всеобщая куча-мала. Несчастные солдаты думали, что их поразила молния. Лежа
на земле, они с опаской щупали свои руки и ноги и перешептывались:
- Вот это да! Рука вроде уцелела... А нога?
- А моя рука? Ага, вот она!..
- Я уже думал, что умер...
Подобные сетования слышались со всех сторон. Иисус улыбался. Он только
хотел продемонстрировать свою чудодейственную силу, и это ему вполне
удалось. Ему важно было подчеркнуть, что если он и попадет в руки врагов
своих, то лишь по собственной доброй воле. Когда желаемый результат был
достигнут, сын голубя приготовился играть свою роль дальше.
- Так скажите наконец, кто вам нужен? - снова спросил он.
- Нам нужен Иисус из Назарета,-снова ответил капитан стражи.
- Так я ведь уже сказал вам, что Иисус из Назарета - я! На сей раз никто
не полетел вверх тормашками. И никаких сомнений у стражи уже не оставалось.
Так что Иуде совсем незачем было целовать своего учителя, который уже дважды
представился полиции сам.
Тем не менее храмовая солдатня пребывала в великом смущении.
Правонарушитель, который одним дуновением может опрокинуть на землю целый
взвод, явно казался им слишком опасным.
- Раз вам нужен именно я,-продолжал Иисус,-позвольте моим приятелям
удалиться.
Стража охотно пошла ему навстречу. И тогда Иуда, обещавший поцеловать
Иисуса и стремившийся выполнить взятое на себя обязательство, приблизился к
сыну голубя, хотя в подобных нежностях теперь уже не было ни малейшей нужды.
- Учитель! - воскликнул он.
- А, это ты?
- Да, учитель, я хочу с тобой проститься.
И вместо того, чтобы просто пожать Иисусу руку, Иуда его обнял и
поцеловал. Надо сказать, что этот поцелуй Иуды был все равно что горчица
после обеда - вещь абсолютно лишняя. Однако Иисус его вытерпел и только
сказал предателю:
- Друг мой, между нами говоря, я прекрасно знаю, что означают твои
объятья. Видишь ли, меня не так-то легко провести. Мне известно, зачем ты
сюда явился, и я могу тебе только посочувствовать. Предать поцелуем сына
человеческого, это, знаешь ли, просто неприлично!
Тем временем солдаты заметили, что Иуда, несмотря на все свое нахальство,
не был опрокинут ни до, ни после предательского поцелуя. Поэтому они не без
оснований рассудили, что бояться больше нечего, и дружно устремились к
богочеловеку, по видимости утратившему свое всемогущество.
Мы уже знаем, что у апостолов на одиннадцать человек было два меча. Один
из этих мечей принадлежал Петру.
И вот один из бывших с Иисусом, обладатель второго меча, спросил:
- Может, умрем героями?
Иисус не успел ответить, как Симон-Петр уже пустил свое оружие в ход. Он
ринулся на одного из рабов первосвященников, который стоял поблизости, и
своим секачом для рубки капусты отхватил ему напрочь правое ухо.
Евангелие сохранило имя невинной жертвы: слугу, лишившегося уха, звали
Малх.
Это отчаянное сопротивление с кровопролитием могло привести к
непредвиденным осложнениям. Разъяренные солдаты в отместку за своего
изувеченного приятеля несомненно бросились бы на апостолов и в три минуты
приготовили бы из них рубленый бифштекс, если бы Иисус не вмешался. И
вовремя! Всего несколько минут назад от чрезмерного страха у него был
нервный припадок, но сейчас к нему вернулось все его былое хладнокровие, и
он сумел успокоить остальных.
Подойдя к Малху, Иисус подобрал с земли отрубленное ухо, поплевал на него
и приложил к голове несчастного раба. И-о чудо! - ухо тотчас приросло, и с
того дня держалось на своем месте крепче прежнего.
Если верить евангелию, Малх отплатил чудотворцу чёрной неблагодарностью и
не сказал Христу даже "спасибо". Между тем Иисус, повернувшись к Петру,
отечески пожурил своего ученика:
- Что это такое! Ты оказываешь сопротивление властям? Я этого не
потерплю!.. Какое тебе дело до всего, что здесь происходит? А ну-ка, живо
вложи саблю в ножны! Ибо взявшие меч от меча и погибнут.
Петру это замечание показалось явно неуместным. Он проявил свою
преданность и рвение. Он подал апостолам пример мужества. И вот в награду
ему приходится выслушивать кисло-сладкие нотации. Тут бы любой смешался.
Ничего не понимая, Петр вложил меч в ножны. Раз учитель велел, пусть будет
так, однако про себя он подумал:
"Вот и ратуй за эту скотину! Если меня ещё раз попросят за него
вступиться, я за себя не поручусь. Ну и влип же я!.. Ко всем чертям, пусть
теперь выпутывается сам, как знает!" Если Петр не произнес эти слова во весь
голос, то наверняка пробормотал их сквозь зубы, ибо Иисус, чтобы положить
конец его воркотне, сказал:
- Я сам напросился на все эти неприятности, понятно? Неужели ты думаешь,
что я не мог бы их избежать, если бы захотел? Или думаешь, что я не могу
теперь умолить отца моего, и он не представит мне более дюжины легионов
ангелов, дабы меня защитить? Но все дело в том, что, если я уничтожу солдат
- а мне это раз плюнуть,- как же сбудутся писания? Нет, этого я не сделаю,
ибо надо, чтобы пророчества исполнились.
На сей раз Петр решил, что больше не проронит ни звука и не шевельнет
даже пальцем, что бы ни случилось.
Солдаты тоже сообразили, что, судя по странным речам странного
правонарушителя, им ничто не грозит и его вполне можно хватать, не опасаясь
последствий. Поэтому они окружили Иисуса и крепко связали ему руки
веревками.
В толкотне и суматохе перед сыном голубя вдруг предстала кучка старых
знакомых из синедриона. Иисус их узнал и обратился к ним.
- Что я вижу! - закричал он.- Как будто на разбойника вышли вы с мечами и
кольями, чтобы взять меня! А между тем каждый день бывал я с вами в храме и
учил, и вы не брали меня. Так вот, сказываю вам то, что уже сказал Петру:
"Да сбудутся писания!" Ибо, если бы я захотел и не дал сбыться тому, что
сбылось, все эти писания и пророчества можно было бы выбросить свиньям на
подстилку!
Вполне естественно, что завсегдатаи храма, заслышав такие слова,
оскорбились и подняли страшный крик, понося и пороча Иисуса. Перед лицом
столь единодушной вспышки гнева апостолы струхнули.
- Пора нам проявить себя,- робко сказал кто-то из них.
- Да, сейчас самое время...
- В таком случае бежим!
И они ринулись наутек с поистине редкостным единодушием. Иисуса же увела
стража,
Только один юноша, как свидетельствует евангелист Марк, впрочем не
называющий даже его имени, следовал за учителем на почтительном расстоянии.
Это был подросток, проживавший в долине Кедрона. Разбуженный посреди ночи
громким шумом и криками, он сразу сообразил, в чем дело, и выскочил из дому,
едва успев накинуть, так сказано в евангелии, "покрывало" - видимо, тунику.
Заметив его, воины стражи заподозрили неладное.
- Что это ещё за парень? - зароптали они.- Уж не собирается ли он
освободить задержанного? Тут дело явно не чисто. Захватим-ка его заодно с
этим Назарянином,- так-то оно будет спокойней!
Солдаты попытались было схватить юношу, но он вывернулся как уж и,
оставив покрывало в их руках, умчался в чем мать родила.
(Смотри евангелия от Матфея, глава. 26, ст. 47-56; Марка, глава. 14, ст.
43-52; Луки, глава. 22, ст. 47-53; Иоанна, глава. 18, ст. 2-11.)
Глава 60.
ПРИГОТОВИМСЯ ВОСПЛАКАТЬ И ВОЗРЫДАТЬ.
Люди, державшие Иисуса, ругались над ним и били его; и, закрыв его,
ударяли его по лицу, и спрашивали его: прореки, кто ударил тебя? И много
иных хулений произносили против него. Лука, глава. 22, ст. 63-65
Когда мама Ева вместе с папой Адамом, своим благоверным, грызли в земном
раю яблоко, они и не подозревали, к каким последствиям приведет этот
маленький пикник на лоне природы. Точно так же, когда малютка Мария вместе с
духом святым вкушали от яблока несколько иного сорта, они и предположить не
могли, что плод галантного флирта, выношенный в благословенном чреве,
впоследствии будет обречен на целый ряд пренеприятнейших переживаний.
Поэтому, сударыни, никогда не ешьте яблок, ибо неизвестно, к чему это
приведет.
Не будь Евы, не было бы проблемы первородного греха. С другой стороны,
если бы дочь Иоакима не побаловалась с голубем, не было ни Иисуса, ни
страстей господних.
Но какой толк сожалеть о том, что уже совершилось? В наказание за
нарушение правил внутреннего распорядка земного рая - нарушение, за которое,
кстати, род человеческий, как известно, уже понес суровую" кару, - сын
господа бога нашего должен был претерпеть всевозможные мучения, им же самим
определенные и расписанные заранее. Так что доставайте чистые носовые
платки. Ибо теперь, друзья мои, надо приготовиться к рыданиям и плачу.
Тщательно связанного Иисуса отвели сперва к Анне, который был тестем
Каиафы.
Говоря "отвели", я выражаюсь не совсем точно. Согласно евангелию,
всемогущего господа нашего, творца небес и тверди земной, волокли до самого
дома вышеупомянутого Анны, подбадривая пинками и подзатыльниками. Но чем
сильнее ярились грубые солдафоны, тем больше радовался всемогущий творец и
ликовал в сердце своем.
"Вот повезло так повезло! - говорил он себе.- Солдатики работают что
надо! Трах!!! - кулаком в спину... Бум!!! - сапогом чуть пониже...
Правильно! Справедливая кара за съеденное яблоко... И если папа Саваоф все
ещё не доволен, ему сам черт не угодит!"
Анна учинил Иисусу допрос относительно доктрин, которые тот проповедовал.
Иисус, стремившийся пострадать как можно больше, отвечал ему довольно
дерзко:
- То, что я говорил, я должен был сказать. Что спрашиваешь меня? Спроси
слышавших, что я им говорил: они все
знают.
И он указал на собравшуюся вокруг толпу. Тогда один из присутствующих,
оскорбленный тем, что
его пытаются впутать в какую-то темную историю, закатил
Иисусу полновесную пощечину по божественной ланите,
сказав:
- Так-то ты отвечаешь первосвященнику? Этот довод отрезвил
миропомазанного, и он сразу стал кроток, как агнец.
- Если я сказал худо,-забормотал он,-покажи, что худо. А если хорошо, за
что ты бьешь меня?
Следует напомнить-и больше не забывать,-что Христос имел две сущности:
божественную и человеческую. Именно потому на протяжении всех страстей
господних мы видим, как он то смеется над своими врагами, будучи богом,
которому наплевать на всякие страдания, то корчится от боли и по-человечески
мечтает лишь о том, чтобы это дурацкое представление как можно скорее
окончилось.
Определить, в какой момент действовала божественная сущность Христа, а в
какой человеческая,- важнейшая богословская проблема. Тайна двух сущностей
чрезвычайно запутанна и сложна.
Между нами говоря,- надеюсь, с вами я могу поделиться, друзья читатели? -
будь я одним из тех ловкачей, которые придумали христианскую религию, я бы
не стал в нее вводить шутовскую догму о двуединой сущности. Я бы просто
сказал, что с того момента, когда голубь затолкал в лоно девы Марии своего
коллегу по божественной троице, последний утратил божественность, дабы вновь
обрести её лишь после смерти. Я бы представил господина Иисуса во всех его
земных перипетиях обыкновенным простым человеком;
он бы не совершал у меня никаких чудес, и каждый раз, когда по ходу
действия необходимо было божественное вмешательство, эту роль с успехом
играл бы у меня сам папа Саваоф, доказывая маловерам, что они с Иисусом
действуют заодно. Мой Иисус, если бы я его придумал, вновь превратился бы в
божество, лишь испустив последний вздох как человек.
Ну рассудите сами, можно ли принимать всерьез муки - страсти господни,
когда даже священники твердят, что сын голубя был одновременно человеком и
