- Так тогда вы ничего не поймете, - сказал он разочарованно.
- А вы объясните, - сердито сказал я, и он покорно принялся
объяснять. Он объявил, что вероятность - это количественная характеристика
возможности наступления того или иного события.
- А причем здесь бутерброды? - спросил я.
- Бутерброд может упасть или маслом вниз, или маслом вверх, - сказал
он. - Так вот, вообще говоря, если вы будете бросать бутерброд наудачу,
случайным образом, то он будет падать то так, то эдак. В половине случаев
он упадет маслом вверх, в половине - маслом вниз. Понятно?
- Понятно, - сказал я. Почему-то я вспомнил, что еще не ужинал.
- В таких случаях говорят, что вероятность желаемого исхода равна
половине - одной второй.
Дальше он рассказал, что если бросать бутерброд, например, сто раз,
то он может упасть маслом вверх не пятьдесят раз, а пятьдесят пять или
двадцать и что только если бросать его долго и много, масло вверху
окажется приблизительно в половине всех случаев. Я представил себе этот
несчастный бутерброд с маслом (и, может быть, даже с икрой) после того,
как его бросали тысячу раз на пол, пусть даже на не очень грязный, и
спросил, неужели действительно были люди, которые этим занимались. Он стал
рассказывать, что для этих целей пользовались в основном не бутербродами,
а монетой, как в игре в орлянку, и начал объяснять, как это делалось,
забираясь во все более глухие дебри, и скоро я совсем перестал его
понимать, и сидел, глядя в хмурое небо, и думал, что, вероятно, пойдет
дождь. Из этой первой лекции по теории вероятностей я запомнил только
полузнакомый термин "математическое ожидание". Незнакомец употреблял этот
термин неоднократно, и каждый раз я представлял себе большое помещение,
вроде зала ожидания, с кафельным полом, где сидят люди с портфелями и
бюварами и, подбрасывая время от времени к потолку монетки и бутерброды,
чего-то сосредоточенно ожидают. До сих пор я часто вижу это во сне. Но тут
незнакомец оглушил меня звонким термином "предельная теорема
Муавра-Лапласа" и сказал, что все это к делу не относится.
- Я, знаете ли, совсем не об этом хотел вам рассказать, - проговорил
он голосом, лишенным прежней живости.
- Простите, вы, вероятно, математик? - спросил я.
- Нет, - ответил он уныло. - Какой я математик? Я флюктуация.
Из вежливости я промолчал.
- Да, так я вам, кажется, еще не рассказал своей истории, - вспомнил
он.
- Вы говорили о бутербродах, - сказал я.
- Это, знаете ли, первым заметил мой дядя, - продолжал он. Я был,
знаете ли, рассеян и часто ронял бутерброды. И бутерброды у меня всегда
падали маслом вверх.
- Ну, и хорошо, - сказал я.
Он горестно вздохнул.
- Это хорошо, когда изредка... А вот когда всегда! Вы понимаете -
всегда!
Я ничего не понимал и сказал ему об этом.
- Мой дядя немного знал математику и увлекался теорией вероятностей.
Он посоветовал мне попробовать бросить монетку. Мы ее бросали вместе. Я
сразу тогда даже не понял, что я конченый человек, а мой дядя это понял.
Он так и сказал мне тогда: "Ты конченый человек!"
Я по-прежнему ничего не понимал.
- В первый раз я бросил монетку сто раз, и дядя сто раз. У него орел
выпал пятьдесят три раза, а у меня девяносто восемь. У дяди, знаете ли,
глаза на лоб вылезли. И у меня тоже. Потом я бросил монетку еще двести
раз, и представьте себе, орел у меня выпал сто девяносто шесть раз. Мне
уже тогда следовало понять, чем такие вещи должны кончиться. Мне надо было
понять, что когда-нибудь наступит и сегодняшний вечер! - Тут он, кажется,
всхлипнул. - Но тогда я, знаете ли, был слишком молод, моложе вас. Мне все
это представлялось очень интересным. Мне казалось очень забавным
чувствовать себя средоточием всех чудес на свете.
- Чем? - изумился я.
- Э-э-э... средоточием чудес. Я не могу другого слова подобрать, хотя
и пытался.
Он немножко успокоился и принялся рассказывать все по порядку,
беспрерывно куря и покашливая. Рассказывал он подробно, старательно
описывая все детали и неизменно подводя научную базу под все излагаемые
события. Он поразил меня если не глубиной, то разносторонностью своих
знаний. Он осыпал меня терминами из физики, математики, термодинамики и
кинетической теории газов, так что потом, уже став взрослым, я часто
удивлялся, почему тот или иной термин кажется мне таким знакомым. Зачастую
он пускался в философские рассуждения, а иногда казался просто
несамокритичным. Так, он неоднократно величал себя "феноменом", "чудом
природы" и "гигантской флюктуацией". Тогда я понял, что это не профессия.
Он мне заявил, что чудес не бывает, а бывают только весьма маловероятные
события.
- В природе, - наставительно говорил он, - наиболее вероятные события
осуществляются наиболее часто, а наименее вероятные осуществляются гораздо
реже.
Он имел в виду закон неубывания энтропии, но тогда для меня все это
звучало веско. Потом он попытался мне объяснить понятия наивероятнейшего
состояния и флюктуации. Мое воображение потряс тогда этот известный пример
с воздухом, который весь собрался в одной половине комнаты.
- В этом случае, - говорил он, - все, кто сидел в другой половине,
задохнулись бы, а остальные сочли бы происшедшее чудом. А это отнюдь не
чудо, это вполне реальный, но необычайно маловероятный факт. Это была бы
гигантская флюктуация, ничтожно вероятное отклонение от наиболее
вероятного состояния.
По его словам, он и был таким отклонением от наиболее вероятного
состояния. Его окружали чудеса. Увидеть, например, двенадцатикратную
радугу было для него пустяком - он видел их шесть или семь раз.
- Я побью любого синоптика-любителя, - удрученно хвастался он. - Я
видел полярные сияния в Алма-Ате, Брокенское видение на Кавказе и двадцать
раз наблюдал знаменитый зеленый луч, или "меч голода", как его называют. Я
приехал в Батуми, и там началась засуха. Тогда я отправился путешествовать
в Гоби, и трижды попал там под тропический ливень.
За время обучения в школе и в вузе он сдал множество экзаменов и
каждый раз вытаскивал билет номер пять. Однажды он сдавал спецкурс, и было
точно известно, что будет всего четыре билета - по числу сдающих, - и он
все-таки вытащил билет номер пять, потому что за час до экзамена
преподаватель вдруг решил добавить еще один билет. Бутерброды продолжали у
него падать маслом вверх. ("На это я, по-видимому, обречен до конца жизни,
- сказал он. - Это всегда будет мне напоминать, что я не какой-нибудь
обыкновенный человек, а гигантская флюктуация"). Дважды ему случалось
присутствовать при образовании больших воздушных линз ("это
макроскопические флюктуации плотности воздуха", - непонятно объяснил он),
и оба раза эти линзы зажигали спичку у него в руках.
Все чудеса, с которыми он сталкивался, он делил на три группы. На
приятные, неприятные и нейтральные. Бутерброды маслом вверх, например,
относились к первой группе. Неизменный насморк, регулярно и независимо от
погоды начинающийся и кончающийся первого числа каждого месяца, относился
ко второй группе. К третьей группе относились разнообразные редчайшие
явления природы, которые имели честь происходить в его присутствии.
Однажды в его присутствии произошло нарушение второго закона
термодинамики; вода в сосуде с цветами неожиданно принялась отнимать тепло
от окружающего воздуха и довела себя до кипения, а в комнате выпал иней.
("После этого я ходил как пришибленный и до сих пор, знаете ли, пробую
воду пальцем, прежде чем ее, скажем, пить...") Неоднократно к нему в
палатку - он много путешествовал - залетали шаровые молнии и часами висели
под потолком. В конце концов он привык к этому и использовал шаровые
молнии как электрические лампочки: читал.
- Вы знаете, что такое метеорит? - спросил он неожиданно. Молодость
склонна к плоским шуткам, и я ответил, что метеориты - это падающие
звезды, которые не имеют ничего общего со звездами, которые не падают.
- Метеориты иногда попадают в дома, - задумчиво сказал он. - Но это
очень редкое событие. И зарегистрирован только один, знаете ли, случай,
когда метеорит попал в человека. Единственный, знаете ли, в своем роде
случай...
- Ну, и что? - спросил я.
Он наклонился ко мне и прошептал:
- Так этот человек - я!
- Вы шутите, - сказал я, вздрогнув.
- Нисколько, - грустно сказал он.
Оказалось, что все это произошло на Урале. Он шел пешком через горы,
остановился на минутку, чтобы завязать шнурок на ботинке. Раздался резкий
шелестящий свист, и он ощутил толчок в заднюю, знаете ли, часть тела и
боль от ожога.
- На штанах была вот такая дыра, - рассказывал он. - Кровь текла,
знаете ли, но не сильно. Жалко, что сейчас темно, я бы показал вам шрам.
Он подобрал там несколько подозрительных камешков и хранил их в своем
столе - может быть, один из них и есть тот метеорит.
Случались с ним и вещи, совершенно необъяснимые с научной точки
зрения. По крайней мере пока, при нынешнем уровне науки. Так, однажды ни с
того ни с сего он стал источником мощного магнитного поля. Выразилось это
в том, что все предметы из ферромагнетиков, находившиеся в комнате,
сорвались с места и по силовым линиям ринулись на него. Стальное перо
вонзилось ему в щеку, что-то больно ударило по голове и по спине. Он
закрылся руками, дрожа от ужаса, с ног до головы облепленный ножами,
вилками, ложками, ножницами, и вдруг все кончилось. Явление длилось не
больше десяти секунд, и он совершенно не знал, как его можно объяснить.
В другой раз, получив письмо от приятеля, он после первой же строчки,
к изумлению своему, обнаружил, что совершенно такое же письмо получал уже
несколько лет назад. Он вспомнил даже, что на оборотной стороне, рядом с
подписью, должна быть большая клякса. Перевернув письмо, он действительно
увидел кляксу.
- Все эти вещи не повторялись больше, - печально сообщил он. - Я
считал их самыми замечательными в своей коллекции. Но только, знаете ли,
до сегодняшнего вечера.
Он вообще очень часто прерывал свою речь, для того чтобы заявить:
"Все это, знаете ли, было бы очень хорошо, но вот сегодня... Это уже
слишком, уверяю вас".
- А вам не кажется, - спросил я, - что вы представляете интерес для
науки?
- Я думал об этом, - сказал он. - Я писал. Я, знаете ли, предлагал.
Мне никто не верит. Даже родные не верят. Только дядя верил, но теперь он
умер. Все считают меня оригиналом и неумным шутником. Я просто не
представляю себе, что они будут думать после сегодняшнего события. - Он
вздохнул и бросил окурок. - Да, может быть, это и к лучшему, что мне не
верят. Предположим, что мне бы кто-нибудь поверил. Создали бы комиссию,
она бы за мной везде ходила и ждала чудес. А я человек от природы
нелюдимый, а тут еще от всего этого характер у меня испортился совершенно.
Иногда не сплю по ночам - боюсь.
Насчет комиссии я был с ним не согласен. Ведь и в самом деле, он не
мог вызывать чудеса по своему желанию. Он был только средоточием чудес,
точкой пространства, как он говорил, где происходят маловероятные события.
Без комиссии и наблюдения не обошлось бы.
- Я писал одному известному ученому, - продолжал он. - В основном,
правда, о метеорите и о воде в вазе. Но он, знаете ли, отнесся к этому
юмористически. Он ответил, что метеорит упал вовсе не на меня, а на
одного, кажется японского, шофера. И он очень язвительно посоветовал мне
обратиться к врачу. Меня очень заинтересовал этот шофер. Я подумал, что
