встречал этого Абалкина... Это было на Саракше за Голубой Змеей... Они
прибыли туда изучать голованов: Комов, Раулингсон, Марта и этот угрюмый
парнишка-практикант... У него было тогда очень бледное лицо и длинные
прямые волосы, как у американского индекца... Я помню, все поражались,
как голованы приняли его. Они его полюбили. Голованы любить не умеют, но
этого парнишку они полюбили сразу... Тесен мир! Ладно, посмотрим, что с
ним стало дальше...
...А дальше его отправляют работать по специальности на Гиганду.
Первый опыт самостоятельного внедрения: псарь тамошнего маршала
Нагон-Гига, потом егермейстер герцога Алайского... Так выглядят
егермейстеры герцога Алайского - (На фотографии Лев Абалкин почти
неузнаваем - нелепый балахон, огромный пегий парик с буклями до пупа и с
какими-то торчащими перьями. На сворке у него причудливо изогнутые
неправдоподобные борзые герцога Алайского, тучного мужика, который
присутствует тут же, с брезгливыми губами, в низко надвинутой на брови
меховой шапке с ушами до земли.) Егермейстером он проработал два с
половиной года, а потом его отправили на курсы переподготовки, и в конце
семидесятого он оказался на Саракше, где и был внедрен. Замечательный
послужной список: заключенный концентрационного лагеря (четыре месяца без
связи), переводчик комендатуры концлагеря, солдат строительных частей,
старший солдат Береговой охраны, переводчик штаба частей Береговой
охраны, переводчик-шифровальщик флагмана второго подводного флота,
шифровальщик имперского адмиралтейства... Вчуже страшно...
На дрянной древней фотографии зафиксирован момент попойки имперских
офицеров: мундиры расстегнуты, волосы взлохмачены, морды красные, между
ними какие-то полуголые особы женского пола в аллегорических позах,
бутылки, воздетые бокалы, дым коромыслом, и посреди всего этого Лев
Абалкин в распахнутой сорочке, глаза бешеные, рот разинут не то в песне,
не то в крике.
...А это что такое? Похоже на букву "Ж". Похоже также на японский
иероглиф "сандзю", что означает число тридцать... Непонятно, что это и
зачем сюда положено... Так. Теперь врачи. В интернате - Ядвига Михайловна
Леканова... Ну, я уже устал удивляться. Конечно, у этого ребенка лечащим
врачом мог быть только действительный член Всемирной академии...
Спустилась с горных высот фундаментальной науки, дабы скромно обслуживать
мальчишку из Сыктывкарского интерната... Правда, в школе прогрессоров за
ним наблюдал Ромуальд Кресеску. Это имя я тоже слышал, но не более
того... Впрочем, вполне возможно, что у них, прогрессоров, он тоже звезда
первой величины. А вот погибший Тристан Гутенфельд - о нем я не слышал
никогда и ничего. А между тем он вел Льва Абалкина последние двадцать два
года, бессменно. Один. Он и только он. Что само по себе поразительно,
если учесть, что Лев Абалкин мотался по всему космосу... Что-то вроде
персонального врача... Здоровье нашего Льва Абалкина представляло такую
общественную ценность, что к нему был приставлен персональный врач...
...Родители. Абалкина Стелла Владимировна, Цюрупа Вячеслав
Борисович. Оказывается, он круглый сирота, ему года не было, как они
погибли...
...Ну что же, Лев Абалкин, теперь я уже могу начинать искать тебя. Я
знаю, кто твой учитель, я знаю, кто твой наставник, я знаю твоих
наблюдающих врачей... А вот чего я не знаю, так это зачем Экселенцу
понадобилось тебя искать. Ты, конечно, очень странный человек, Лев
Абалкин, и может быть, все дело в том, что ты очень ценный человек, Лев
Абалкин... Стоп, стоп, стоп! Меня это совершенно не касается. Приказано
искать - ищи. Почему он, вернувшись на Землю, не зарегистрировался, как
все нормальные люди? Психический спазм. Отвращение к своему делу.
Прогрессор на грани психического спазма возвращается на родную планету,
где он не был по меньшей мере пятнадцать лет. Куда он пойдет? Родителей
нет, значит, учитель? Или наставник? Это возможно. Это вполне вероятно.
Поплакаться в жилетку. Причем скорее учитель, чем наставник. Ведь
наставник как-никак твой коллега, а у тебя - отвращение к своему делу.
Прежде всего обратимся к информаторию и поищем адреса...
...Федосеев Сергей Павлович. Живет и здравствует на берегу Аятского
озера в своей усадьбе с предостерегающим названием "Комарики"... сейчас
ему уже за сто... Мало того что он великий учитель, он еще, оказывается,
и археолог. У него в "Комариках" личный музей по палеолиту Северного
Урала... Что же, это будет у меня номер первый.
...Ах, черт побери, какая жалость! Эрнст Юлий Горн вне пределов
досягаемости. Некая планета Лу, я даже никогда не слышал о такой. Ему сто
шестнадцать лет, а он продолжает работать. И никакие спазмы его не берут.
Впрочем, если очень понадобится, доберемся и до планеты Лу.
...А вот до Ромуальда Кресеску я уже не доберусь никогда. В
семьдесят втором году погиб на Венере, при восхождении на пик Строгова.
Значит, остается Ядвига Михайловна Леканова... Сейчас она, оказывается,
работает в передвижном институте земной этнологии в бассейне Амазонки.
Адреса нет, желающие могут установить с нею связь через стационар в
Манаосе. Что ж, и на том спасибо... хотя сомнительно, конечно, чтобы мой
клиент в своем нынешнем состоянии потащился плакать в жилетку к своему
детскому врачу, да еще в эти первобытные дебри...
...Да. Вот еще шанс, Голованы. Голованы любили Льва Абалкина, и Лев
Абалкин любил голованов. У него был друг -голован Щекн-Итрч. Они вместе
работали на планете Надежда. Они вообще вместе работали до тех пор, пока
умные дяди не определили прирожденного зоопсихолога Льва Абалкина
прогрессором на Гиганду... На Земле есть постоянная миссия голованов,
где-то в Канаде. Надобно иметь это в виду. Но начинать следует с
учителя...
Максим Каммерер вышел из здания КОМКОНа и по бульвару. Красных
Кленов направился к ближайшей будке нуль-транспортировки. К будке
стояла небольшая очередь, человек пять. Последним стоял долговязый юноша
с диковинным котом на плече.
Очередь двигалась быстро. Над входом загорался зеленый плафон,
человек входил, зеленый свет сменялся красным, потом желтым и снова
зеленым. Максим был уже вторым, когда к будке прямо сквозь кусты сирени
продрался какой-то запыхавшийся, потный человек с роскошными бакенбардами
и, прижимая к груди короткопалые ладони, умоляюще проговорил по-русски с
сильным акцентом:
- Очень прошу! Страшная срочность! Судьба!
Его, улыбаясь, пропустили, и он исчез за дверью будки.
Потом настала очередь Максима. Он вошел, закрыл за собой дверь,
набрал на клавишном пульте девятизначный код, вспыхнула лиловая лампа у
него над головой, зажглись зеленые огни на двери, и Максим вышел в
шумящий сосновый бор. От площадки, где стояла будка, разбегались тропинки
и дороги с указателями. Максим нашел глазами указатель "Комарики" и
двинулся по песчаной, усыпанной хвоей дорожке между соснами.
Усадьба "Комарики" стояла на высоком обрыве над самой водой,
открытая всем ветрам. Хозяин встретил Максима без особой радости, но
достаточно приветливо. Они расположились на веранде у овального
антикварного столика, на который поставлены были: туесок со свежей
малиной, кувшин молока и несколько стаканов.
- По профессии я зоопсихолог, - сказал Максим, накладывая себе
малины, - но сейчас выступаю в качестве писателя или, точнее сказать,
журналиста. Я собираю материал для книги. Я хочу написать о контактах
человека с голованами. Вы, Сергей Павлович, конечно, знаете, что в этих
контактах ученик ваш Лев Абалкин сыграл весьма заметную роль... Я, видите
ли, и сам был с ним знаком когда-то, но с тех пор все связи утратил и
сейчас всячески пытаюсь его разыскать, да все без толку. На Земле его
сейчас нет, когда вернется - неизвестно... А я, знаете ли, хотел бы как
можно больше выяснить насчет его детства, как у него все это начиналось,
почему так, а не иначе... Движение психологии исследователя - вот что
меня интересует в первую очередь. К сожалению, наставника его уже нет в
живых, друзей его я не знаю совсем, но зато, к счастью, имею возможность
(Максим слегка поклонился) побеседовать с вами, его учителем. Я лично
убежден, что в человеке все начинается с детства, причем с самого раннего
детства... Как вы полагаете?
Старик довольно долго молчал с лицом совершенно неподвижным. А потом
вдруг спросил:
- Кто, собственно, такие - эти голованы?
Максим удивился.
- Ну как же... Голованы - это разумная киноидная раса, возникшая на
планете Саракш в результате лучевых мутаций...
- Киноиды? То есть собаки?
- Да. Разумные собакообразные. У них, знаете ли, огромные головы.
Отсюда - голованы...
- Значит, Лева занимается собакообразными... Добился все-таки
своего...
- Видите ли, - возразил Максим. - Я совсем не знаю, чем занимается
Лева сейчас, однако двадцать лет назад он голованами занимался - и с
большим успехом...
- Он всегда любил животных, - сказал старик. - И более того,
животные любили его. Я был убежден, что ему следует стать зоопсихологом.
Когда по распределению направили его в школу прогрессоров, я протестовал
как мог, я говорил, что это ошибка, но меня не послушались... Вернее,
сделали вид, что послушались, а на самом деле... Впрочем, там все было
сложнее. Может быть, если бы я не стал протестовать... - Он оборвал себя
и налил гостю стакан молока. - Так что бы вы хотели узнать от меня
конкретно? - спросил он.
- Все! - ответил Максим быстро. - Каким он был. Чем увлекался. С кем
дружил. Чем славился в школе... Все, что вам запомнилось.
- Хорошо, - сказал старик без всякого энтузиазма. - Я попробую.
Он откинулся на спинку плетеного кресла и стал говорить, глядя мимо
Максима.
- Это был мальчик замкнутый. С самого раннего детства. Он ведь был
сирота, вы знаете... Замкнутость его была первая черта, которая бросалась
в глаза. Но замкнутость эта не была следствием чувства неполноценности,
ущербности или неуверенности в себе. Это была, если хотите, замкнутость
всегда занятого человека. Как будто он не хотел тратить время на
окружающих, как будто он был постоянно занят собственным миром. Мир этот,
казалось, состоял из него самого и всего живого вокруг, но за исключением
людей... Кстати, это не такое уж и редкое явление. Просто он был
ТАЛАНТЛИВ в этом. А удивляло в нем как раз другое. При всей своей
замкнутости он охотно и прямо-таки с наслаждением выступал на всякого
рода соревнованиях и в школьном театре. Особенно в театре. Правда, всегда
соло. В пьесах участвовать он отказывался категорически. Обычно он
декламировал, даже пел, с огромным вдохновением, с блеском в глазах, он
словно раскрывался на сцене, а потом, сойдя в партер, снова становился
уклончивым, молчаливым, неприступным... Я так и не сумел толком
разобраться, откуда в нем это. Предполагаю только, что его талант общения
с живой природой был настолько сильнее всех остальных движений его души,
что окружающие ребята, и учителя, и вообще все люди были ему просто
неинтересны. А может быть, все было гораздо сложнее. Может быть, эта
замкнутость, эта самопогруженность появились как следствие тысячи
микроскопических событий, которые остались за пределами моего поля
зрения. Я вспоминаю одну любопытную сцену... Был проливной дождь, а потом
Лева ходил по дорожкам парка, собирал червяков-выползков и бросал их
