полтора, а Ронни все танцевал без передышки. Иногда он выныривал из дыма -
извивающийся, с закрытыми глазами, что-то шепчущий - и снова пропадал в
дыму.
Наконец мы очутились на поверхности, в патриархальной литературной
тишине рынка Ковент-гарден (цветочница Элиза!), среди проволочных
контейнеров с брюссельской капустой. Мы долго шли пешком по мокрым тихим
лондонским улицам, отражаясь в ночных погашенных витринах всей нашей
"бандой" - Аманда, Джон, Ольга, Габриэлла, Николас... Мы говорили о хиппи, о
футуристах, о ксенофобии...
Впереди нас шествовали два шестифутовых лондонских бобби, ночной
патруль. Встречные спрашивали полицейских, как пройти к "Middle Earth". Те
объясняли вежливо:
- Сначала налево, джентльмены, потом направо, однако мы не советуем вам
туда ходить, это неприличное место.
Что стало с той нашей компанией образца осени 1967-го? Я их никого до
сих пор не встречал, но слышал, что кто-то стал членом парламента, кто-то
профессором, кто-то астрологом... Так или иначе, но эти западные молодые
люди за истекшее восьмилетие ходили дорожкой хиппи, а Аманда по ней
добралась даже до Непала. Однако, кажется, вернулась, защитила диссертацию и
родила дитя.
И вот через восемь лет я оказался в Калифорнии, на том западном берегу,
где как раз и возникло это странное "движение" западной молодежи.
- Ты видишь? Вот здесь в семьдесят втором году яблоку негде было
упасть - повсюду сидели хиппи...
Перед нами залитый огнем реклам Сансет-стрип. Рекламы водки, кока-колы,
сигарет. Одна за другой двери ночных клубов. Пустота. Тишина. Лишь идет,
посвистывая, ночной прохожий. Постукивают стодолларовые башмаки. Ветерок
откидывает фалду отличного блейзера.
...- Ты видишь? Вот здесь, собственно говоря, и появились первые хиппи.
Здесь родилось это слово. Раньше здесь яблоку негде было упасть...
Перед нами перекресток Хайтс-Ашбери в Сан-Франциско. Бежит кот через
дорогу. На столбе сильно подержанная временем листовка "Инструкция по
проведению пролетарских революций в городских кварталах". Открывается со
скрипом дверь, появляется сгорбленный человек лет пятидесяти, весь почему-то
мокрый до нитки, капли капают с волос, бровей, носа. Скользнув невидящим
взглядом остекленевших глаз, тащится мимо.
...- Ты видишь? Вот здесь собирались большие хиппи. Это был big deal!
Здесь, возле ресторана, жгли костер, над ним кружились вороны, а из темноты
подходили все новые и новые ребята, потому что Пасифик-коуст-хайвэй
буквально был усыпан хиппи-хичхайкерами.
Перед нами бывший костер "больших хиппи", забранный в чугунную решетку
и превращенный в камин. Мы на застекленной веранде ресторана "Натэнэ",
висящей над океаном, в сорока милях от Монтерея. Посетителей много, аппетит
хороший, настроение, по-видимому, преотличное. Судя по ценам, клиентура
ресторана - upper middle class. А есть ли здесь хоть один хиппи, не считая
официантов, одетых а-ля хиппи? Вон сидит старая женщина с очень длинными
седыми волосами, с закрытыми глазами, с худым лицом индейского вождя, она -
старая хиппица...
Хиппи - кончились! Их больше нет?!
Между тем за прошедшее восьмилетие даже в нашем языке появились слова,
производные от этого странного hippie... "Хипня", "хипую", "захиповал",
"хипово", "хипари"...
Между тем во всех странах Запада оформилось, развилось, разрослось
явление, которое называют теперь hippies style - "стиль хиппи". Массовая
культура, развлекательная и потребительская индустрия, перемалывает этот
стиль на своих жерновах. Майки с надписями и рисунками - гигантский бизнес.
Джинсы заполнили весь мир. Куртки, сумки, прически, пояса, пряжки, музыка,
даже автомобили - в стиле одинокого мореплавателя-хиппи, плывущего свободно
и отчужденно через море страстей; в стиле одинокого монаха, бредущего по
свету под дырявым зонтиком. Монах-расстрига, беглец из Тибета, Ринго Стар,
ах, обалдеть - that's a picture! "Движение" превратилось в "стиль".
Ты, Ронни, наивный теоретик ранних хиппи, детей цветов, провозглашающих
власть цветов, разве ты не знал, что на цветок, засунутый в ствол, карабин
отвечает выстрелом?
Ты был романтик, Ронни, ты даже в бесовских игрищах хунвейбинов находил
романтику. Разве ты не знал, что и молодые наци называли себя романтиками?
Я помню демонстрацию "флауэр пипл" возле вокзала Виктория солнечным
ноябрьским днем 1967-го. Лондон тогда поразил меня обилием солнца и
молодежи. Как он отличался от литературного стереотипа "туманного,
чопорного, чугунного!.." Они ничего не требовали в тот день, а просто
показывали себя солнцу и Лондону, свои огромные рыжие космы, банты,
галстуки, колокольчики, бусы, браслеты, гитары... Цветы, власть цветов -
смотрите на нас и меняйтесь! Грядет революция духа, революция любви!
Не пройдет и года, как "квадраты" в полицейской форме будут избивать
"неквадратный народ" и в Париже, и в Чикаго, и в других местах мира.
Месяц за месяцем все больше и больше оранжерея превращалась в костер.
Кабинетные социологи, разводя холеными ладонями, объясняли бунт молодежи
повышением солнечной активности. В гуще хиппи, в котле, кто-то, но только уж
не Аполлон сбивал мутовкой масло, и раскаленные шарики выскакивали на
поверхность - воинственные хиппи, "ангелы ада", "городские герильеры", а
потом и гнусные сучки-имбецилки, слуги "сатаны" Менсона. Диалектика давала
предметный урок любителям ботаники. Хоть расшиби себе лоб о стенки - повсюду
"единство противоположностей", повсюду резиновые пули, слезоточивый газ.
Они еще долго бунтовали, забыв про "власть цветов", превращая кампусы в
осажденные города, требуя, требуя, требуя...
Тишайший профессор в Беркли рассказывал:
- Тревожное было время, господа, и не совсем понятное. Однажды читаю я
лекцию, и вдруг распахиваются в аудитории все двери и входит отряд
"революционеров". Впереди черный красавец, вожак. "Что здесь происходит? -
гневно спрашивает он. - Засоряете молодые умы буржуазной наукой?" -
"Позвольте, говорю, просто я лекцию читаю по тематическому плану." - "О чем
читаете?" - "О русской поэзии, с вашего позволения." - "Приказ комитета,
слушайте внимательно: с этого дня будете читать только революционного поэта
Горького, и никого больше!" - "А Маяковского можно?" - "Оглохли, профессор?
Вам же сказано - только Макса Горького, и никого больше!" - "Однако
позвольте, но Алексей Максимович Горький больше известен в мировой
литературе как прозаик, в то время как Владимир Владимирович Маяковский..."
Они приблизились и окружили кафедру. Голые груди, длинные волосы, всяческие
знаки - и звезды, и буддийские символы, и крестики, а главное, знаете ли,
глаза, очень большие и с очень резким непонятным выражением. Нет, не угроза
была в этих глазах, нечто другое - некоторое странное резкое выражение, быть
может, ближе всего именно к солнечной радиации... "Вы что, не поняли нас,
проф?" - спросил вожак. "Нет-нет, сэр, я вас отлично понял," - поспешил я
его заверить... Между прочим, ба, как интересно! - прервал вдруг сам себя
профессор. - Вы можете сейчас увидеть героя моего рассказа. Вот он, тот
вожак!
Профессор показал подбородком и тростью - слегка.
Мы шли по знаменитой Телеграф-стрит в Беркли. Здесь еще остались следы
бурных денечков: в некоторых лавках витрины были заложены кирпичом. Витрины
этой улицы оказались, увы, главными жертвами молодежных "революций",
безобиднейшие галантерейные витрины. Я повернулся по направлению
профессорской трости и увидел чудеснейшего парня. Он сидел на тротуаре в
позе "лотос", мягко улыбался огромными коричневыми глазами и негромко что-то
наигрывал на флейте. Улыбка, казалось, освещала не только лицо его, но и всю
атлетическую фигуру, обнаженный скульптурный торс и сильно развитые грудные
мышцы и грудину, на которой висело распятие. Свет улыбки лежал и на коврике
перед флейтистом. На коврике были представлены металлические пряжки для
ремней - его товар. Рядом, склонив голову, слушая музыку, сидела чудаковатая
собака, его друг.
Я тоже прислушался: черный красавец играл что-то очень простое,
лирическое, что-то, видимо, из средневековых английских баллад.
- Вы видите, он стал уличным торговцем, - сказал профессор. - Многие
наши берклийские "революционеры" и хиппи стали сейчас уличными торговцами.
Я посмотрел вдоль Телеграф-стрит, на всех ее торговцев и понял, что
это, конечно, не настоящая торговля, что это новый стиль жизни.
На обочине тротуара была разложена всякая всячина: кожаные кепки и
шляпы, пояса, пряжки, поясные кошельки, джинсовые жилетки, поношенные
рубашки US air force с именами летчиков на карманах (особый шик), брелоки,
цепочки, медальоны и прочая дребедень. Торговцы, парни и девицы, сидели или
стояли, разговаривали друг с другом или молчали, пили пиво или читали. Одеты
и декорированы они были весьма экзотично, весьма карнавально, но вполне по
нынешним временам пристойно и чисто и, собственно говоря, мало отличались от
нынешнего калифорнийского beautiful people. Правда, все они курили не вполне
обычные сигареты и не вполне обычный сладковатый дымок развевал океанский
сквознячок вдоль Телеграф-стрит, но, впрочем...
В то время, когда одни бунтовали, другие ныряли в иные неземные и
невоздушные океаны, делали trip, то есть отправлялись в "путешествие" к
вратам рая. Страшный наркотик LSD открывал истину, как утверждали его
приверженцы. В газетах то и дело появлялись сообщения о том, что очередной
хиппи, приняв эл-эс-ди, вообразил себя птицей и сыграл из окна на мостовую.
Хиппи шли дорогой контрабандистов, но в обратном направлении, к маковым
полям, через Марокко и Ближний Восток в Пакистан, Индию, Бангладеш, Непал...
Себя они считали истинными хиппи, groovy people, в отличие от подделки, от
стиляг, от "пластмассовых".
Несколько лет назад девушка из нашей лондонской компании шестьдесят
седьмого года писала мне:
"Ты знаешь, у нас образовалась family, семья, и это было очень
интересно, потому что все были очень интересными, все понимали музыку и
философию и, конечно, делали trip.
...Мы были на острове Сан-Лоренцо в доме Джэн Т., которую ты, к
сожалению, не знаешь. Мы лежали по вечерам на пляже и старались улететь
подальше от Солнечной системы.
Однажды наш гуру Билл Даблью сказал, что его позвал Шива, и стал
уходить в море. Мы смотрели, как он по закатной солнечной дорожке уходил все
глубже и глубже, по пояс, по грудь, по горло... Всем был интересен этот
торжественный момент исчезновения нашего гуру в объятиях Шивы. Многим уже
казалось, что и они слышат зовы богов. Мне тоже казалось, кажется.
Но Билл не исчез в объятиях Шивы, а стал возвращаться. Он сказал, что
когда вода дошла ему до ноздрей, он услышал властный приказ Шивы -
вернуться!
Конечно, наша family после этого случая стала распадаться, ведь многие
стали считать Билла Даблью шарлатаном. Я тогда с двумя мальчиками уехала в
Маракеш, а потом, уже в 1971 году на фестивале в Амстердаме, ребята сказали,
что Билла убили велосипедными цепями в Гонконге, в какой-то курильне.
Все-таки он был незаурядный человек..."
Кажется, автор этого письма сейчас уже покончила с юношескими
приключениями и благополучно причалила к берегу в пределах Солнечной
системы.
Сейчас в Калифорнии я увидел, что трагическое демоническое увлечение
наркотиками вроде бы пошло на спад. Конечно, остались больные люди, и их
немало, но мода на болезнь кончилась. Сильные яды не пользуются прежним
