рот, но зато у них прибывало сил и светлела голова. Выпив по
целому стакану, они ложились отдохнуть, а когда снова
принимались за работу, все получалось на удивление быстро и
весело. В такие моменты Нигглу особенно хорошо придумывались
красивые новые цветы и разные растения, а Пэриш сразу же
решал, куда их лучше всего будет посадить. Нужда в бутылках с
тоником отпала задолго до того, как они опустели. Пэриш
перестал хромать.
Работа подходила к концу. Теперь они частенько позволяли
себе побродить, полюбоваться деревьями и цветами, подумать о
цвете и форме и просто о том, что к чему. Иногда они пели,
тоже вдвоем. И все же, Ниггл невольно все чаще и чаще смотрел
в сторону гор.
И вот пришло время, когда дом в ложбине, сад, трава, лес,
озеро, да и вся страна стали наконец такими, какими должны
были быть - совсем особенными, единственными в своем роде.
Дерево стояло все в цвету.
"Сегодня вечером мы закончим работу, - сказал Пэриш однажды. - Давай
после этого отправимся в небольшое путешествие". Они
вышли в путь на следующее утро, и, пройдя сквозь второй,
третий, четвертый план, добрались, наконец, до границы, или,
лучше сказать, до грани страны. Ничто, казалось, не говорило
об этом; тут не было ни черты, ни стены, ни ограды, и все же
они поняли, что здесь страна кончается. Навстречу им со
стороны гор по поросшим травой склонам спускался человек. Он
был похож на пастуха.
"Буду рад сопровождать вас, - сказал он, подойдя поближе. - Если
вы, конечно, собираетесь продолжать путь".
На мгновение между ними словно бы легла тень. Ниггл понял,
что теперь он пойдет дальше, что он просто должен идти, Пэриш
же не был к этому готов и очень хотел остаться.
- Я лучше подожду мою жену, - сказал он Нигглу. - А то ей
будет одиноко. Чувствую я, что и она попадет сюда вслед за
мной, когда придет ее время, и когда я буду готов ее
встретить. Дом теперь закончен, все, что могли, мы сделали, и
уж больно мне хочется показать его ей. Она мигом наведет там
уют и порядок. Да и вообще, ей должно здесь понравиться. Тут
он обернулся к пастуху.
- Скажите, вы то хоть должны знать, как она называется,
эта страна?
- Страна Ниггла. Разве вы не знали? Ведь это картина
Ниггла, во всяком случае, большая часть. А недавно здесь
появился еще сад Пэриша.
- Картина... - Пэриш был ошеломлен. - Выходит, ты все это
нарисовал, еще тогда... Никогда бы не подумал. Что же ты мне
раньше не сказал?
- Он пытался, - ответил за Ниггла пастух. - Давным-давно.
Но вы не обращали внимания, и даже собирались залатать этим
холстом крышу. Вы ведь с женой называли картину не иначе как
"Ниггловские штучки", или попросту "мазней".
- Но тогда все было какое-то не настоящее.
- Конечно, ведь это был только проблеск. Но любой проблеск
можно уловить, стоит чуть-чуть постараться.
- Я сам виноват, - вмешался Ниггл. - Я ничего тебе толком
не объяснил. Знаешь, я ведь иногда называл тебя старым кротом.
Но сейчас это не имеет значения. Мы столько повидали, столько
сделали вместе. Может, все могло бы повернуться по-другому, но
зачем? Ведь и так хорошо, правда? Ну, а теперь мне пора.
Прощай! Я знаю, мы еще встретимся, и уж, наверное, кое на что
сгодимся.
Так они простились. На мгновение Ниггл обернулся - на
дереве расцвел огромный цветок, яркий, словно пламя. Все птицы
кружили в воздухе и пели. Он улыбнулся, кивнул Пэришу и пошел
вперед вслед за пастухом.
Ему предстояло многое узнать: о высокогорных пастбищах, об
овцах и о том, каким безбрежным бывает небо. Он все выше и
выше поднимался по склонам холмов, постепенно приближаясь к
горам. Не знаю, что с ним стало потом. Сидя в своем старом
доме, маленький Ниггл смог предугадать очертания гор, и так
они попали на его картину. Но вот какие они на самом деле,
горы, и что ожидает нас за ними - об этом могут рассказать
лишь те, кто достиг их вершин....
- А я считаю, никудышный он был человек, - сказал Томпкинс,
член городского совета. - Совершенно бессмысленный. Ну какую,
к примеру, пользу он принес обществу?
- Право, не знаю, - ответил Аткинс (школьный учитель, не
самая влиятельная личность в городе). - Я бы не стал судить
столь категорично. Ведь все зависит от того, что считать
пользой.
- Польза - эта польза, практическая, экономическая, в конце
концов. Вероятно, даже подобных граждан можно было бы
как-нибудь использовать, если бы кое-кто в наших школах
получше исполнял свой долг. Но где там! А в результате
общество получает совершенно бесполезных людей. Управляй я
этой страной - я бы заставил людей такого сорта заниматься
тем, на что они годятся - например, мыть посуду где-нибудь на
общественной кухне. И уж будьте спокойны, я проследил бы,
чтобы они выполняли все, как следует. В противном случае их бы
устраняли. В частности, его следовало бы устранить.
- Устранить? Что вы имеете в виду? Вы отправили бы его в
путь раньше, чем пришло его время?
- Да, именно так, выражаясь вашим дурацким устарелым
языком. Я спустил бы его вниз по мусорной трубе - прямо на
свалку! Вот что я имею в виду.
- Значит, вы считаете, что живопись ничего не стоит, ни на
что не годится, что ее не надо сохранять, совершенствовать?
- Нет, живопись кой-чего стоит, только не эта мазня.
Активные, молодые ребята, если они не боятся современных идей,
стилей, всегда найдут где развернуться. Но не этот же старый
идиот со своими снами наяву. Да напиши он хоть один приличный,
впечатляющий плакат - было бы о чем говорить. Но нет, он все
время забавлялся со своими цветочками и листочками. Я как-то
спросил у него, что он в них находит. Знаете, что он ответил?! - "Они
красивые!" "Что? - Спросил я, - органы пищеварения и
размножения растений?" Он даже не знал, что на это сказать.
Старый болтун!
- Болтун... - Вздохнул Аткинс. - Да, бедняга так и ничего и
не закончил. Что ж, теперь, когда его нет, холсты нашли "более
полезное применение", но лично я, Томпкинс, отнюдь не уверен,
что оно "более полезно". Помните одну большую картину... Ею
потом заделали дыру на крыше соседнего дома, после той бури и
наводнения. Так вот, я нашел кусочек этого холста. Он,
наверное, оторвался, и лежал прямо на земле. Конечно, живопись
сильно пострадала, но все же можно было разглядеть горную
вершину и ветку дерева. И вы знаете, с тех пор все эта картина
у меня из ума не идет.
- Простите, из чего?
- О ком это вы тут беседуете? - Вмешался Пэркинс. Самое
время было разрядить обстановку, а то щеки у Аткинса так и
пылали.
- Это имя не стоит того, чтобы его упоминать, - отмахнулся
Томпкинс. Сам не знаю, что это мы о нем вспомнили. Он жил не в
нашем городе.
- Да, это верно, он жил за городом, - не выдержал Аткинс...
Но, тем не менее, его дом не давал вам покоя. Поэтому-то вы и
мотались туда-сюда, заходили якобы на чашечку чая, а сами над
ним же и глумились. Ну, теперь вы довольны? Заполучили его дом
в дополнение к своему собственному! Так что давайте оставим
ему хотя бы имя. Мы говорили о Ниггле, Пэркинс, если вас это
интересует.
- А-а, бедняга Ниггл! Кто бы мог подумать! Оказывается, он
умел рисовать.
Вот так, пожалуй, в последний раз было упомянуто имя
Ниггла. Правда, Аткинс сохранил этот странный обрывок холста.
Краска на нем почти вся осыпалась, и лишь один прекрасный лист
остался невредим. Аткинс оправил его в рамку и завещал
городскому музею, где тот и провисел долгое время в уголке, с
табличкой "Лист. Работа Ниггла". Кое-кто даже успел его
заметить. Но потом музей сгорел, и о листе, а также и о Ниггле
в этой милой стране все позабыли....
- Подумать только, сколько она приносит пользы, - сказал
второй голос. - Там можно и отдохнуть, и восстановить силы, а
ведь это так способствует выздоровлению. Но вы знаете, что
самое главное: для многих это как бы первая ступень, начало
познания гор. В некоторых случаях она оказывается просто
чудодейственным средством. Сколько я туда посылаю - и никого
не приходиться возвращать назад.
- Что верно, то верно, - сказал первый голос. - Не пора ли,
однако, дать стране название. Что бы вы предложили?
- За нас уже все решил носильщик. "Поезд до Нигглпэриш*
подан!" Вот что он кричит теперь на станции. Нигглпэриш! Я
послал им весточку, рассказал об этом.
- Ну, и что они?
- Рассмеялись. Так хохотали, что эхо еще долго гуляло потом
по горам!
____________________
* Neglect Parish (англ.) - приход беззаботных.
Джон Рональд Руэл ТОЛКИЕН
КУЗНЕЦ ИЗ БОЛЬШОГО ВУТТОНА
НЕ ТАК УЖ давно - для тех, у кого долгая память, да и не так уж
далеко - для тех, у кого длинные ноги, был на свете один поселок. Его
называли Большим Вуттоном - потому, что он был больше другого, Малого
Вуттона, что подальше в глубине леса; впрочем, и Большой Вуттон был не
очень велик, хотя в те времена он процветал и жило в нем много разного
народа: и хорошего и плохого и серединка-наполовинку, в общем, как это
обычно и бывает.
Это был по-своему примечательный поселок, хорошо известный в округе,
благодаря мастерству его люда в самых разных ремеслах, а особенно
благодаря искусству его поваров. Огромная Кухня была пристроена к Дому,
где собирался Совет, - самому большому, самому старому и самому красивому
из всех Вуттонских домов, и управлявшийся в ней Мастер Повар был в поселке
важным человеком. Построенный из крепкого камня и твердого дерева, Дом
Совета был самым ухоженным и чистым в поселке, хотя его уже давно не
раскрашивали и тем более не покрывали позолотой, как в старые времена. Дом
Повара и Кухня примыкали к Большому Залу, куда жители сходились на
собрания и на праздники, общие и семейные. Так что Мастер Повар работал с
утра до вечера - ведь он должен был приготовить к каждому случаю довольно
разных яств. И к каждому большому празднику, а их немало было в году,
нужно было накрыть обильный и богатый стол.
Но был один особенный праздник, которого все ждали с нетерпением,
потому что он единственный отмечался зимой. Этот праздник продолжался
неделю, и в последний его день, на закате, устраивался пир, который
назывался Праздник Хороших Детей, и на него приглашались лишь немногие.
Без сомнения, как бы ни были аккуратны те, кто приглашал гостей,
случалось, что кого-то приглашали незаслуженно, пропускали вполне
достойных, а кого-нибудь звали по ошибке - так уж устроено в мире. В любом
случае, чтобы попасть на этот праздник, надо было родиться в определенном
году - ведь его отмечали лишь раз в двадцать четыре года, и приглашенных
детей было двадцать четыре, и праздник назывался Праздник Двадцати
Четырех. По этому случаю Мастер Повар готовил все лучшее, что он умел, и,
кроме множества самых вкусных и необычных угощений, он, по традиции, делал
Большой Торт. И от того, насколько хорош (или плох) получался Торт,
зависело, как будут вспоминать имя Мастера Повара спустя многие годы, ведь
редко кто оставался Мастером так долго, чтобы успеть приготовить второй
Большой Торт.
Пришло время, когда Мастер Повар, который тогда управлялся на Кухне,
ко всеобщему удивлению неожиданно объявил, что ему нужен отпуск (такого
раньше никогда не случалось); и он ушел из Вуттона, никому не сказав куда,
а когда через несколько месяцев вернулся назад, всем показалось, что он
сильно изменился. Он был из тех, кто любит смотреть, как веселятся другие,
а сам оставался серьезным и неразговорчивым. Теперь же он стал веселым и
часто говорил или делал забавные вещи; и на праздниках он пел веселые
песни, чего совсем не ожидали от Мастера Повара.
И не было ничего удивительного в том, что у Мастера Повара был
Подмастерье. Это считалось самым обычным делом. Мастер в свое время
выбирал кого-нибудь и учил его всему, чему мог; они оба становились
