неужели вы заключили
договор с победой?". Ему ответили: "Нет, мы заключили договор со смертью".
"Товарищи, когда либеральная буржуазия, как бы кичась своей изменой,
спрашивает нас: вы одни, без нас, думаете бороться? Разве вы заключили
договор с победой? - мы ей в лицо бросаем наш ответ: нет, мы заключили
договор со смертью".
Подавляющим большинством голосов Совет принял решение: прекратить стачечную
манифестацию в понедельник 7 ноября в 12 часов дня. Печатные плакаты с
постановлением Совета были распространены по фабрикам и заводам и расклеены
по городу. В назначенный день и час стачка была прекращена с таким же
единодушием, с каким началась. Она длилась 120 часов - в три раза меньше,
чем военное положение в Польше.
Значение ноябрьской стачки, разумеется, не в том, что она отвела петлю от
шеи нескольких десятков матросов, - что значит это в революции, пожирающей
десятки тысяч жизней? - и не в том, что она заставила правительство
поспешно ликвидировать военное положение в Польше, - что значит лишний
месяц исключительных законов для этой многострадальной страны? Стачка в
ноябре была криком об опасности, обращенным ко всей стране. Кто знает, не
воцарилась ли бы дикая вакханалия реакции во всей стране немедленно после
удачного эксперимента в Польше, если бы пролетариат не показал, что он
"существует, бодрствует и готов отвечать ударом на удар"*. В революции,
которая по солидарности разноплеменного населения страны представляет
прекрасную противоположность австрийским событиям 1848 года*55, пролетариат
Петербурга, во имя самой революции, не мог и не смел молча выдать в руки
нетерпеливой реакции своих польских собратьев. И если он заботился о своем
завтрашнем дне, он не мог и не смел молча пройти мимо кронштадтского
восстания. Стачка в ноябре была кличем солидарности, брошенным
пролетариатом через голову правительства и буржуазной оппозиции пленникам
казармы. И клич был услышан.
/* Слова резолюции Совета./
Корреспондент "Times"'а в своем отчете о ноябрьской стачке писал со слов
гвардейского полковника: "К сожалению, нельзя отрицать, что вмешательство
рабочих, заступившихся за кронштадтских бунтовщиков, имело печальное
моральное влияние на наших солдат. В этом "печальном моральном влиянии" -
главное значение ноябрьской стачки. Она одним ударом встряхнула широкие
круги армии и уже в ближайшие дни вызвала ряд митингов в казармах
петербургского гарнизона. В Исполнительный Комитет, даже на заседания
самого Совета, стали являться не только отдельные солдаты, но и солдатские
делегаты, произносили речи, требовали поддержки; революционные связи среди
солдат упрочились, прокламации находили широкий сбыт.
Возбуждение в рядах армии поднялось в эти дни до ее аристократических
верхов. Автору пришлось во время ноябрьской стачки участвовать в качестве
"оратора от рабочих" на военном собрании, единственном в своем роде. О нем
стоит здесь рассказать.
С пригласительной карточкой баронессы Х* я явился в 9 час. вечера в один из
самых богатых особняков Петербурга. Швейцар, с видом человека, который в
эти дни решил ничему не удивляться, снял с меня пальто и повесил в длинном
ряду офицерских шинелей. Лакей ждал визитной карточки. Увы! - какая может
быть визитная карточка у нелегального? Чтобы вывести его из затруднения, я
вручил ему пригласительную карточку хозяйки дома. В приемную вышли сперва
студент, затем радикальный приват-доцент, редактор "солидного" журнала и,
