мят мне череп табуреткой дубовой или австрийской кружкой резной. Так
ведь не убьют же. Выкинут из зала и полицию вызовут. А может, на поли-
цейского броситься? Или Брежнев скоро в Вену приезжает с Картером наив-
ным встречаться. Может, на Брежнева броситься? Тут уж точно убьют.
Только разве интересно умирать от руки полицейского или от рук тайных
брежневских охранников? Другое дело, когда тебя убивают добрые и сильные
люди, как эти напротив.
А они все смеются.
Никогда никому не завидовал. А тут вдруг зависть черная гадюкой под-
колодной в душу тихонько заползла. Ах, мне бы такие штаны по колено да
шляпу с пером. А кружка с пивом у меня уже есть. Что еще человеку для
полного счастья надо?
А они хохочут, закатываются. Один закашлялся, а хохот его так и ду-
шит. Другой встает, кружка полная в руке, пена через край. Тоже хохочет.
А я ему в глаза смотрю.
Что в моих глазах - не знаю, только, встретившись взглядом со мной,
здоровенный австрияк, всей компании голова, смолк сразу, улыбку погасил.
Мне тоже в глаза смотрит. Пристально и внимательно. Глаза у него ясные.
Чистые глаза. Смотрит на меня. Губы сжал. Голову набок наклонил.
То ли от моего взгляда холодом смертельным веяло, то ли сообразил он,
что я хороню себя сейчас. Что он про меня думал, не знаю. Но, встретив-
шись взглядом со мной, этот матерый мужичище потускнел как-то. Хохочут
все вокруг него. Хмель в счастливых головах играет, а он угрюмый сидит,
в пол смотрит. Мне его даже жалко стало. Зачем я человеку своим взглядом
весь вечер испортил?
Долго ли, коротко ли, встали они, к выходу идут. Тот, который самый
большой, последним. У самой двери останавливается, исподлобья на меня
смотрит, а потом вдруг всей тушей своей гигантской к моему столу двинул-
ся. Грозный, как разгневанный танк. Челюсть моя так и заныла в пред-
чувствии зубодробительного удара. Страха во мне никакого. Бей, австрияк,
вечер я тебе крепко испортил. У нас за это неизменно по морде бьют. Тра-
диция такая. Подходит. Весь свет мне исполинским своим животом загоро-
дил. Бей, австрияк! Я сопротивляться не буду. Бей, не милуй! Рука его
тяжелая, пудовая, на мое плечо левое легла и слегка сжала его. И по той
руке вроде как человеческое участие потекло. Своей правой рукой стиснул
я руку его. Сжал благодарно. В глаза ему не смотрю. Не знаю почему. Я
голову над столом склонил. А он к выходу пошел, неуклюжий, не оборачива-
ясь. Чужой человек. Другой планеты существо.
А ведь тоже человек. Добрый. Добрее меня. Стократ добрее.
5.
Что происходит со мной? Что за перемены? Что за скачки? Лучше мне. От
пива, наверное. А может, от широкой мозолистой лапы, что меня по плечу
потрепала, на краю пропасти удержала. Однако что же со мной было? Отчего
свет белый для меня померк? Может, это было то, что слабые люди угрызе-
ниями совести называют? Нет, конечно. Нет во мне совести, не мучает она
меня. И чего мучить? С какой стати? Младшего лидера я предал? Хороший он
человек. Но не я его, так он бы меня на конвейер поставил. Работа у нас
такая. Выдав Младшего лидера, я ГРУ от всяких случайностей оградил. За
такие вещи в Центральном Комитете Кир спасибо говорит. Увезут Младшего
лидера, нового пришлют. Стоит ли из-за этого расстраиваться? Если бы
каждый волю своим чувствам давал, система давно бы рухнула. А так она
стоит и крепнет. И сильна она тем, что избавляется немедленно от любого
расслабившегося. От любого, кто своим чувствам волю дает.
Однако расслабился ли я? Несомненно. А видел ли кто меня? Возможно.
Можно ли было со стороны мои переживания увидеть? Конечно. Если поза го-
ремыки, если руки плетями, если взгляд погас, это могли обнаружить. Если
австрияк понял, что плохо мне, то опытный разведчик, который мог следить
за мной, и подавно понял.
После эвакуации Младшего лидера Навигатор вполне мог за мной слежку
поставить: как Сорок Первый себя ведет? Не расслабился ли?
Что-то случилось со мной, и на несколько часов я потерял контроль над
собой. Если Навигатор об этом узнает, то ночью меня ждет эвакуация. Оче-
редной самолет будет только через три дня. Эти дни я в фотолаборатории в
темноте проведу. Но сегодня ночью меня обязательно в эту темноту уволо-
кут. Даже обыкновенный самолет, у которого иногда приборы управления
отключаются, к полетам не допускают. А разведчика и подавно. Разведчик,
теряющий контроль над собой, опасен. Его убирают немедленно.
Из пивной я к своей машине бреду. Если хочешь обнаружить слежку - по-
больше равнодушия. Почаще под ноги смотри. Успокой следящих. Тогда их и
увидишь. Ибо, успокоившись, они ошибаются. Уже много лет я, как лет-
чик-истребитель, все в заднее стекло машины смотрю. Назад смотрю больше,
чем вперед. Профессия такая. Но не сейчас. Сейчас я даю возможность тем,
кто, возможно, следит за мной, успокоиться и потерять бдительность. Ма-
шина моя идет ровно. Никаких фокусов. Никаких попыток уйти в переулки.
По берегу Дуная, через мост, опять вдоль берега. Я не спешу, не делаю
рывков, не стараюсь уйти куданибудь к железнодорожному полотну. (Хорошо
проверяться у железнодорожного полотна.) Я обхожу центр города. Я иду по
широким улицам в потоке машин. Хорошо для тех, кто следит. И совершенно
плохо для того, кто под слежкой. От Schwedenplats я иду в направлении
Aspernplats. Но вот резко ухожу в первый переулок налево к Hauptpost и
вновь резко вправо. Тут меня светофор остановит. Это я знаю. А знает ли
про этот светофор тот, кто следит за мной?
Если кто-то следит, то он должен выскочить следом или потерять меня.
А обойти меня тут невозможно по параллельным улицам. Тут я все знаю. Я
все тротуары тут истоптал.
Я под светофором. Один. Улочка узкая да извилистая. А ну-ка, кто
из-за поворота выскочит? Еще секунда, и будет зеленый свет. Из-за пово-
рота вылетает серый побитый "форд". Тормозами скрипит, молод водитель.
Не знал, что светофор за углом. Не думал, что я под светофором стоять
могу, его поджидая. А я уже плавно трогаюсь. Зеленый свет. Его лицо оч-
кастое я одним взглядом накрываю - в автомобильное зеркальце. Да, брат.
Знаю я твою очкастую рожу. Номер на твоей машине не дипломатический. Но
ты - советский дипломат. Я тебя видел в делегации по сокращению вооруже-
ний в Европе. Не думал, что ты из нашей своры. Я думал, что ты чистый.
Но зачем чистому дипломату в рабочее время по городу шнырять? Зачем
из-за поворота на бешеной скорости выскакивать, штрафуют же!
Теперь я не спешу. Лицо свое я равнодушием умыл. Не замечаю ничего,
не реагирую ни на что. "Форд" больше не появляется. А может, и появлял-
ся, да я не пытаюсь его обнаружить вновь. Для меня и одного раза доста-
точно. Мне ясно, за мной следят. Ни капли сомнения в этом.
Водитель "форда" сейчас мучается, наверное: увидел я его или нет, уз-
нал ли? Он, конечно, успокаивает себя, что рассеянный я, что совсем на-
зад не смотрю, что не мог я его заметить.
Интересно, сколько за мной машин Лукавый поставил следить? Ясно, что
не одну. Если бы только одна машина в слежке была, то в машине по
меньшей мере два человека сидели. Если один человек в машине, значит,
машин несколько. Это каждому ясно. Слежка может завершиться только эва-
куацией.
И нужно понять командование ГРУ. Если человек теряет контроль над со-
бой после пустякового происшествия, значит, он и в будущем может поте-
рять контроль над собой. В самый ответственный момент. А может, он в
прошлом уже терял над собой контроль? Может, враждебные организации вос-
пользовались этим?
Заберут меня сегодня ночью. И если бы я был на месте Навигатора, то
поступил бы точно так же: вопервых, немедленно после случившегося поста-
вил слежку, во-вторых, убедившись в неблагополучии, - отдал приказ об
эвакуации.
Я не еду в посольство. Посольство - это наручники и укол. Я еду до-
мой. Мне нужно подготовиться к неизбежному. И встретить удар судьбы с
достоинством.
6.
Дверь своей квартиры я запер изнутри, а окно чуть приоткрыл. Если мне
не хватит мужества встретить их лицом к лицу, я прыгну в окно. Ниже меня
- семь этажей. Хватит вполне. Путь через окно - это легкий путь, но и
его я обдумываю. Это путь для малодушных. Для тех, кто боится конвейера.
Если в последний момент я испугаюсь, то воспользуюсь этим путем. Недавно
гордый варяг из ГРУ ушел от конвейера именно так - прямо в центре Парижа
бросился из окна на камни. Другой варяг ГРУ, из Лондона, работал в очень
важном обеспечении в Швейцарии. Ошибся. На конвейер не захотел. Вскрыл
вены. А вот борзой майор Анатолий Филатов конвейера не побоялся. И я не
побоюсь.
А вообще-то, черт его знает. Хорошо зарекаться сейчас. И все же я не
пойду через окно. Я встаю и решительно его закрываю. Это не для меня.
На конвейер я не пойду и через окно тоже. Когда постучат, я открою
дверь и вцеплюсь кому-то в глотку зубами.
Глянул на часы. Похолодел. Уже за полночь! Тактику Аквариума я знаю.
Эвакуация обычно начинается в 4.00. Аквариум свои удары на рассвете на-
носит. Самое время сонное. Могут, конечно, и раньше начать, и для этого
расстановку людей они должны начать еще раньше. Так что я уже, наверное,
опоздал. Вполне возможно, что двое уже ждут своего часа на лестничной
площадке этажом выше. Еще пара где-то у входа. Кто-то, конечно, и в га-
раже. Основная группа ждет где-то рядом.
Сейчас у меня только одна возможность - осторожно выйти из квартиры,
спуститься на два - три этажа вниз и только тут вызвать лифт, а лифтом
прямо в подземный гараж, а из гаража выезжать не через выходные ворота,
а через входные, если, конечно, их удастся открыть изнутри...
Замок я открыл неслышно.
Тихо жму на ручку двери, главное, чтоб не скрипнула. Я вздыхаю глубо-
ко и тяну дверь на себя. Полоса света из коридора на полу моей комнаты
становится все шире. Затаив дыхание, я потянул ее сильнее, а она заскри-
пела тихо, тоскливо и протяжно.
Моя машина на солидном расстоянии от дома. Моя машина в тени, в гуще
других машин на большой стоянке. Но свой дом я вижу отчетливо. Пока ни-
чего подозрительного вокруг не происходит. Все спит. Все спят.
Вдруг в 3.40 во всех окнах моей квартиры вспыхнул свет. Что ж, это
именно то, что я предвидел.
Я в лесу. Холодный серый рассвет. Клочья тумана. Ледяная роса. Я еще
никуда не бегу. Я тут только для того, чтобы подумать. Я не люблю, когда
мои мысли прерывают внезапным настойчивым стуком или звонком в дверь.
Прежде всего мне предстоит выбор: вернуться, сдаться, добровольно
пойти на конвейер или... В самый последний момент, оказавшись один на
один с системой, миллионы людей такой вопрос себе задавали. Мне совсем
не интересно, что подумают обо мне другие сейчас и позже. Посторонние
меня все равно осудят, как осудили миллионы моих предшественников. В са-
мом деле, если люди шли под коммунистический топор, не протестуя, - то
их сейчас осуждают: рабские души, не способные протестовать, туда вам и
дорога. Но если люди не шли добровольно на убой, они должны были или
убегать или драться. Этих тоже осуждают: изменники, предатели, пособники
врага! Если я добровольно сдамся - дурак, холуй, раб. Если не сдамся -
предатель.
Считайте меня, братцы, преступником, холуем не считайте. Но и прес-
тупником меня считайте не очень большим. Все, кто окружал Ленина, оказа-
лись изменниками, предателями и шпионами иностранных разведок, включая
Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина и прочих. Кто же тогда
Ленин? Ленин - главарь шайки изменников, шпионов и террористов. Как же
назвать всех тех, кто верой и правдой Ленину служил? Кто ему сейчас пок-
лоняется? Со Сталиным то же самое получилось. И он был окружен врагами,
шпионами, развратниками, антипартийцами. И сам оказался уркой. Как же
