Магии, именно так и называемых. Они не живут в нем больше
времени, чем актеры человеческой породы. Первичный Мир для
людей и эльфов един, даже если он воспринимается по-разному и
имеет различные значения.
Нам необходимо слово для этого эльфийского искусства, но все
слова, которые можно приложить к нему затуманены и перепутаны
обозначением других вещей. Магия просится в руки, и я уже
использовал ее выше (см. стр. 6), хотя это не следовало бы
делать: Магию надо оставить для Магов. Исскуство - это
человеческое действие, которое попутно (необязательно его
единственное или главное действие) производит Вторичную Веру.
Искусство того же сорта, может быть, только более мастерское и
легкое, эльфы тоже могут использовать, по крайней мере, так
говорится в сообщениях; но более могущественное и
специфическое эльское мастерство я хочу, за неимением менее
сомнительных слов, назвать Очарованием. Очарование производит
Вторичный Мир, в который и создатель, и зритель могут войти,
который дает полное удовлетворение их чувствам, пока они
находятся внутри; но это в чистом виде искусственный мир по
своим намерениям и целям. Магия производит, или притворяется,
что производит, альтернативу Первичному Миру. Неважно, кому
приписывают магические действия - фэйри или смертному - они
остаются отчетливо отделенными от предыдущих двух понятий;
магия не искусство, но приемы, ее целью является власть
в этом мире, господство вещей и желаний.
К этому эльфийскому мастерству, Очарованию, стремится
Фантазия, и когда это стремление бывает успешно, в любых
формах человеческого искусства, она приближается к нему. В
сердце многих человеческих историй об эльфийском обмане,
открытом или тайном, чистом или с примесями, лежит желание
живого, реализованного искусства со-творения, которое
(конечно, по большей части внешне может походить на нее)
внутренне полностью отлично от жадной эгоцентрической силы -
признака обычной магии. Из этого желания в своей лучшей (но
все равно опасной) части и состоят эльфы; именно от них мы
можем узнать то, что является главным намерением и стремлением
человеческой Фантазии - даже если эльфы, более того, потому
что эльфы есть всего лишь предмет человеческой Фантазии. Это
созидательное желание подделывается обманщиками, будь то
невинные, но грубые приемы людских драматургов или
злонамеренные надувательства магов. В нашем мире они не
удовлетворяются и потому непреходящи. Неподкупное, оно не ищет
ни иллюзий, ни колдовства, ни господства, оно ищет тех, кто
готов поделиться богатством, партнеров в созидании и
наслаждении, а не рабов.
Для многих Фантазия, это со-творческое искусство, которое
играет странные шутки с миром и всем, что в нем есть,
комбинируя существительные и переопределяя прилагательные,
кажется подозрительным, если не незаконным. Некоторым оно
кажется в конечном счете детскими глупостями, вещью подходящей
для людей или народов в пору молодости. Что до законности, то
я не буду говорить об этом ничего, только процитирую короткий
отрывок из письма, которое я однажды написал человеку,
называвшему мои мифы и волшебные сказки "ложью", хотя, надо
отдать ему должное, он был чересчур добр и весьма смущен,
чтобы обозвать создание волшебных сказок "Серебряным дыханием
лжи".
"Дорогой сэр, - писал я, - Хотя в изгнаньи долго находился
Человек еще не весь потерян и не весь изменился,
Опозорен, может быть, но не повержен
и сохранил частицу царственности, которой обладал:
Человек, со-Творец, преломленный им Свет
Из простого белого превращается во множества оттенков, и
бесконечно сочетаются они
в живых формах, передаваемых от ума в уму.
Пусть все трещины мироздания мы заполнили
Эльфами и Гоблинами, и мы отважились создать
Богов и их жилища вне света и тьмы,
и посеяли семена драконов - это было наше право
(использованное или нет). Это право не сгнило:
мы все еще творим по тем законам, по которым сотворены сами".
Фантазия - естественная деятельность человека. Без сомнения,
она не разрушает и даже не оскорбляет Рассудок; так же точно
она не притупляет аппетита и не замутняет восприятие научной
истины. Наоборот. Чем острее и чище рассудок, тем лучшую
фантазию может он создать. Если люди находятся в состоянии, в
котором они не хотят знать или не могут вопринимать правду
(факты или доказательства), то и Фантазия слабеет до тех пор,
пока они не исцелятся. Если же они когда-либо придут в это
состояние (это не кажется таким уж невероятным), Фантазия
исчезнет и воцарится Патологическая Иллюзия.
Ибо созидательная Фантазия основана на твердом знании того,
что вещи таковы, какими они видятся в мире под Солнцем, на
знании фактов, а не рабстве перед ними. Так, на логике
построены бессмыслицы, это видно в сказках и стихах Льюиса
Кэррола. Если бы люди действительно не видели разницу между
лягушкой и человеком, то и сказки о принцах-лягушках не могли
бы появиться.
Конечно, Фантазия может доходит до крайности. Она может быть и
скверной. Она может быть использована во зло. Она может даже
обмантуь разум, который создал ее. Но о каком человеческом
действии или понятии нельзя сказать то же самое в этом грешном
имре. Люди придумали не только эльфов, но и богов, и
поклонялись им, даже тем, которые больше всего были искажены
злом выдумавших их. Они сотворили себе фальшивых богов из
других материалов - из своих понятий, своих знамен, своих
денег, даже их научные, социальные и экономические теории
потребовали человеческих жертвоприношений. Absus non tollit
usum.<$FБесполезное нельзя использовать. Лат.> Фантазия
остаетс правом человека: мы творим по нашим меркам и по нашим
производным образцам, поскольку сами сотворены, и не протсо
сотворены, а сотворены по образу и подобию Творца.
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ, ИЗБАВЛЕНИЕ, УТЕШЕНИЕ
Что касается древнего возраста, будь то возраст человека или
возраст времени, в котором мы живем, может быть и есть доля
истины в предположении, что он налагает немощи.<$FСр. стр. 35>
Но это по большей части идея, произведенная примитивным
изучением волшебных сказок. Аналитическое изучение
волшебных сказок - столь же плохая подготовка к наслаждению
ими или их сочинению, как историческое изучение драматургии всех
времен и народов для наслаждения и сочинения театральных пьес.
Изучение может, конечно, стать унылым. Изучающий легко может
осознать, что в результате всей проделанной работы ему удалось
лишь собрать несколько листьев, и то многие из них уже
изорваны или сгнили, упавших из бессчетной кроны Дерева Сказок
и устилающих Лес Дней. И кажется бесполезным добавлять что-либо
к этому сору. Что может изменить еще один лист? Все образцы,
от почки до распустившегося листа, от ранней весны до поздней
осени, уже давно были открыты людьми. Но это не так.
Семя дерева может быть пересажено в душу почти каждого, даже
того, кто обожает городские туманы (по выражению Ланга), такие
люди до сих пор встречаются в Англии. Нет сомнения в том, что
весна не становится менее прекрасной оттого, что мы видели
или слышали о других подобных событиях: подобных, ибо от
начала мира до его конца не было и не будет одного и того же
события. Каждый лист дуба, ясеня или терновника суть
уникальное воплощение образца, и для кого-то именно в этом
году произошло это воплощение, первое когда-либо
увиденное и познанное, хотя вот уже бесконечное множество
поколений людей прошли по земле, а дубы все распускают листья
каждую весну.
Мы не отчаиваемся и не должны отчаиваться, что рисовать
бессмысленно, потому что все линии могут быть только кривыми
или прямыми, или что бессмысленно писать новые картины, потому
что существует всего лишь три "первичных" цвета. Мы, конечно,
сейчас старше, поскольку в наслаждении и практике искусства сы
наследники многих поколений предков. В этом праве на
наследование богатства может скрываться опасность скуки или
излишнего желания быть оригинальным, и это может привести к
потере вкуса к чудесным рисункам, утонченным формам и
"красивым" оттенкам, или к примитивным манипуляциям
сверхусложненного старого материала, умственным и
бессердечным. Но верный путь избавления от такой скуки нельзя
найти ни в добровольном примитивизме, неуклюжести или
бесформенности, ни в очернении и беспредельном озлоблении, ни
в смешивании всех цветов, от утонченных до самых грязных, ни в
фантастическом усложнении форм от примитивной глупости до
горячечного безумия. Пока мы не достигли такого состояния, нам
необходимо выздоровление. Мы должны вновь смотреть на зеленое,
и быть заново удивленными (но не ослепленными) синим, желтым и
красным. Мы должны встретить кентавра и дракона, а потом,
может быть, внезапно увидеть, подобно древним пастухам, овец и
собак, и лошадей - и волков. Выздороветь помогают нам
волшебные сказки, В этом смысле только вкус к ним может
сделать нас, или сохранить нас детьми.
Выздоровление (включающее и возвращение к себе, и обновление
здоровья) есть вос-собрание - воссобрание незамутненного
взгляда. Я не говорю "видение вещей как они есть" и не хочу
связываться с философами, хотя рискну сказать "видение вещей
как нам предназначено (или было предназначено) видеть их" -
как вещи отдельные от нас самих. Нам нужно, в любом случае,
мыть окна, так, чтобы вещи видимые ясно могли быть освобождены
от грязных пятен банальности или фамильярности - от
собственнического чувства. Из всех лиц о лицах наших
близких нам труднее всего фантазировать и труднее всего
действительно увидеть их со свежим вниманием, уловив их
сходство и несходство: увидеть, что они имеют лица и у
каждого есть свое, в чем-то неповторимое лицо. Эта банальность
в действительности есть наказание за "присвоение", все то, что
банально или (в плохом смысле) знакомо, это то, что мы
присвоили, законно или мысленно. Они становятся как те вещи,
которые когда-то привлекли нас своим блеском, цветом или
формой, и мы прибрали их к рукам, а затем заперли в кладовке -
овладели ими, и овладев, перестали замечать.
Конечно, волшебные сказки - не единственное средство
выздоровления или профилактики утрат. Достаточно и смирения. И
существует (особенно для покорных) Мурефок, или
Честертоновская Фантазия. Мурефок (Mooreffoc) (Янйефок) -
фантастическое слово, хотя в любом городе нашей страны можно
найти такую надпись. "Кофейня" - слово, прочитанное с
внутренней стороны стеклянной двери, как его увидел и прочитал
Диккенс в один из серых лондонских дней, и Честертон
использовал его, дабы подчеркнуть необычность ставших
обыденными вещей, когда на них смотришь с необычной стороны.
Такого рода "фантазию" большинство людей признают достаточной,
и у нее никогда не будет недостатка в материале. Но она, как
мне кажется, имеет ограниченную силу, поскольку возвращение
ясности видения - ее единственное достоинство. Мурефок
поможет внезапно обнаружить, что Англия для вас абсолютно
чуждая страна, затерянная в каком-то далеком прошлом,
промелькнувнем веке истории или в странном туманном будущем,
достижимом только на машине времени, увидеть удивительную
странность и необычность ее обитателей, их занятий и вкусов;
но оно не может сделать большего, оно действует как телескоп,
сфокусированный на одном пятне. Созидательная фантазия,
поскольку она главным образом старается сотворить нечто
другое, может отпереть вашу кладовую и дать всем запертым в
ней вещам свободно вылететь наружу, как птицам из клетки.
Камни обратятся в цветы или в пламя, и вы будете
предупреждены, что все, что вы имеете (или знаете) опасно и
могущественно, и на самом деле вовсе не посажено на цепь, но
дико и свободно - не более ваше, чем является вами.
"Фантастические" элементы в стихах и прозе других видов
литературы, даже если они только декоративны или случайны,
помогают этому освобождению, но не столь полно, как волшебная
сказка, вещи, построенные на или из Фантазии, в которых
Фантазия является сердцевиной. Фантазия сотворена из
Первичного Мира, но хороший мастер любит свой материал, знает
и чувствует глину, камень, дерево, так, как это позволяет
