вдохновение.
"С часами "Р о л л е к с" и моей партитурой я могу быть
где угодно и на Луне. "Р о л л е к с" - мой метроном!"
Упомянутый уже "таф гай" сидит на палубе яхты с журналом в руках среди
пенного моря.
"Быть может, он родился в Швеции, любит китайскую кухню,
ездит в германских машинах, покупает японские транзисторы,
но он всегда читает "П л е й б о й" по-английски."
Задумчивый принц Гамлет на цветущем лугу, по которому гуляют молочно-
белые отменные девицы.
"Я думаю, мир уже созрел для датского шерри-бренди
"к и я ф ф а".
Прошло еще какое-то время, и я привык к рекламам, почти уже перестал
обращать на них внимание. Следующей фазой моего привыкания к Америке, должно
быть, стало бы раздражение против реклам, но я вовремя уехал.
Противоречия, противоречия, противоречия - на них наталкивается
путешественник по современному миру едва ли не каждый день, не каждый час.
Что такое рекламы? Кроме шуток, ведь полезная же вещь: своего рода бакены,
по которым может плыть потребитель в хаосе чудовищного коммерческого
мультиобразия. С другой стороны, с точки зрения, скажем, социальной
психологии, критически мыслящая личность может увидеть в рекламах и совсем
другое, осветить эту сторону жизни под иным углом, мощным и жестоким
прожектором свободолюбия.
А что, если эти бесчисленные рекламы, эти изнуряющие most, most, most
вовсе не бакены, не гиды, не помощники? А что, если они даже и не оружие в
конкурентной борьбе? Что, если у них есть иная сверхцель или подзадача -
быть чем-то вроде изгороди, вроде красных флажков оцепления? Что, если
ненавистный истэблишмент вбивает каждому гражданину сызмальства при помощи
этих реклам одну подспудную тоталитарную психологию: вот твой мир, вот его
границы, и знай - никогда за эти границы не проникнешь!
Рекламами, между прочим, занимаются люди совсем не глупые, и применяются
в этом деле достижения современных наук. Кажется, в начале шестидесятых
годов общество разоблачило злокозненные действия рекламных агентов,
связанные с применением мгновенных, невидимых стоп кадров.
Скажем, ты смотришь фильм "Любовная история" и, конечно, даже не
подозреваешь, что фильм нафарширован мгновенными стоп-кадрами рекламы пива.
И ты, подневольная скотинка, инкубаторный цыпленок цивилизации, не
понимаешь, почему тебе после кино так невыносимо хочется пива, и не пива
вообще, а конечно же, "левинбрау", которое есть most, most, most.
Общество тогда вовремя увидело страшную опасность. Ведь так можно черт
знает что внушить цыплятам! Были приняты строгие правительственные меры,
стоп кадры подверглись запрету, но кто знает - какими средствами сейчас
давят тебе на кору и подкорку?
Незадолго до возвращения на родину я познакомился с чудесным пареньком
по имени Фредди. Он прошел, наверное, все университеты американской
молодежи: был и студентом, бездумно гонял кожаную тыкву в футболе, и
солдатом во Вьетнаме, вернулся оттуда на ржавом самолете, показывая
растопыренными пальцами рогульку V, был и хиппи, был и бродячим звездочетом
и так далее - сейчас он журналист по социальным проблемам.
К моменту нашего знакомства Фредди как раз был занят подготовкой
небольшой бомбочки против "тоталитаризма" - он писал статью, в которой
собирался разоблачить рекламные агентства и доказать, что они используют в
своих плакатах замаскированные эротические символы и приманки. Он показывал
мне примеры, и они были чертовски убедительны. Успеха, Фредди!
Да, мало осталось в мире простых вещей, таких, как "невод", "старуха",
"пряжа".
Невод - это уже угроза для иссякающих рыбных богатств, к тому же сделан
он из нейлона, а значит, продукт химической промышленности, которая
загрязняет и воду и воздух, и, следовательно, он, невод, объект критики в
антитоталитарной борьбе за environment protection (охрану среды обитания).
Старуха - это, конечно, не просто старая женщина, но объект борьбы за
улучшение welfare (социального обеспечения), повод для размышлений об
отчуждении личности в современном супериндустриальном монополистическом
обществе, имеющем тенденцию к сползанию в "тоталитаризм".
Пряжа... ну, пряжа - это клубок, вечная пряжа на берегу пустынных
пространств, бесконечный таинственный клубок нашей странной, все более и
более запутывающейся жизни, и сейчас в заключение этой главы, где шла речь о
некоторых мрачных предметах, мне хочется вытащить из клубка этой пряжи яркую
нитку, дабы сказать, что жизнь все равно прекрасна.
...Наконец-то началась настоящая калифорнийская золотая погода -
девяносто пять градусов по Фаренгейту, сильный бриз и сияния. Я в
университетской майке, в шортах и беговых туфлях разгуливаю по Эл-Эй
запросто, как большинство туземцев, и что любопытно, не подражания ради я
так одет, а так вот естественно, вполне машинально присоединился к beautiful
people'у.
В маленьком рычащем автомобиле Дина еду за продуктами в супермаркет
"Хьюз" на Сансет-бульвар. Еду и думаю о том, как прекрасен день и как хороша
рыжая голова в параллельно идущей машине, и о том, как я тут уже
основательно освоился, а это приятно, и о том, что скоро уже домой, а это
приятно вдвойне.
И вдруг пронзает меня горькая мысль: не видел ни одной голливудской
звезды! Как же это так? Ведь и Биверли-хиллз, где они живут, в двух шагах от
нашего кампуса, и до бульвара Голливуд двадцать минут езды, а с не видел ни
одной звезды (признаюсь, и звездочки ни одной), если не считать отпечатков
рук и ног перед "Chinese Theater". (Знаменитый "Китайский театр" на бульваре
Голливуд, где начиная еще с конца двадцатых годов происходили премьеры всех
больших фильмов. В течение этих десятилетий звезды во время премьер
оставляют на асфальте отпечатки рук и ног. Предполагаю, что асфальт
предварительно размягчается, ведь даже и у звезд не могут быть столь тяжелые
стопы и длани.) Печальная история, теперь не отчитаешься в Москве.
Может быть, нафантазировать? Проще говоря, наврать? Эта спасительная
для писателя мысль несколько ободряет. С ней я подъезжаю к "Хьюзу", паркую
"порше", беру проволочную тележку для покупок и вкатываюсь под своды
сверхбазара, где, конечно, звучит назойливо-неназойливая ободряющая музыка.
Вижу, по проходу навстречу мне идет, толкая тележку, Марлон Брандо.
Ничего тут особенного нет: у него где-то дом неподалеку, а продукты ведь и
звездам нужны. Брандо как Брандо - сорокасемилетний красавец в японском
кимоно, волосы завязаны на затылке в стиле пони-тейл. "Каждый день
встречался с Брандо, - молнией проносится у меня в голове. - Каждый день,
каждый день! Много болтали..."
Удача за удачей - там же в супере открываю любимую газету "Midnight"
("Полночь", популярная легкомысленная газета, сообщающая светские новости и
всякие курьезы), а в ней статья об очередном приключении Брандо. "Вот как-то
встретились мы с Марлоном, а он мне говорит: "Можешь себе представить, Вася,
в какую я попал историю! Снимался я на натуре возле Сан-Диего, а вечером у
меня павильон в Эл-Эй. Собачья жизнь, конечно, но что делать, старик? Налоги
душат! Короче, не снимая грима, а грим, конечно, преступника, пропади все
пропадом, влезаю в самолет. "Ну, - говорю стюардессе, - летим на Кубу,
дочка?" Вижу, юмора не понимает чувиха, бледнеет, куда-то в темпе линяет.
Через пять минут бежит к моему креслу весь экипаж и наряд полиции, ясное
дело, с их дурацкими пушечками в руках. Бедные замороченные роботы
истэблишмента... И эти люди отказывают коренному населению нашего континента
в его законных правах! "Вот он! - кричит экипаж. - Пытался угнать самолет на
Кубу!" Пришлось мне снять грим. Ну, конечно, тут все разахались. Ах, мистер
Брандо, бег, дескать, юр пардон! Ах, мы так счастливы, что вы летите с нами!
Нет уж, говорю я этим ребятам, с таким трусливым экипажем я не полечу. Поищу
другой самолет. Как считаешь, старик, правильно я поступил?"
Итак, я встречался с кинозвездами. Почти каждый день болтали с Марлоном
Брандо. Сколько историй рассказал мне он - можно книгу написать! Вот,
например, однажды...
Я выталкиваю свою колясочку из супермаркета на паркинг-лот. Вижу, стоит
Марлон Брандо возле своего открытого "ягуара" и читает "Midnight". Читает,
улыбается, кимоно и конский хвост треплет сильный океанский бриз. Дочитав до
конца собственное приключение, лауреат многочисленных "Оскаров" пожимает
плечами и бросает газетку по ветру.
Как перелетная лживая золотая птичка газета набирает высоту и скрывается
за верхушками пальм, тонет в сиянии. Пускаю и я свою, вторую, вслед за
первой и, когда она скрывается, окончательно утверждаюсь в том, что я
ежедневно встречался с Брандо возле супермаркета "Хьюз" на Сансет-бульваре.
Он уезжал обычно вверх по Сансету, к Биверли-хиллз, а я спускался вниз, к
Тихоокеанским Палисадам...
Typical American Adventure
Part V
РОЖДЕННАЯ ИЗ ПЕНЫ МОРСКОЙ И
ПОЯВИВШАЯСЯ НА ПЛЯЖЕ
Кони все сильнее шевелили ногами, хотя горы становились все круче.
Кавалькада колотила копытами дорогу так, как барабанщик Элвин Джонс бьет
свою установку, когда он в раже. А ночь не кончалась. Она становилась все
таинственней, все прельстительней.
Москвич потерял своего собеседника. Он видел теперь впереди лишь
согнутые спины в грубых рубашках, а позади наклоненные лица, сжимающие
зубами кожаные тесемки шляп.
С каждой минутой ночи кони выносили нас все выше и выше на гребень, а
потом они ринулись вниз, увлекая за собой камни, прошлогодний снег,
вековечные небылицы. Вскоре они уже пересекли всю холмистую Калифорнию и
тогда медленно, будто бы в киношном замедлении, выплыли на белый как снег
пляж Кармел.
Москвич глазам своим не верил: Уэйны, Пеки, Куперы и Гейблы спокойно
спешивались и отпускали своих коней, а те, спокойно помахивая гривами,
уходили в темный океан, а тот спокойно, но с интересом рычал, как будто
гигантский зрительный зал перед концертом.
Затем герои вестернов на глазах Москвича спокойно стали превращаться в
других его героев - музыкантов американского джаза. Луч луны словно
прожектор бродил по пляжу, освещая одно за другим лица Дюка Эллингтона и Луи
Армстронга, Кинга Оливера и Каунта Бейси, Чарли Паркера и Стена Кентона,
Джона Колтрейна и Орнета Колмена, Дейва Брубека и Джерри Муллигана,
Телониуса Монка и Элвина Джонса...
Все инструменты уже были на пляже: и саксофоны, и трубы, и ударные, и
пиано. С неуклюжим грохотом пролетел над пляжем древний "дуглас", голос
Глена Миллера громко прошептал оттуда "раз-два-три", и концерт начался.
Что они играли? Москвич не знал. Он был наверху блаженства, на самом
верху, он качался на остренькой спице блаженства и чувствовал, что его
"типичное американское приключение" близится к счастливому концу. Что они
играли? Быть может, десяток тем сразу? И все это была классика: и "Высокая
луна", и "Маршрут А", и "Вокруг полуночи", и "Караван", и "Бери пятерку"...
Они начинали темы, а потом импровизировали за милую душу каждый по-своему и
все одновременно, но это не было какафонией: Москвич слышал - всех!
Все было бы хорошо, но постепенно на гребешке дюны стал высвечиваться
маленький столик с ядовитой лампочкой. Там сидел музыкальный критик,
паршивенький Мемозов, изображал из себя суперумника и, делая вид, что не
