себя грехи войны, Клитеместра набрасывает на него накидку и закалывает его.
Она ясно дает понять, что поступает так, движимая не просто личной скорбью и
ненавистью, но социальной ролью главы клана, которая должна взять на себя
отмщение за пролитую родственную кровь. Она действует согласно нормам
матрилинейного общества, где ее долг как царицы - восстановить правосудие.
Во второй пьесе, "Хоэфоры", ее сын Орест переодетым возвращается в
Аргос. Он входит во дворец матери как гость, убивает ее нового супруга
Эгисфа и, после некоторого колебания, мстя за смерть отца, убивает и мать.
Третья пьеса, "Эвмениды", рассказывает о судебном процессе над Орестом в
храме Аполлона в Дельфах. Мы узнаем, что эвмениды, как представительницы
старого порядка, стоящие на страже справедливости, защитницы общества и
вершительницы правосудия, преследовали Ореста. И теперь суд из двенадцати
граждан Афин под председательством Афины должен решить исход дела. Но
поскольку голоса разделились поровну, решение принадлежит Афине: Орест
оправдан, так как не пролил родственной крови.
Таким образом, "Орестея" переносит нас к тем временам, когда
происходило "столкновение культур матриархата и патриархата", как об этом
говорят X. Д. Ф. Китто и Дж. Томпсон. Или, иными словами, трилогия
прослеживает - и подтверждает - переход от норм партнерства к нормам
господства.
Как пишет Рокуэлл, "если в первой пьесе месть Клитеместры кажется
справедливой, то затем ее дочь забыта, призрак ее растаял, потому что у
женщины нет таких прав, на которые она претендует". Ибо "если столь
могущественная персона, как Клитеместра, в ответ на такое злодейство, как
убийство дочери, не имеет права отомстить, то какие вообще права есть у
женщины"?
То, что случилось с этой "дерзкой" царицей - наглядный урок,
долженствующий отбить у женщины охоту даже помыслить о непокорности. Более
того, роль Афины в этой нормативной драме, по словам Рокуэлл, - "мастерский
ход культурной дипломатии; очень важно, что в момент общественных перемен
ведущая фигура побежденной стороны принимает новую власть".
Когда превосходство мужчин было признано Афиной, прямой преемницей
Богини и покровительницей города Афины, переход к мужскому господству должны
были принять все афиняне! А наряду с этим - и переход от системы
коммунальной или плановой собственности (наследовавшейся по женской линии) к
системе частной собственности мужчин на имущество и женщин. Как, пишет
Рокуэлл, "если первый процесс нового ареопага признал, что матереубийство не
является святотатственным преступлением, потому что не существует
материнского родства, какие еще доводы нужны в пользу патрилинейности?".
Афинянам показали, что в конце концов сдались даже древние фурии.
Наступила новая эпоха, на смену старым нормам пришли новые, и ярость фурий
уже никого не пугала. Полностью побежденные, они удаляются в пещеры у
подножия Акрополя, так как Паллада "убеждает" их остаться в Афинах, повторив
замечательный аргумент о том, что убийство своей матери - это не пролитие
родственной крови. Подчинившись, они обращаются к своим старым силам, силам
Богини, и обещают служить Афине, охраняя этот город, который чтут "мощный
Зевс - всевершитель и Арес" (Арес, конечно, был богом войны).
Как последний след женской власти до-олимпийского периода, фурии все
еще определяют судьбы мужчин и женщин, отмеряя смертным срок их жизни.
"Подобно Кали в индуистской мифологии, - пишет Рокуэлл, - женщина дает жизнь
и смерть". Однако теперь эти последние представительницы женского могущества
загнаны под землю как в основном периферийные фигуры в мужском пантеоне
новых богов.
Сознание господства и сознание равноправия
"Орестея" была призвана повлиять на людей, изменить их взгляды.
Удивительно, что в этом все еще была потребность спустя почти тысячелетие
после того как ахейцы захватили Афины в 8 в. до н. э. Хор от имени эвменид
коротко формулирует суть трилогии: носительницы "закона старинного" обречены
"В черные недра земли нынче уйти с позором".
Хотя во времена Эсхила образ мыслей прошлого еще не был полностью
уничтожен, на общественных торжествах уже можно было открыто объявить, что
все преступления мужчин против женщин, даже убийство дочери собственным
отцом, должны быть прощены. Так основательно изменились взгляды, что можно
было утверждать: собственно, матери и дети никак не связаны, родство по
материнской линии не имеет никакой опоры в жизни, а вот по отцовской как раз
имеет.
В течение двух последних тысячелетий кое-кто из гигантов западной
науки, например, Герберт Спенсер, все еще "объяснял" мужское господство тем
фактом, что женщины - не более чем инкубаторы для мужской спермы. Теперь,
когда наука доказала, что ребенок получает равное число генов от каждого из
родителей, теория об отсутствии родственной близости между матерью и
ребенком больше не преподается в школах и университетах. Но и сегодня
наиболее влиятельные религиозные деятели, а также многие известные ученые
все еще внушают, что женщины помещены Богом или природой в этот мир прежде
всего чтобы обеспечить мужчин детьми - предпочтительно сыновьями.
И сейчас наши дети носят фамилии, говорящие только об их родственной
связи с отцом. Более того, миллионы семей на западе исподволь приучаются к
патрилинейности, слушая Библию. Речь даже не об этих бесконечных "такой-то
родил такого-то". Просто всякий раз, когда речь заходите каком-то
значительном человеке, он представляется как сын своего отца, и даже народ
Израильский (а также все человечество и сам Спаситель, или Мессия) - дети
Бога-Отца.
Носителям сознания, развивавшегося в таком обществе, где родство велось
по материнской линии, а женщины как главы кланов и жрицы занимали
общественно важное место, патрилинейность и последовательное низведение
женщин до положения частной собственности мужчин едва ли показались бы
"естественными". А оправдание сына, убившего собственную мать, и вовсе было
бы недоступно пониманию - как эвменидам в драме Эсхила. Столь же
непостижимым и даже святотатственным показалось бы им то, что высшие силы,
управляющие Вселенной, персонифицируются в воинственных, мстительных богах,
которые не только прощают людям совершение убийств, грабежей и насилия, но и
призывают их совершать во имя справедливости и нравственности.
Так как же это могло случиться? Как могло сознание так перемениться?
Интересно, что сейчас, когда мы снова стоим на пороге фундаментального
сдвига в нашей культурной эволюции, вопрос о том, как в период крайней
неуравновешенности системы распадаются или заменяются другими системами,
привлекает внимание ученых. Интереса заслуживают здесь работы Умберто
Матураны и Франциске Варелы из Чили и Вильмоша Чаньи и Дьердя Кампиша из
Венгрии о самоорганизации живых систем благодаря аутопоэсису (Матурана) или
аутогенезису (Чаньи).
Чаньи описывает, как Системы формируются и поддерживают себя с помощью
процесса, который он назвал репликацией. Будучи в основном самокопирующейся,
репликация может наблюдаться на биологическом уровне, где клетки несут
репликативную информацию в своем генетическом коде, или на ДНК. Но этот
процесс идет на всех уровнях: молекулярном, биологическом и социальном. Ибо
каждая система имеет собственную репликативную информацию, которая
формирует, расширяет систему и удерживает ее от распада.
Репликация идей, как отмечает Чаньи, необходима сначала на уровне
формирования, а затем - поддержания общественных систем. И ясно, что
определенный тип репликативной информации, свойственный обществу партнерства
(например, идея равенства) абсолютно не подходит для общества господства.
Нормы морали в этих двух типах общественной организации, оказываются полярно
противоположными. Таким образом, для того, чтобы на смену социальной
организации партнерства пришла организация господства, опирающегося на силу,
необходимо произвести фундаментальные изменения в репликативной информации.
Возвращаясь к биологической аналогии - необходим совершенно иной
репликативный код. И этот новый код должен отпечататься в сознании каждого
мужчины, каждой женщины, каждого ребенка, пока их представления о
действительности не станут полностью соответствовать требованиям общества
господства.
На нескольких страницах невозможно описать процесс, который происходил
на протяжении тысячелетий и все продолжается сегодня. Процесс, в котором
человеческое мышление - иногда тонко, иногда целенаправленно, а иногда
невольно - преобразовывалось в тот новый тип мышления, которого требовал
крутой поворот в культурной эволюции. Этот процесс нанес огромный
материальный ущерб, причем продолжалось это и в исторические времена. В
Библии читаем, как иудеи, а позже - христиане и мусульмане крушили языческих
идолов, сносили храмы, вырубали священные леса. Процесс этот повлек за собой
и тяжелейшие духовные потери, также захватив не только древнейший период.
Сжигали не только книги, преследовали и сжигали еретиков - так обращали или
уничтожали тех, кто воспринимал действительность не по предписаниям.
Прямо, с помощью личного подавления, или косвенно, с помощью публичных
демонстраций силы (например, публичных казней), у людей последовательно
отбивали охоту вести себя, думать, поступать не так, как того требовали
нормы общества господства. Страх стал частью жизни, пронизывая воспитание
детей, школьное обучение, законы. И с помощью этих и других подобных средств
определенная репликативная информация, необходимая для установления и
поддержания режима господства, распространилась на всю общественную систему.
На протяжении тысячелетий одним из важнейших средств было "духовное
воспитание", осуществляемое духовенством. Будучи составной частью
государственной власти, духовенство служило интересам мужской элиты (и само
входило в нее), которая теперь повсеместно была у власти и эксплуатировала
народы.
За священниками, распространявшими теперь то, что они называли
божественным Словом - словом Божиим, внушенным им чудесным образом, - стояли
армии, суды и палачи. Однако их высшей поддержкой была поддержка духовная.
Самым мощным их орудием были "священные" предания, ритуалы, и эдикты; с их
помощью насаждался в умах людей страх перед ужасными, далекими и
"неумолимыми" богами. Ибо надо было приучить народ повиноваться божествам и
их земным представителям, которые присвоили себе' право распоряжаться жизнью
и смертью по своему усмотрению, жестоко, несправедливо, вздорно, и
прикрываясь "волей Божией".
Даже теперь люди все еще должны узнавать о том, что есть добро и зло, к
чему нужно стремиться и чего избегать, из "священных" преданий. А участвуя в
церемониях и ритуалах, человек сам как бы становится персонажем этих
преданий. В итоге провозглашаемые ими ценности проникают, в самые
сокровенные тайники нашего сознания, где хранятся как священные и
непреложные истины.
Сегодня, когда - если не вмешиваются религия, государственная цензура
или средства массовой информации - читатель может сам выбирать из
разнообразия мнений, даже трудно представить себе тот централизованный и
однородный контроль, которому подвергали священники в теократических
городах-государствах древности священные предания. В древности же то, что
можно было читать или - для неграмотных - слушать, было строго ограничено. И
