школяры в придачу - слава богу, мы сделали все, что могли...
Он с раздражением отодвинул от себя чашку.
- Не могу я пить этот кофе, и есть я не могу уже четвертый день
подряд...
- Экселенц, - сказал Максим. - Ну что вы в самом деле. Ну почему
обязательно черт с рогами... В конце концов, что плохого мы можем сказать
о Странниках? Мы же ничего про них не знаем совсем. Все-таки это
сверхцивилизация... Это стало уже общим местом: сверхцивилизация может
нести только добро.
- Сверхцивилизация может нести также еще и сверхдобро! А я не знаю,
что это такое. И откровенно говоря, знать не хочу.
- Ну ладно, - сказал Максим, - Дело даже не в этом. Пусть даже вы
правы: программа, детонаторы, черт с рогами... Ну что он нам может
сделать, в конце концов? Ведь он же один!
- Мальчик, - произнес Экселенц почти нежно. - Ты думаешь над этим
едва полчаса, а я ломаю голову вот уже сорок лет. И не только я, люди
поумнее меня. И мы ничего не придумали, понимаешь? Не придумали ничего
такого, на что можно было бы опереться. И никогда ничего не придумаем,
потому что самые умные и опытные из нас - это всего-навсего люди. Не
сверхлюди, а просто люди... Мы не знаем, чего они хотят. Мы не знаем, что
они могут. И никогда не узнаем. Единственная надежда наша, что мы будем
обязательно совершать шаги, которых они не предусмотрели. Даже они не
могли предусмотреть все. Этого никто не может. Наверняка они
предполагали, что мы найдем саркофаг веков этак через пять, а мы нашли
его сейчас... Может быть, через пять веков человечество вообще утратит
представление о зле и никому в голову уже не придет... не пришло бы...
тьфу... в голову не придет принимать меры против "подкидышей"... Правда,
с другой стороны мы эти меры приняли, но, может быть, этого и не надо
было делать?.. Или вот мы решили сейчас не допускать взбесившегося
Абалкина к детонаторам. А может быть, именно этого они от нас и ждут?
Он положил лысый череп на ладони и замотал головой.
- Мы все устали, Мак, - проговорил он. - Как мы все устали! Мы уже
больше не можем думать на эту тему. От усталости мы становимся
беспечными. Большинство Комиссии верит уже в гипотезу "жук в
муравейнике". Ах, как хочется верить в это! Представляешь, какие-то умные
дяди из чисто научного любопытства сунули в муравейник жука и с огромным
прилежанием регистрируют нюансы муравьиной психологии... А муравьи-то
перепуганы, а муравьи-то суетятся, жизнь готовы отдать за родимую кучу...
и невдомек им, беднягам, что жук слезет, в конце концов, с муравейника да
и побредет своей дорогой, не причинивши никому никакого вреда...
Представляешь, Мак? Никакого вреда! Не суетитесь, муравьи, все будет
хорошо... А если это не жук в муравейнике? А если это хорек в курятнике?
Ты знаешь, что это такое, Максим, - хорек в курятнике?..
И тут он взорвался. Он грохнул кулаком по столу и заорал, уставясь
на Максима бешеными зелеными глазами:
- Мерзавцы! Сорок лет они у меня вычеркнули из жизни! Сорок лет они
делают из меня муравья! Я ни о чем другом не могу думать, я сделался
трусом, я шарахаюсь от собственной тени, я не верю собственной бездарной
башке... Ну что ты вытаращился на меня? Через сорок лет ты будешь такой
же, а может быть, и гораздо скорее, потому что события пойдут вскачь! Они
пойдут так, как мы, старичье, и не подозревали, и мы всем гуртом уйдем в
отставку, потому что нам с этим не справиться. И тогда все это навалится
на вас! Да только вам с этим тоже будет не справиться, потому что вы...
Он замолчал. Он уже смотрел не на Максима, а мимо него. И он
медленно поднимался из-за стола. Максим обернулся.
На пороге, в проеме распахнутой двери, стоял Лев Абалкин.
- Лева! - произнес Экселенц изумленно-растроганным тоном. - Боже
мой, дружище! А мы тут с ног сбились, вас разыскивая!
Лев Абалкин сделал неуловимое движение и вдруг сразу оказался возле
стола.
- Вы - Рудольф Сикорский, начальник КОМКОНа, - произнес он тихим,
удивительно бесцветным голосом.
- Так оно и есть, - отозвался Экселенц, радушно улыбаясь. - А почему
столь официально? Садитесь, Лева.
- Я буду говорить стоя, - сказал Лев Абалкин.
- Бросьте, Лева, что за церемонии? Садитесь, прошу вас. Ведь нам
предстоит долгий, разговор, не правда ли?
- Нет, неправда, - сказал Абалкин. На Максима он даже не глянул. - У
нас не будет долгого разговора. Я не хочу с вами разговаривать. Экселенц
нахмурился.
- Как это - не хотите? - вопросил он. - Вы, дорогой, на службе, вы
обязаны отчетом. Мы до сих пор не знаем, что случилось с Тристаном... Как
это - не хотите?
- Я один из тринадцати? - спросил Абалкин.
- Черт бы побрал этого дурака Бромберга... - проговорил Экселенц с
досадой. - Да, Лева. К сожалению, это так. Вы один из тринадцати.
- Мне запрещено находиться на Земле? И всю жизнь я должен оставаться
под надзором?
- Да, Лев. Это так. К сожалению.
Абалкин вполне владел собой. Лицо его было совершенно неподвижно, и
глаза были полузакрыты, словно он дремал стоя. Чувствовалось однако, что
человек находится на последнем градусе бешенства.
- Так вот, я пришел сюда сказать, - произнес он все тем же тихим
бесцветным голосом, - что вы поступили со мной и всеми нами глупо и
гнусно. Вы исковеркали мою жизнь, и в результате ничего не добились. Я -
на Земле и больше никогда Землю не покину. Прошу вас иметь это в виду.
Прошу иметь в виду также, что и надзора вашего я больше не потерплю и
буду избавляться от него без всякой пощады.
- Как вы избавились от Тристана? - небрежно спросил Экселенц.
Абалкин, казалось, не слыхал этой реплики.
- Вы предупреждены, - сказал он. - Я вас предупредил, и теперь
пеняйте на себя. Я намерен теперь жить по-своему, и прошу больше не
вмешиваться в мою жизнь.
- Хорошо. Мы не будем вмешиваться. Но скажите мне, Лев, разве вам не
нравилась ваша работа?
- Теперь я сам буду выбирать себе работу.
- Очень хорошо. Великолепно. А в свободное от работы время
пораскиньте, пожалуйста, мозгами. Попробуйте представить себя на нашем
месте. Как бы вы поступили с "подкидышами"?
Что-то вроде усмешки промелькнуло на лице Абалкина.
- Здесь нет материала для размышлений, - сказал он. - Здесь все
очевидно. Надо было с самого начала рассказать мне всю правду, сделать
меня своим сознательным союзником...
- А вы бы через пару месяцев покончили особой? Как это случилось с
Томасом Нильсоном... Это ведь страшно, Лева, ощущать себя угрозой для
человечества, это не всякий выдержит.
- Чепуха. Это все выдумки ваших психологов. Я - землянин. Когда я
узнал, что мне запрещено жить на Земле, вот когда я чуть не спятил!
Только разумным роботам запрещено быть на Земле. И вот я мотался, как
сумасшедший, по всему миру, искал доказательства, что я не робот, что у
меня на самом деле было детство, что я на самом деле когда-то работал с
голованами, что моя память - это моя память, настоящая, а не
искусственная. Вы боялись свести меня с ума? Ну, так это вам почти
удалось!
- А кто сказал, что вам запрещено жить на Земле?
- А что - это неправда? - осведомился Абалкин. - Может быть, мне
р~а~з~р~е~ш~е~н~о жить на Земле?
- Теперь - не знаю... Наверное, да. Но посудите сами, Лева! На всем
Саракше только один Тристан Гутенфельд знал, что вам не следует
возвращаться на Землю. Но сказать это вам - он не мог... Или все-таки
сказал?
Абалкин молчал. Лицо его по-прежнему оставалось неподвижным, но на
матово-бледных щеках проступили серые пятна. Словно следы старых лишаев.
- Ну, хорошо, - сказал, подождав, Экселенц. Он демонстративно
разглядывал свои ногти. - Пусть Тристан вам это все-таки рассказал. Не
понимаю, как он мог себе это позволить, но - пусть. Тогда почему он не
рассказал вам остального? Почему не объяснил причин запрета? Ведь были же
причины - и весьма существенные, что бы вы об этом ни думали
Медленная судорога прошив по серому лицу Абалкина, оно вдруг
потеряло твердость и словно бы обвисло.
- Я не хочу об этом говорить, - громко и хрипло произнес он.
- Очень жаль, - сказал Экселенц. - Нам это очень важно,
- А мне важно только одно, - сказал Абалкин. - Чтобы вы оставили
меня в покое.
Лицо его сделалось, как прежде, твердым. Глаза вновь полузакрылись,
он снова сделался спокоен.
Экселенц заговорил - теперь уже совсем другим тоном:
- Лева. Разумеется, мы оставим вас в покое. Но я умоляю вас: если вы
вдруг почувствуете в себе что-то непривычное... непривычное ощущение
какое-нибудь... какие-нибудь странные мысли... просто больным вдруг себя
почувствуете... Умоляю вас, сообщите об этом. Ну, пусть не мне,
Горбовскому, Комову, Бромбергу, в конце концов...
Тогда Абалкин повернулся к нему спиной и пошел к двери. Экселенц
почти кричал ему вслед, протягивая руку:
- Только сразу же! Сразу! Пока вы еще землянин! Пока вы не
превратились в автомат! Пусть я виноват перед вами, но Земля-то перед
вами не виновата ни в чем!..
- Сообщу, сообщу, - пренебрежительно сказал Абалкин через, плечо. -
Лично вам сообщу.
Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь.
Несколько секунд Экселенц молчал, вцепившись руками в подлокотники
кресла. Он напряженно прислушивался. Потом скомандовал вполголоса:
- За ним. Ни в коем случае не упускать. Я буду в Музее.
Выйдя из здания КОМКОНа, Лев Абалкин праздной походкой проследовал
по улице Красных Кленов, зашел в кабину уличного видеофона и с кем-то
переговорил. Разговор длился две минуты с небольшим, после чего Абалкин,
все так же неторопливо, заложив руки за спину, свернул на бульвар и
устроился там на скамейке возле постамента с барельефом Строгова.
Он очень внимательно прочитал все, что были высечено на постаменте,
потом рассеянно огляделся и некоторое время сидел в позе человека,
отдыхающего от тяжелой работы: раскинул руки поверх спинки скамьи,
откинул голову и вытянул на середину аллеи скрещенные ноги.
К нему собрались белки, одна прыгнула на плечо и ткнулась мордочкой
ему в ухо. Он громко рассмеялся, взял ее в ладони и, подобрав ноги,
посадил на колено. Белка так и осталась сидеть. Кажется, он разговаривал
с нею.
Солнце только что взошло, улицы были почти пусты, а на бульваре,
кроме Абалкина, не было ни души.
Максим наблюдал за ним из укрытия.
"...Вряд ли он не знает, что я за ним наблюдаю, - думал Максим. -
Знает, конечно. Прогрессор новой школы. Профессионал... Ладно, с ним я
разберусь. Экселенц - вот кто меня беспокоит по-настоящему. Не понимаю.
Он убежден, что программа работает. Что разговаривать с Абалкиным
бессмысленно. И он все-таки разговаривает с ним. И он отпускает Абалкина.
Вместо того чтобы взять его прямо в кабинете и отдать в распоряжение
врачей и психологов, он его отпускает... Над Землей нависла угроза. Чтобы
ее предотвратить, пока достаточно просто изолировать Абалкина. Это можно
сделать самыми элементарными средствами. Но он отпускает Абалкина, а сам
идет в Музей. Это может означать только одно: он совершенно уверен, что
Абалкин в ближайшее время тоже явится в Музей. Зачем? За "детонаторами".
Зачем же еще...
...Казалось бы, чего проще - сунуть эти "детонаторы" в списанный
звездолет и загнать в подпространство до окончания времен. И - нет
проблем. Нельзя. Уничтожать "детонаторы" нельзя - все эти бедняги
