почувствовать, что выражение горячей симпатии, испытываемой им к этой
нонке, удалось на славу; больше Вилли ничего не успел почувствовать... На
него обрушилась ответная реакция - нонка, падла, в долгу не осталась!..
Короче говоря, кабы не прочие нонки, его поклонница пришибла бы, затоптала
горячо любимого пленника не сходя с места, а так - он отделался малой
кровью: всего лишь пара сломанных ребер, которые потом долго, года три,
беспокоили тупой болью, да проломленная черепушка. К счастью, мозговой
травмы не было, а кость срослась, вроде без последствий, иначе б нонки
давно его пристукнули, уже здесь, в Квартале, за те годы, что минули...
Вилли не прикончили еще тогда же, у лифта, главным образом потому,
что он был нужен им. Покамест его не проверили, он, предположительно,
являлся ценным материалом.
2. ЗА ЖЕЛЕЗНЫМ ЗАБОРОМ
...когда Марина получила направление на работу в этот южный город,
она пребывала в трансе - состоянии полнейшего равнодушия к тому, как
сложится ее собственная дальнейшая судьба. Уже миновали дни и ночи
истерических преследований ненаглядного Стасика, с тупой убежденностью
обозленного самца пытавшегося восстановить былые интимные отношения, в чем
у него был свой интерес... Уже миновали многонедельные безоглядные загулы,
оргии и просто тупые пьянки-"посиделки", с помощью которых она пыталась
забыться, но не сумела; позади остались государственные экзамены и выпуск,
горьким осадком отложившиеся в душе... Последний курс, безумный роман со
Стасиком, наплевательское отношение к диплому свели на нет все усилия,
закрыли дорогу в аспирантуру; закрыли дверь в храм Большой Науки, отрезали
путь в обиталище больших ученых, а ведь Марину прочили в светила чуть ли
не с первых дней первого курса... Она утратила все, к чему стремилась, что
имела уже, но самой, как выяснилось, страшной, невосполнимой,
несправедливой утратой, конечно, была для нее смерть ее ребеночка,
крошечного ее сыночка, прожившего всего три часа на этом свете и ушедшего
в небытие для всех, кроме самой Марины, успевшей побыть матерью всего три
часа. Стасик показал свое истинное гнусное мурло, когда узнал о ее
беременности; однако позднее и она показала ему, что прошлое не вернуть, и
казнить за это он может лишь себя, но ни в коем случае не ее. Это когда
"ненаглядный" пришел к Марине, проведав о смерти ребенка, и попытался
войти в реку второй раз, пытаясь обезопасить свое будущее... Марина
никогда не думала, что сумеет оказаться настолько жестокой и мстительной
по отношению к существу, которое любила и ради которого была готова на все
- кроме отказа от ребенка. Никогда не думала, не гадала, что будет с
садистским наслаждением мстить мужчине, которому подарила девичью честь
свою (О, как он смеялся, когда утром после их первой ночи она употребила
это старомодное выраженьице!..) и жизнь без которого не мыслила себе еще
так недавно, казалось бы... Но сумела. Смогла. Мать оказалась сильнее
любовницы в ней. Да, она, Марина, не будет работать там, где мечтала
работать едва ли не с детства, не будет заниматься тем, к чему душа лежит
более всего на свете; и у нее, Марины, не будет ребенка, больше вообще
никогда не будет детей после неудачного и несвоевременного кесарева... Но
этот лощеный столичный подонок Стасик тоже не скоро будет тем, кем хотел,
куда его с рождения готовили и прочили высокосидящие предки, и никакая
родня ему не поможет; по крайней мере на несколько лет, пока будет
забываться скандал, блестящая карьера его затормозится, и то результат. А
там, глядишь... Всякое может случиться... Время лечит. Но оно же и
калечит...
Она знала, что неплохие отметки на "госах" ей поставили исключительно
из жалости - в качестве убогого памятника ее былой отличной успеваемости и
бурной общественной активности. Диплом же, по-сути, за нее сделали
девчонки и Мишка Захарченко, окончивший на год раньше и поступивший в
аспирантуру без проблем. Подобно тому, как теоретически должна была
поступить и она, если бы...
На следующий день после окончательного распределения он пришел к
Марине и предложил руку и сердце. Сказал, что если она захочет, то он
поедет с ней куда угодно, бросит Институт и Тему, а если она не захочет,
то можно будет сделать так, чтобы и она не ехала: "...отдохнешь
год-другой, Мариш, забудешься, работать пока не обязательно, я сам Тему
нашу потяну, а потом подключишься, а там, глядишь, в тебя поверят снова, и
в Институт вернут... Будешь мне давать инструктаж, я опыты проведу,
результаты принесу... а может, в лабу тайком будешь проходить...
покамест..." Ответом ему был истерический хохот, перемежаемый вскриками
"Тайком!!!", и Миша ушел, более ни звука не произнеся. Марина знала, что
э_т_о_т_ серьезный, не бабник, не кобель, и все такое прочее. Будущее
светило и двигатель современной науки, и пр. и пр., но перспектива быть
"женой академика" ее не прельщала аж ничуть, она слишком долго верила в
то, что сама рано или поздно будет "академиком".
А сердце ее превратилось в застывшую ледяную глыбку, внутри которой
не оставалось места ни единому мужчине на свете этом. В Любовь Марина
больше не верила и знала, что не осмелится поверить никогда. (Ее, некогда
избравшую основополагающим жизненным принципом: "Никто меня на понт не
возьмет!", обманом взяли именно "на понт"...). А заниматься в постели (или
на ковре, на траве, в подъезде, в салоне автомобиля, один раз даже на
крыше тридцатиэтажки угораздило - особой разницы нет...) гимнастическими
упражнениями с одним либо не одним (какая разница...) мужским телом вместо
тренажера - Марина более не намеревалась. Сколько можно... Все равно - без
толку. А просто так - зачем?.. Просто так можно докатиться до такого...
Как тогда, когда пришла в себя в логове тех мрачных уродов-бомжей, и
обнаружила, что не мужской у нее внутри орган в эту минуту находится, а
очень даже собачий... Развлекались, чтоб их...
Умная ты, говорила ей Светка еще на первом курсе. Умная как академик
баба - это страшно, говорила Светка на втором. Для мужиков, уточняла на
третьем. На четвертом - молчала. Пыталась предотвратить, даже сама под
Стаса легла; но не вышло. Потом, когда Марина остервенело, напропалую,
шлялась, уничтожая остатки былой репутации "красотки-недотроги", пытаясь
отыскать среди мужских тел _ч_е_л_о_в_е_к_а_, Светка только матом
ругалась. На последнем курсе сказала: "Ум для бабы - хужее СПИДа... Слава
Богу, я дура. Зато жить мне - просто. И в капкан я - не влечу".
...Марина собралась и поехала. Не прощаясь ни с кем, просто исчезла
утром. Светки в комнате не было, где-то с кем-то трахалась, несомненно, в
одной из комнат общаги - сколько в здании комнат, никто толком не считал,
но то, что в доброй половине сексом (нормальным и не) занимались
постоянно, сомнению не подвергалось никем. А Вика крепко дрыхла после
ночной, последней в их еще студенческой жизни, всеобщей пьянки. Дипломы
обмыли и замыли, Большой Квас позади, а впереди - у каждого свой путь
отныне, и разбегутся дорожки в разные стороны... Кто куда, а я на юг,
подумала Марина, выходя из комнаты и закрывая дверь. Эту дверь больше пяти
лет приходилось открывать и закрывать каждый день неоднократно. Сейчас - в
последний раз...
В другие комнаты Марина тем более (если даже не разбудила Вику,
вместе с которой не один пенис, как говорится, разделила...) не заглянула.
Со Светкой перекинуться на прощание парой слов - неплохо, но не
принципиально. Хотя, конечно, если бы в этот момент в комнате дрыхла
Светка, Марина бы ее таки разбудила... Со Светкой не только пенисы в свое
время делились...
Отпуск Марине проводить было негде. В детдом съездить абсолютно не
влекло, а больше вроде и некуда. И она решилась отправляться прямиком в
город назначения и по-возможности скорее приступить к работе. В работе
видела единственное спасение - утонуть с головой, закопаться в бездонную
ямищу серых будней, постараться не вспоминать прошлое, разогнать поганой
метлой стаю черных птиц памяти; а о будущем не думать. Жить только
сегодняшним. "НО ФЬЮЧЕР!!!". В будущем уже ничего светлого ожидать не
приходилось. Так что оставалось одно - всеми силами постараться застыть на
зыбкой грани прошедшего и грядущего, балансировать в сегодняшнем, не падая
с кромки нынешнего ни в одну, ни в другую сторону...
Однако Марина весьма сомневалась, что прошлое оставит ее в покое.
Черные птицы - они как тараканы, неистребимы. Как их ни травишь, они рано
или поздно выползают, гады. И еще черные птицы памяти - как мафия.
Бессмертны и крылья у них длиннее чем у птеродактилей...
Как добираться в южный город, где ей предстояло провести остаток
своей жизни - так она решила, - Марине говорили, но она не запомнила. Да
это и не было так уж важно. В ноющей душе не было места ничему, кроме
неугасшей тоски по сыну и равнодушия ко всем живущим на этом свете людям,
включая себя саму... Пожалуй, _н_а_ч_и_н_а_я_ с _с_е_б_я, - так будет
точнее, подумала Марина. Я бы хотела себя ненавидеть, но не умею. Не
удостоилась. Других - попробую. А к себе - буду равнодушна. Заслужила.
Тварь озабоченная.
Но голова, в которой еще сохранилась кроха былого здравого смысла,
осознавала, что скрыться подальше в провинции - хорошо. Хорошо это.
Единственный, можно сказать, приемлемый выход. Когда-то, давно, Марина
прочла у одного мыслителя: "Когда человек в своей жизни добирается до
точки, после которой ему некуда идти, и начинает понимать, что попал в
ловушку, самую большую ловушку, величиной с жизнь, - тогда у человека
остаются три выхода из одиночной камеры, причем третий, аварийный -
покончить с собой, но сей гуманный акт никогда не поздно совершить, посему
остается: либо уйти в монастырь (Бога нет. Даже если он есть, то мы ему не
нужны. Но все же вера в то, что Он где-то может иметь место, по крайней
мере, снимает ответственность лично с тебя.); либо сменить среду обитания.
И этот путь наилучший, пусть и наитруднейший. Ведь, взглянув с другой
стороны, начинаешь понимать: человек теоретически способен выбраться,
освободиться из любой тюрьмы, и лишь из одной глубочайшей темницы
выбраться невозможно - из собственного "Я" сбежать никак не получится..."
Некогда эти мысли крепко засели в памяти Марины, а теперь всплыли на
поверхность сознания, закрутились по орбите вокруг осевой иглы тоски и
горя, воткнутой в мозг, в ту его часть, которая ведает восприятием
окружающего мира. Вероятно, Марина даже заболела психически, но никто не
определил бы, кроме нее самой, так ли это в действительности, а ей
определять и ставить диагнозы было ни к чему. "Нервная депрессия в стадии
скрытого реактивного психоза!", - такой диагноз давала Светка приятелям,
забегающим к девчонкам поутру, выпросить "чего-нибудь, зайки, что
горит!..", и добавляла, что приходить к ним в комнату за "этим" может лишь
явно выраженный параноик. "Порядочные женщины на свои не пьют", - изрекала
Светка философскую мысль, констатируя, что мироздание устроено
справедливо. И добавляла, подумав: "А ва-аще, какие мы женщины. Женщины в
метро не ездят и раньше полудня не встают. Вот у _н_и_х_ - женщины, да. А
мы...". И заводила старую, заезженную, как вокзальная пришмандовка,
"пластинку", брюзжа о том, что "вот у них - да!", а "у нас" - сплошь
н_е_т_...
Марина вдруг спохватилась, подловив себя на несколько удивленной
мысли, удержала ее за кончик и вытащила на свет: "Почему я вспоминаю обо
