движении.
- Как дела, дражайший эскулап? - фамильярнодружески обратился он к
вошедшему врачу.
- Плывем в Циндао, пока на море тихо и темно.
- Значит, Шумов молодцом справляется с делом?
- Офицеры им не нахвалятся. Матросы - и те добром вспоминают.
- Ишь ты! А еще два дня тому назад в Артуре мы с покойным Вильгельмом
Карловичем думали его сменить как неавторитетного офицера. Как Николай
Михайлович? - осведомился он о командире "Цесаревича".
- Рана у него пустяковая. Другой бы на его месте и не выходил из строя.
- Тоже сюрприз. Считался он боевым командиром, а оказался мокрой курицей.
- Ваше самочувствие как, Николай Александрович?
- Больно, а так ничего. Жарок около тридцати восьми. Во всем виноват
покойник адмирал. Ну какого, спрашивается, рожна он торчал на мостике и нас
с собой держал? Сидел бы в боевой рубке, или на верхнем мостике, или даже на
марсе. Все были бы если не целы, то живы. И я не валялся бы здесь как дурак.
Сколько времени мне придется лежать?
- С месяц.
Адмирал облегчил свою душу крепким морским слопцом и попросил дать ему
марсалы.
- Выпьем за упокой души Вильгельма Карловича. Чудесный был человек.
Мягкий, добрый, отзывчивый, храбрец первейший, только вот духом слабоват.
Ну, да бог с ним, царствие ему небесное. Передайте Шумову мою благодарность
и одобрение принятого решения. А Иванову посоветуйте от меня по-дружески
поскорее поправиться, - говорил он, прощаясь с врачом.
Когда доктор вышел, Матусевич налил в бокал марсалы, поглядел на свет и
начал пить мелкими глотками, причмокивая от удовольствия.
Командир броненосца полулежал у себя в каюте, положив раненую руку на
подушку. Его слегка лихорадило, и он то и дело проводил ладонью здоровой
руки по своему горячему лбу.
"Гангрена, отнимут руку", - беспокойно думал капитан, прислушиваясь к
боли.
О судьбе броненосца с момента передачи командования он не думал.
"Пусть там Шумов выкручивается, как хочет. Да и едва ли теперь кто
нападет в темноте на след "Цесаревича", - утешал он себя.
Приход врача отвлек его мысли.
- Адмирал рекомендует вам вступить в командование броненосцем, -
проговорил врач, осмотрев больного.
- Но я себя очень плохо чувствую.
- На свежем воздухе вам будет лучше. Положите руку на повязку и будете
спокойно сидеть в кресле. Я сейчас позову двух матросов. Они вас под руки
проведут.
Поднявшись на мостик, капитан тотчас же сел в кресло, положил раненую
руку на подушку, понюхал нашатырного спирта и затем уже подозвал к себе
Шумова.
- Адмирал приказал мне вступить в командование, по я чувствую себя очень
плохо. Так что прошу вас распоряжайся по-прежнему. Каков наш курс?
- Я приказал править по Полярной звезде, имея ее за кормой, так что можно
считать, что мы идем на кн.
- Прекрасно. Когда доберемся до Шантунга, то свернем вдоль его берега и
выйдем в Циндао. Где находятся ее пики адмирала и его штабных?
- Снесены в его каюту и накраты адмиральским флагом.
- Завтра мы их погребем, если все будет спокойно. В случае особой нужды -
разбудите, а я подремлю. - И командир, отпустив Шумова, поудобней уселся в
кресле.
Ночь проходила спокойно. Постепенно нервное напряжение пережитого дня
спадало. То тут, то там раздавался храп спящих матросов, прикорнувших на
своих местах. Было очевидно, что японцы окончательно потеряли из виду
"Цесаревича". Нашел низовой туман, плотно закрыв весь горизонт. Кое-как
исправили один из компасов и, взяв курс на юг, пошли на малых оборотах.
Команде разрешили повахтенно спать около орудий.
На рассвете открылись огни южного Шантунгского маяка. Продрогши на заре,
Иванов очнулся от дремоты и, увидев маяк, взял курс на восток. Вскоре
увидели берег Шантунгского полуострова и пошли вдоль берега на юг.
Проиграли побудку. Матросы, спавшие кто где придется, торопливо бежали к
умывальникам и мылись холодной забортной водой. Затем быстро позавтракали и
во главе с боцманами ринулись на приборку корабля.
Одновременно комиссия из старшего офицера и старших специалистов занялась
осмотром полученных в бою повреждений.
На броненосце оказалось пятнадцать крупных пробоин выше и ниже
ватерлинии. Фок-мачта была перебита посредине и удерживалась от падения
только верхним мостиком. При каждом размахе она грозила рухнуть. Все попытки
закрепить ее талями оказывались безуспешными. Трубы были изрешечены, задняя
же разворочена сверху донизу; все прожекторы снесены, шлюпки избиты.
Вследствие подводных пробоин два отсека с правого борта оказались
залитыми водой. Рулевое отделение было совершенно разрушено, руль поврежден.
Внутри оказались разбитыми адмиральская каюта, лазарет и много других
помещений.
- Здорово же нас разделали, - резюмировал Шумов после окончания осмотра.
- С такими повреждениями нечего и думать о Владивостоке.
- Да. Для починки нам нужно не меньше месяца, - заметил Пилкин.
- Придется, видимо, разоружиться и выйти из игры, - задумчиво проговорил
Ненюков. - Отвоевался наш "Цесаревич".
Эти слова тотчас же распространились по всему кораблю.
- Ежели до порта доберемся, там, значит, и станем на мертвые якоря до
конца войны, - разглагольствовал Гаркуша. - Эх, и выпью за упокой души
покойного адмирала!
- Погоди, неизвестно, что еще будет. Вдруг япошка откуда ни возьмись
наскочит. Тогда не миновать нам рыбьего царства, - ответил Котин.
Около полудня команду выстроили на палубе перед уложенными в ряд трупами
убитых. Все погибшие были зашиты в брезент, к ногам привязан груз. Справа,
прикрытая адмиральским флагом, лежала отдельно нога Витгефта, рядом тела
четырех офицеров и восьми матросов под общим Андреевским флагом. Судовой
священник, отец Рафаил, все еще бледный от вчерашних переживаний, с
трясущейся головой, слабым прерывающимся голосом служил панихиду. Летнее
полуденное солнце палило обнаженные головы; ослепительно блестело море под
глубокой синевой бездонного неба. Все это плохо гармонировало с разрушениями
на броненосце, с лежащими на палубе трупами, от которых уже шел запах
тления.
- Преклониша колени, господу помолимся! - провозгласил священник и
опустился на избитую и исковерканную снарядами и пожарами палубу. За ним
последовали матросы.
- "Вечная память, ве-е-ечная память", - выводил судовой хор печальную
мелодию.
- Из земли взят и в землю отыдеши, яко земля есть, - пробормотал
священник, осыпая покойников землей, принесенной матросом-причетником в
ведре.
Панихида окончилась.
- Накройсь! - скомандовал вахтенный начальник. - Слушай на караул!
Матросы вскинули винтовки, офицеры блеснули обнаженными палашами.
Приспустили наполовину кормовые и стеньговые флаги. Музыка заиграла "Коль
славен". Командир броненосца, старший офицер и уцелевшие чины штаба эскадры
подняли гроб с останками адмирала. Резко прогремел траурный салют из
кормовых трехдюймовок. Останки адмирала Витгефта в последний раз
торжественно проплыли под заунывные звуки музыки вдоль выстроенных во фронт
матросов. Слабо плеснулась вода, принимая то, что осталось от незадачливого
адмирала.
Затем был, и спущены остальные тела. Когда последнее соскользнуло с
доски, Иванов скомандовал: "К ноге!" - и, выступив вперед, поблагодарил
матросов за боевую работу.
- Мы направляемся в нейтральный порт, там починимся и с божьей помощью
попытаемся прорваться во Владивосток, - закончил он свою речь.
Затем матросов распустили, а командир броненосца отправился с докладом к
Матусевичу. Адмирал не имел уже такого бодрого вида, как накануне.
Беспрерывные боли наложили отпечаток страданий на его побледневшее лицо. Он
сильно нервничал. Выслушав доклад, Матусевич одобрил решение идти в Циндао.
- В сорочке вы родились, Николай Михайлович, - улыбнулся адмирал. - Надо
быть очень счастливым, чтобы благополучно вывести из боя весь избитый
броненосец и избежать при этом встречи с многочисленными японскими
кораблями.
- Помимо счастья, необходимо также и уменье, - обиделся Иванов.
- Тут никакое уменье не помогло бы. Я объясняю нашу удачу лишь полной
растерянностью японцев после боя. Не добить едва передвигающегося
"Цесаревича - это непростительное упущение со стороны японцев.
- Надо думать, что ваше превосходительство не в претензии за это на
адмирала Того!
- Само собой разумеется. Как только починитесь, Николай Михайлович, с
богом двигайтесь во Владивосток. Авось одному броненосцу удастся то, что не
смогла выполнить эскадра.
- Слушаюсь, ваше превосходительство, сейчас я едва стою на ногах, но как
только оправлюсь - вновь попытаю счастья!
К вечеру того же дня "Цеспревич" добрался до Циндао, где через несколько
дней был разоружен и интернирован до конца войны.
- Шесть узлов хода. И это боевая эскадра, идущая на прорыв в виду
неприятеля! - возмущался командир отряда крейсеров адмирал Рейценштейн. Он
стоял на мостике крейсера "Аскольд" и рассматривал в трубу маячившие на
горизонте японские суда.
- Ход наш зависит от идущих впереди тральщиков. При большой скорости
тралы всплывут на поверхность и перестанут выполнять свое назначение, -
ответил находившийся рядом с ним командир корабля капитан первого ранга
Борис Николаевич Грамматчиков.
- Если мы будем и дальше идти с такой же скоростью, то, наверно, потерпим
неудачу, - раздраженно продолжал адмирал.
Исполняющий обязанности флаг-офицера молоденький мичман Медведев вдруг
резко протянул руку вперед и указал на плывущую невдалеке от крейсера
гальваноударную мину.
- Вызвать караул для расстрела мины, - приказал Грамматчиков.
Вскоре двадцать матросов, выстроившись вдоль борта, дали несколько
залпов. Мина затонула.
- Тральщики называются, так их перетак! - ругался Рейценштейн. - Тралили
чуть ли не неделю и все же не сумели полностью очистить рейд. Я бы прописал
ижицу этому толстому тюленю Лощинскому за такую работу! Передайте сигналом
командующему: "Вижу слева плавающие мины".
- Есть, - ответил мичман и приказал флагманским сигнальщикам набирать
нужные флаги.
В противоположность адмиралу, Грамматчиков с невозмутимым спокойствием
продолжал наблюдать за происходящим. Культурный, образованный командир,
Грамматчиков подобрал себе таких же офицеров. На крейсере был уничтожен
мордобой, даже боцман Кулик боялся пускать в ход свои пудовые кулаки и
крупно ругаться осмеливался лишь вполголоса. Грамматчиков происходил из
артистической семьи и сам готовился стать музыкантом. С его матерью,
известной в свое время скрипачкой, был хорошо знаком в молодости Макаров.
Его-то рассказы о море и моряках пробудили в юноше страсть к морской службе.
Подающий большие надежды пианист сменил концертный зал на палубу корабля и
беккеровский рояль на скорострельное орудие. Но любовь к музыке осталась в
нем навсегда. Грубоватый, бурбонистый Рейценштейн не мог прийтись по душе
Грамматчикову. Адмирал, в свою очередь, недолюбливал командира "Аскольда" и
считал его полуштатским человеком, не лишенным известного свободомыслия.
Скрепя сердце Рейценштейн поднял на "Аскольде" свой флаг. Теперь ему
предстояло идти в бой вместе с Грамматчиковым.
Следуя малым ходом за колонной броненосцев, "Аскольд" то и дело должен
был стопорить машины, чтобы избежать столкновения с "Полтавой", идущей
впереди. Грамматчиков при этом только морщился, а адмирал отчаянно ругался.
- Команда имеет время обедать, - доложил адмиралу новый сигнал
"Цесаревича" Медведев.
- Свистать к вину, - скомандовал вахтенный начальник мичман Житков.
