"лендровера" пиратская косица, шляпа с перьями, бархатный плащ. В самом
деле, не мы одни такие умные!
Через некоторое время убеждаемся: тысячи таких умных прибыли на
Renessance Pleasure Fair в долину Агура, тысячи автомобилей рядами стоят на
паркинг-лот меж зеленых холмов.
Мы паркуемся, идем вместе с толпой, переваливаем через невысокий холм и
оказываемся в другом мире. Паркинг-лот с его гигантским дисциплинированным
автостадом исчезает за холмом. Сбоку от пыльной грунтовой дороги гарцует
средневековый герольд в лентах и перьях.
- Сюда, сюда, милорды! Милости просим, прекрасные леди!
Мы видим хвостатые флаги на шестах, шатры, кибитки, помосты, платим по
четыре доллара с носа и оказываемся в елизаветинской Англии XVI века, среди
шекспировских персонажей.
Собственно говоря, это все тот же южнокалифорнийский "бьютифул пипл",
но может возникнуть и странная аберрация зрения, можно ведь предположить и
обратное: странные, мол, фантазии приходят в голову базарному лондонскому
люду - иные обнажают торсы, иные бесстыдно показывают голые ноги... Отелло в
джинсах... Гамлет в шортах, Шейлок в гавайской рубахе... а некоторые Офелии
и Дездемоны обнажены самым колдовским образом, эти-то, уж конечно, ведьмы и
им место на костре!..
Мы, профессора Уортс и Аксенов, тоже ведь не хуже других: башмаки
связываем шнурками и перекидываем через плечо, рубашки превращаются в пояса,
с помощью папье-маше увеличиваем себе носы, у Дина на макушке каперская
клеенчатая шляпа (ведь он у нас истинный WASP - White Anglo-Saxon Protestant
- "белые англосаксы-протестанты", потомки первых поселенцев из Новой
Англии), я (восточный человек) в чалме. Словом, сливаемся с ренессансной
толпой.
Здесь и там на помостах, на вытоптанной земле и на телегах дают
представления труппы бродячих актеров, музыканты, фокусники, жонглеры,
канатоходцы. На сцене "Друри-крик" заезжие бродяги из Италии, труппа
Комедия-дель-арте. В ста ярдах от них партнер Уилла Шекспира и его тезка
Уилл Кемп представляет почтеннейшей публике труппу "Глобуса". Астрологи в
острых колпаках, ученые люди сидят под зонтиками. Шумят дубы...
Весьма занятно, между прочим, выглядит в этой толпе господин в костюме
и галстуке, регистратор избирателей на будущие выборы в законодательное
собрание штата Калифорния, но на него почему-то никто не обращает внимания.
Итак, шумят дубы своей резной листвой, эдакая прелестная кипень под
тихоокеанским - пардон, пардон, конечно же, не под тихоокеанским! - под
атлантическим бризом, под ветром с древней морской дороги - Ла-Манша.
Под дубом в пестрой игре теней сидит таинственная арфистка, весьма
тонкая, в черном со звездами, волосы распущены на всю узкую спину, на узком
носике огромные кристаллические очки, преломляющие свет. Мы останавливаемся,
внимаем чудесным звукам. Арфистка поет:
- Вы два джентльмена с картонными носами и с башмаками на плечах, не
думайте, что вы не замечены. За вами следят попугай, макака, осел, элефант и
арфистка.
Она оставляет свою арфу на произвол судьбы и со смехом бросается к нам.
Милейшая Калифорнийка!
Разумеется, с ее появлением началась вторая часть нашей ренессансной
фиесты: беспорядочные знакомства, chain-smoking, турецкий кофе, французские
сливки, цыганские пляски, американские штучки... Вскоре образовалась у нас
компания: астроном из Непала, повар из Норвегии, студент из Мехико-сити,
художница с Восточного берега, медсестра из Канады и просто девушка из
Польши.
Ярмарочное кружение занесло нас наконец к славянским шатрам. Облепили
русский к ъ о б а к, который предлагал милордам и миледи софт-дринк квас и
царские п и р О ж к и.
Неподалеку уж второй час без остановки плясал табор балканских цыган
под командой черноокой Магдалены. Черноокая выскочила к нам из круга. Все
как полагается: косы, мониста, серьги, босые ноги, вулканический нрав...
Ура! Восторг всей компании!
Тут вдруг запели серебряные трубы, забухали барабаны, зычные голоса
возопили:
- Make way for Her Majesty! (Дорогу Ее Величеству!)
Появилась процессия. Шотландские волынщики в клетчатых килтах, гиганты,
карлики, шуты, палачи в черных мешках с дырками для глаз и с жуткими
топорами, вельможи, стража с алебардами и наконец четыре телохранителя
пронесли на плечах кресло, в котором восседала сама Глориана - Елизавета I.
Точнейшая, между прочим, копия, чудеснейшая! Напудренные щечки, а поверх
пудры пятна румян, длинноватый носик, маловатые глазки, высокий кружевной
ворот. Все было чрезвычайно естественно, вплоть до того, что Ее Величество
чуть не свалилось с носилок, приветствуя толпу, ибо была слегка, как
говорится, вдребодан.
Потом началась третья часть нашей ренессансной фиесты, то есть разъезд.
Компания наша самым непринужденным образом все увеличивалась, расставаться,
конечно, никто не хотел, и когда автомобили прибыли из долины Агура на тихую
Транквилло-драйв, оказалось, что нас человек тридцать пять - сорок.
Гости заполнили дом. Что за дом? Точно никто не знает, сейчас выйдет
хозяйка, может быть, объяснит. Кто хозяйка? Неважно. Дом, во всяком случае,
был большой, с двумя бассейнами, с тремя автомобилями, с четырьмя
телевизорами, с кондиционерами, рефрижераторами и прочей автоматической
дребеденью, плюс с коврами. Вышла хозяйка, та самая цыганка Магдалена,
по-прежнему босая, но уже в джинсах и маечке. Появился и муж в очках.
Хозяйка как хозяйка - профессор французской литературы. Муж как муж -
атомный физик...
Я рассказал об этом дне довольно подробно, как понимает читатель, не
только для того, чтобы его позабавить, но и для того, чтобы шурануть
кочергой беллетристики по уголькам проблемы. Проблема наша - да-да - не
затухает. Ведь без проблемы же нам же никак нельзя же. Что за очерки без
проблемы? Без проблем писать очерки - неприлично. Кроме того, практика
показала, что читатель просто устает от беспроблемности.
Какая же проблема? А вот какая: ярмарка эта под ренессансными дубами,
праздник без электричества, без звукоусилителей и магнитофонов и даже без
охладительных систем, без кока-колы (!) - эта ярмарка показалась мне при
всей ее прелести, юморе и куртуазности каким-то подобием бунта.
Конечно, в Америке из поколения в поколение передается ностальгия по
матушке Европе, и где только возможно американцы строят "маленькие Англии" -
и в Диснейленде, и возле трапов "Куин Мэри", - а также маленькие Италии,
Германии, России... Но тут было нечто другое.
Renessance Pleasure Fair показалась мне каким-то подобием прорыва,
стихийного бегства из той обыденщины, которую называют по-разному - то
"американский образ жизни", то "жизненный стандарт", а критически мыслящие
интеллектуалы произносят в таких случаях очень модное слово "тоталитаризм".
Говоря "тоталитаризм", американские интеллектуалы имеют в виду некое
устрашающее будущее технотронное бездуховное общество, подобное, вероятно,
тому, что изображено в романе Р.Брэдбери "451 по Фаренгейту". Приметы этого
общества видятся им повсюду, порой, как мне показалось, они даже с некоторой
долей мазохизма выискивают эти приметы. Впрочем, ведь говорят же порой, что
некоторая доля мазохизма присуща всякой развитой интеллигенции.
Иностранцу, однако, иногда кажется странным смешение понятий "стандарт"
и "тоталитаризм". Вот примеры.
Диснейленд? Тоталитаризм. Рекламы по телевидению? Тоталитаризм.
Скоростные закусочные "Кентакки фрайд чикен" и "Джек ин зе бокс"?
Тоталитаризм. И так далее.
Так ведь полезные же, удобные вещи и цыплята эти жареные, всегда
горячие, с корочкой, мгновенно к вашим услугам, и объявления, и проч... -
скажет иностранец.
А кто вам сказал, что тоталитаризм неудобен? Он очень уютно вас
расслабляет, размягчает и даже полезен для метаболизма - быстро возразит
американский интеллигент.
Есть, однако, весьма и весьма серьезные "неполезные" вещи, по которым
бьет эта социальная критика. Например, смог.
Смог - это тоталитаризм, говорят вам, и вы, привыкший уже к этому
словечку, только усмехаетесь. Все, что связано со смогом в Лос-Анджелесе,
вам, жителю Садового кольца, кажется преувеличением. Газеты каждый вечер
сообщают процент вредных газов, углерода, фтора в воздухе, но вы, урбанист,
не чувствуете в воздухе Лос-Анджелеса ничего особенного, вы даже с некоторой
странной гордостью заявляете: у нас, ха-ха, ничуть не чище!
Однако дело тут даже не в процентах фтора, а в том, что этих процентов
на фривэях Лос-Анджелеса могло совсем не быть. Американцы говорят, что в
стране давно уже изобретены паровые и электрические двигатели, не
загрязняющие воздух, но автомобильные гиганты в стачке с нефтяными
концернами закупают все подобные изобретения и проекты, кладут их в сейфы и
держат под секретом. Значит, ради прибылей и весьма сомнительных
политико-экономических расчетов пренебрегают здоровьем людей - да, вот это
уже настоящий тоталитаризм!
Еще более серьезное, как я понимаю, дело - банки. За два с половиной
месяца жизни в США я так и не смог разобраться в системах финансирования и
субсидирования, хотя много раз был свидетелем разговоров на эти темы. То ли
системы эти слишком сложны, то ли сказывалась моя врожденная финансовая
бездарность, или то и другое вместе. Однако я усек, что банки являются в
этой стране не только финансовыми органами, не только хранилищами денег и уж
не сберкассами, во всяком случае.
Банки, как мне кажется, образуют как бы костяк американского общества,
но наряду с этим они действуют и деструктивно, разрушая основы духовной
жизни и унижая американское понимание свободы. Они, банки, как рассказали
мне, собирают информацию о своих клиентах!
Они собирают информацию не только о доходах или деловых качествах, но
также и об образе жизни, а может быть - чем черт не шутит! - и об образе
мысли? Таким образом, банки становятся как бы соглядатаями, хмурыми
незримыми патронами, на которых средний шаловливый (как все средние)
гражданин волей-неволей должен озираться.
Это уже, конечно, очень серьезный тоталитаризм, и с ним американская
интеллигенция не хочет мириться.
В менее серьезных, но частых проявлениях тоталитаризма то и дело на
глазах американца происходят столкновения различных социально-
психологических противоречий.
Вот, например, феномен моды. Мода всегда начинается с попытки вырваться
за частокол, за флажки, за зону, но почти мгновенно после прорыва зона
расширяется и поглощает смельчака. Я уже касался частично этой проблемы в
главе о хиппи.
Однако чего же здесь больше, что превалирует: жадные щупальца стандарта
или массовый выход за условные изгороди?
Мне нравится современная мода калифорнийцев, ибо главная ее тенденция -
отсутствие строгой моды. Какие бы линии ни диктовали парижские законодатели
Диор, Карден и прочие, калифорнийский люд с этими законами мало считается.
Пестрота толпы в Эл-Эй просто удивительная.
Я мало там ходил в театры, потому что все вокруг меня было спектаклем,
но однажды отправился на оперу "Jesus Christ Superstar" в ультрасовременный
"Century-City". Были некоторые колебания по поводу галстука - надеть ли? С
одной стороны, галстук - это все-таки некоторый конформизм, но с другой
стороны, все-таки театр же. Вспоминался Зощенко. Придя, убедился, что
колебания были совершенно напрасными: с одинаковым успехом я мог надеть
галстук или не надеть галстука.
Вокруг меня на дне прозрачного космического колодца прогуливалась
