- Поближе к сердцу, - гнусно усмехнулся. - А теперь можно и наручники
снять.
Махать руками не советую. И больно будет, да и бесполезно. Все эти ваши
"кия!" годятся для худосочного противника, килограмм на сорок. А во мне весу
- все сто тридцать.
Заремба отстегнул ее руки от петли, вытянул левую, и ощупав плечевой
сустав, резким движением поставил его на место.
Ева вскрикнула, вцепившись другой рукой в спинку, блеснула черным глазом.
- Ничего, потерпи, - буркнул он. - У меня бабка костоправом была, вывих
вправить плевое дело.
Лоб Евы, рассеченный стеклом, покрылся испариной, закусила губу. Правую
руку Заремба вправлять не стал, рывком выдернул фотографию из кармана.
- Он заказал мою голову?
Ева взглянула мельком, но этого было достаточно: она знала человека с
жилами на лбу в виде латинской "V".
- Молчи. Отвечать не обязательно. Я сам чувствую, когда горячо. Мне
вынесли приговор после правительственного совещания? Нет? Не знаешь?..
Понятно. Значит, за срыв диверсии на Ленинградской АЭС. Кто из ваших людей
работает в фирме "Нейтрон"? Ну, помогай, молча помогай, - он взял ее правую,
безвольную, горячую руку. - Поможешь - вправлю вывих. Ну?
Она отвернулась, показывая ему слабый, беззащитный затылок с короткой
стрижкой блестяще-черных жестких волос.
В этот миг пискнул пейджер и на табло появилась бегущая строка срочно
позвонить дежурному оперативнику в собственную приемную. Это насторожило
Еву, то ли Заремба привыкал к ее лицу, то ли физическая боль сняла с него
желтизну восточной непроницательности.
Дежурный был взволнован или даже кем-то сильно взведен, поскольку чуть ли
не рявкнул в трубку:
- Слушаю!
- Что, рома, жарко в конторе? - спросил Заремба.
- Для вас есть срочная информация, - умерив пыл, сообщил опер. Весьма
важная.
- Из Питера? - глядя на Еву, прислушивающуюся к разговору,
поинтересовался он: затылок у нее был выразительнее, чем лицо. Возможно, и
третий глаз где-нибудь прятался в смоляных волосах...
- По телефону не могу, товарищ полковник, - смутился дежурный. - Вам
приказано немедленно ехать в контору.
- А ты через не могу! - Заремба чуть развернул трубку, чтобы слышала Ева.
- Ну, говори! Разрешаю.
- Из Карелии. Там "логово" накрыли.
- Хорошо, сейчас приеду, - бросил он. - А с кем ты сейчас там
разговаривал?
- Со спецпрокурором.
- Что, сердитый?
- Не то слово. Там же гора трупов.
Заремба отключился, бросил на сиденье телефон.
- Слышала? И тут я вас сделал... Да ладно, слышала ведь! Накрыли мы ваше
"логово", разорили гнездо. Мне с тобой теперь и говорить-то не интересно.
Поедем в тюрьму.
Ева резко обернулась к нему - из подсохших разрезов на лбу и скуле
засочилась кровь: верный признак сильного внутреннего напряжения, давление
подскочило...
- Не нужно нервничать, - уже без всякого развязного цинизма сказал он. -
Тебя же учили не только ручками-ножками махать. Предлагал же тебе разговор
профессионалов - не согласилась. А теперь в тюрьму, в бывшие подвалы КГБ.
Слышала?.. Ничего ты не слышала. Успокойся, внутренняя тюрьма не в
подвалах.
Сидеть будешь на третьем этаже... Или тебе трусики вернуть, с ампулой?
Хочешь, сам надену? И ампулу в ротик твой положу да зажму, чтоб не
выплюнула. Оболочка у этой штуки рассасывается, правда?
- Не хочу, - вымолвила она.
Заремба взял ее левую, вправленную руку, примкнул наручником к петле над
дверью и пересел за руль, запустил двигатель.
- А работать на нас - хочешь? Не понял?
Ева попросила носовой платок и стала промокать кровь на лице, едва шевеля
непослушными пальцами.
- Ладно, подумай, - согласился он. - Только не долго, сутки, сама
понимаешь, если согласишься, придется объяснять свое долгое отсутствие,
доказывать по минутам... И не надейся, свои тебя не спасут. Я лучше сожру
тебя вместе с трусами, но не отдам.
Дежурный оперативник едва успевал хватать трубки телефонов и даже по
такому "нагреву" можно было определить, что в конторе начинается шторм.
Заремба приказал ему еще на пять минут взять на себя эту ударную волну, сам
же содрал пиджак и упал в кресло. Для тщательной проработки всех сообщений -
текущих, срочных и особо важных - не хватило бы и пары часов, поэтому он не
стал даже открывать папки, сложенные в отдельные стопки по значимости
информации. Сидел, тупо глядя перед собой, шевелил языком сломанный зуб,
державшийся на мягких тканях челюсти. Шатал, пока не оторвал его, и сразу же
во рту ощутился сладковатый вкус крови. Он выплюнул зуб на ладонь: золотая
коронка и в самом деле была давно съедена и оставался лишь тонкий желтый
ободок.
В кабинет вошел дежурный опер с пистолетом в руке.
- Шеф требует к себе, - сказал он. - Ему доложили, что вы здесь.
- Сейчас пойду, - отвлеченно выговорил он, сглатывая кровь.
- Ваш пистолет привезли из Дома Правительства. Говорят, вы его забыли на
пропускном пункте.
- Старый стал, - пробурчал Заремба. - Ничего уже не помню...
Еще во всю бушевала "Гроза" на Ленинградской АЭС, а приходилось объявлять
новую, в "бермудском треугольнике".
Все люди из подразделения Зарембы были задействованы в Питере, поэтому в
Карелию вылетела сборная команда из многих отделов. Едва уместились в
самолете ЯК-40, вылетевшем спецрейсом из Москвы прямо к месту событий - на
брошенный военный аэродром. Предупрежденная диверсия на атомной станции, а
потом еще и штурм "логова" диверсионно-разведывательного формирования
всколыхнул контору и фамилия Зарембы билась под потолками высоких кабинетов,
как случайно залетевшая птица.
Знающие толк в оперативном деле, способные понять и оценить произошедшее
начальники тихонько поздравляли виновника переполоха, однако сам он, не
менее других ошеломленный стремительными действиями Поспелова, все время
чувствовал смутное беспокойство и выглядел хмурым, озабоченным в точности
как спецпрокурор, летевший в составе сборной команды. Не так-то прост был
"бермудский треугольник", чтобы покончить с ним одним махом, одним даже
самым удачным штурмом. Да, предотвратить акцию пришельцев диверсию на
станции - при наличии информации, умных голов императивности было легче -
это всего лишь один вектор приложения сил таинственных еще пока обитателей
"треугольника". Даже по той скудной информации, которую успели добыть в
Карелии, подобных областей деятельности у них не менее десятка. Так что
торжествовать победу было еще рано.
Группа быстрого реагирования, тоже сборная, вылетела двумя часами раньше
и уже приступила к негласному прочесыванию и розыску оставшихся в сопках и
необнаруженных пришельцев. Объявлять крупномасштабную операцию "Гроза-2" не
имело смысла, хотя отдельные ее механизмы были приведены в действие -
дополнительными нарядами перекрыта государственная граница, усиленные
сотрудниками спецслужбы милицейские кордоны взяли под контроль все дороги, а
поднятый в воздух самолет-разведчик вел тщательное наблюдение за районом.
Конторское руководство относилось к произошедшему весьма сдержанно: всех
смущала пожарная десантура, отличившаяся в "бермудском треугольнике", и
позиция Зарембы, утверждающего, что в данном случае даже самый крутой
спецназ не принес бы лучших результатов.
Основные претензии пока высказывались лишь по поводу почти полной
ликвидации диверсионно-разведывательного формирования - так теперь
именовались "драконы".
Единственный пленный не совсем устраивал начальство, и потому Зарембе
строго-настрого приказали оставшихся "диверсантов" брать только живыми.
Вся эта прилетевшая сюда к шапочному разбору гвардия была Зарембе давно
знакома, в чем-то близка и понятна - мужики где-то в глубине души своей все
понимали и принимали, но были уже в том состоянии и положении, что не могли
безрассудно отдаться стихии чувств. Да, им еще позволялось совершать
необдуманные поступки, но только из ряда неофициально разрешенных, например,
они могли собраться в сосновом бору, раскупорить бутылку водки и, дожидаясь,
когда дожарятся шашлыки, выпить, закусывая крупнонарезанным куском хлеба. В
этом мужицком деле чувствовалось еще что-то от прошлого, от вечного - чарка
вина после битвы, братина на пиру, сто наркомовских граммов; однако уже
курился сладкий, дразнящий дымок от шашлычниц, предусмотрительно притащенных
сюда из столицы расторопными адъютантами и просто прихлебателями. Да ведь и
битвы-то не было...
И Заремба готов был поклясться, что все чувствуют это, хотя побывали в
подземельях, понюхали еще не выветрившийся запах пороха и со слепу измазали
ботинки в лужах вражеской крови, не успевшей впитаться в бетон. И многие из
этих людей, в прошлом оперов и вояк, испытывают невероятную зависть к
мальчишкам, к великовозрастным пацанам, опьяненным запахом оружия и восторга
победы.
Они все знают, что это уже не про них, и потому угасший воинский дух
потребует удовлетворения в виде наигранного и неприятного снобизма, строгого
соблюдения принципов морали и законности. Заремба думал так, ибо испытывал
эти чувства и с мстительным азартом к самому себе, раздразнивал и унижал
себя, уверяя, что не способен плюнуть на все, без явной нужды обвешаться
доспехами и оружием, красоваться и качать свои права.
В первый день пребывания в Карелии столичная команда еще как-то
сдерживала себя, отдавая дань истинным победителям, однако уже на следующий
обвыклась и вспомнила о своем начальствующем положении. Дело в том, что о
десантуре - неких только что зачисленных контрактниках - только говорили, но
никто ее из начальства в глаза не видел, в том числе и сам Заремба. Едва
самолет из Москвы приземлился, скромные герои в тот же час удалились в сопки
за аэродромом, прихватив с собой двух своих убитых товарищей, оружие,
амуницию и кое-какие трофейные вещи. Они почемуто не хотели мозолить
начальству глаза, и это расценивалось сначала как природная русская
застенчивость, вызывало уважение и даже восхищение. Но на следующий день
посланный за ними сотрудник вернулся ни с чем, объяснив, что десантура не
желает выходить из леса, а наоборот, собирается уходить в свое село и просит
у начальства единственного - дать вертолет, поскольку нести на руках
погибших неудобно, потому что живых осталось трое и им не хватает одной пары
рук для носилок. И тогда в руководстве спохватились, что за суетой не то
чтобы обидели, а недооценили подвиг добровольцев. Тут же было решено всех
шестерых Представить к орденам "За личное мужество", двоих посмертно, а
бывшего пилота и теперь агента Витязя - к званию Героя России. (Штатные
сотрудники представлялись к наградам по отдельному списку.) Известить об
этом и привести наконец десантуру на аэродром намеревались послать Зарембу и
Поспелова, однако выяснилось, что они со вчерашнего вечера уединились со
спецпрокурором и будто тот делает выволочку обоим, грозя возбудить уголовное
дело за превышение служебных полномочий, повлекших за собой смерть людей.
Законника кое-как удалось оттащить, отвлечь на деятельность
"пришельцев-диверсантов", а полковника со своим подчиненным отправить к
партизанам. Они ушли и будто в воду канули. Поведение десантуры да и самого
Зарембы начинало постепенно раздражать московскую команду и особенно
"главкома" - представителя от руководства конторы. А тут еще вездесущий
спецпрокурор добрался-таки и до контрактников, заявив, что никакие они не
военнослужащие, ибо оформление документов произведено неправильно, приказ о
зачислении в вооруженные силы не издан, и что десантура - это незаконное
