накануне ночью.
Нынешний сторож Альф поступил в "Медвежий стяг" после случившейся
там трагедии, которая никого не оставила равнодушным. Прежнего сторожа
звали Уильям, вид у него был нелюдимый, лицо хмурое. Днем работа его не
обременяла, и он изнывал в обществе стольких женщин. Е окна он видел,
как Мак с ребятами сидят на трубах посреди пустыря в зарослях мальвы,
болтают ногами, загорают и не спеша философствуют о предметах
интересных, но малозначительных. То и дело, замечал он, кто-нибудь
вынимал из кармана бутылку тенисовки и, вытерев рукавом горлышко,
отпивая, передавал другим. Уильяму очень хотелось посидеть с этими
славными ребятами. И однажды он не вытерпел, пошел на пустырь и сел на
трубу. Разговор тотчас смолк, наступила настороженная, недобрая тишина.
Немного спустя Уильям встал и уныло побрел обратно в "Медвежий стяг",
посмотрел в окно - ребята опять пустились беседовать; Уильяму стало
совсем тошно. Его некрасивое лицо потемнело, губы покривились от
невеселых размышлений.
На другой день он опять вышел, прихватив с собой бутылку виски. Мак
с ребятами виски выпили, что они дураки, что ли. Но весь их разговор с
ним ограничился двумя фразами - "Счастливо тебе" и "Да ты взгляни на
себя".
Уильям опять скоро вернулся в "Медвежий стяг" и опять смотрел на
ребят в окно. До него донеслись громко сказанные Маком слова: "Не
люблю, черт побери, сутенеров!" Это была беспардонная ложь, но ведь
Уильям этого не знал. Просто Мак с ребятами не любили Уильяма.
Уильям совсем пал духом. Бродяги не принимают его к себе в
компанию, он даже для них слишком плох. Уильям был всегда склонен к
самобичеванию. Он надел шляпу и побрел один по берегу до самого маяка.
Постоял немного на маленьком уютном кладбище, слушая, как рядом бьются о
берег волны, и будут так биться до скончания века. Он стоял и думал
угрюмую тягостную думу. Никто не любит его. Никто его не жалеет. Он
считается у них привратником, а на самом деле никакой он не привратник,
он сутенер, грязный сутенер; самое низкое существо на свете. Потом он
подумал, что ведь и он, как все, имеет право на жизнь, на счастье. Видит
бог, имеет. Он пошел обратно, клокоча от гнева; подошел к "Медвежьему
стягу", поднялся по ступенькам, и гнев его улетучился. Был вечер,
музыкальный автомат играл "Осеннюю луну", Уильям вспомнил, что эту песню
любила его первая девушка, которая потом бросила его, вышла замуж и
навсегда исчезла из его жизни. Песня очень его расстроила. И он пошел к
Доре, которая пила чай у себя в гостиной.
- Что случилось? Ты заболел? - спросила Дора, увидев вошедшего
Уильяма.
- Нет,- ответил Уильям.- Но какая разница? В душе у меня мрак.
Думаю, пора это дело кончать.
Дора немало перевидала на своем веку психопатов. И считала, что
шутка - лучший способ отвлечь от мыслей о самоубийстве.
- Только кончай, пожалуйста, не в рабочее время. И ковры смотри не
испорти.
Набрякшая свинцовая туча тяжело опустилась Уильяму на сердце; он
медленно вышел, прошел по коридору и постучал в дверь рыжей Евы. Ева
Фланеган была девушка верующая, каждую неделю ходила на исповедь. Она
выросла в большой семье среди многочисленных сестер и братьев, но, к
несчастью, любила пропустить лишний стаканчик. Ева красила ногти и вся
перепачкалась - тут как раз Уильям и вошел. Он знал, что Ева уже крепко
навеселе, а Дора не пускала девушек в таком виде к клиентам. Пальцы у
нее были чуть не до половины вымазаны лаком, и она злилась на весь мир.
- Чего надулся, как мышь на крупу? - вскинулась она.
Уильям тоже вдруг обозлился.
- Хочу с этим кончать! - выпалил он, ударив себя в грудь.
Ева взвизгнула.
- Это страшный, гадкий, смердящий грех,- выкрикнула она и
прибавила: - Как это на тебя похоже - убивать себя, когда я совсем
набралась храбрости ехать в Ист Сент-Луис. Подонок ты после этого.
Уильям поскорее захлопнул дверь и поспешил на кухню, еще долго
провожаемый ее визгом. Уильям очень устал от женщин. Повар-грек мог
показаться после них ангелом.
Грек, в большом фартуке, с засученными рукавами жарил в двух
больших сковородках свиные отбивные, переворачивая их пешней для льда.
- Привет, сынок. Как дела?
Котлеты скворчали и шипели на сковородке.
- Не знаю, Лу,- ответил Уильям.- Иногда я думаю - самое лучшее
взять и - чирк!
Он провел пальцем по горлу.
Грек положил пешню на плиту и повыше закатал рукава.
- Знаешь, что я слышал, сынок,- сказал он.- Если кто об этом
говорит, никогда этого не сделает.
Рука Уильяма потянулась за пешней, она легла ему в ладонь легко и
удобно. Глаза впились в черные глаза грека, он прочел в них интерес и
сомнение, сменившиеся под его взглядом растерянностью и страхом. Уильям
заметил перемену: в первый миг грек почувствовал, что Уильям может
совершить это, в следующий он знал - Уильям это совершит. Прочитав
приговор в глазах грека, Уильям понял, что назад ходу нет. Ему стало
очень грустно, потому что теперь он понимал, как это глупо. Рука его
поднялась, и он вонзил острие пешни себе в сердце. Удивительно, как
легко оно вошло. Уильям был привратником до Альфреда. Альфред нравился
всем. Он мог сидеть с парнями Мака на трубах, когда хотел. Он даже бывал
гостем в Королевской ночлежке.
-==ГЛАВА IV==-
Вечером в сумерки в Консервном Ряду случалась одна странная вещь.
Случалась в те короткие, тихие серенькие минуты сразу после захода
солнца, до того, как загорятся уличные фонари. С городского холма
спускался старый китаец, миновал Королевскую ночлежку, шел по куриной
тропе и пересекал пустырь. На нем была допотопная соломенная шляпа,
синие джинсы, такая же куртка и тяжелые башмаки, подошва одного
наполовину оторвалась и шлепала, когда он шел. В руках он нес закрытую
крышкой корзину. У него было худое коричневое лицо, точно в жгутах
вяленого мяса, и глаза были коричневые, даже белки, и сидели они так
глубоко, точно смотрели на вас со дна колодца. Он появлялся в сумерки,
переходил улицу и двигался дальше в проем между Западной биологической и
заводиком "Эдиондо" ``Вонючий (исп.).''. Затем пересекал маленький пляж и
терялся между стальных и деревянных свай, поддерживающих пирс. До
рассвета его никто больше не видел.
А на рассвете в те минуты, когда фонари уже не горят, а солнце еще
не встало, старик-китаец отделялся от свай, пересекал пляж, улицу.
Корзинка у него была мокрая, тяжелая, с нее капало. Оторванная подошва
башмака громко хлопала по дороге. Он шел вверх по холму до второй улицы,
входил в ворота в высоком длинном заборе и исчезал до вечера. Люди в
домах, услыхав стук подошвы, на миг просыпались и тут же снова засыпали.
Вот уже много лет слышится этот стук, но никто так и не привык к нему.
Одни люди думали, что китаец Бог; старики говорили, что это сама смерть,
а мальчишки кричали, что это просто-напросто старый смешной китаец. Ведь
мальчишкам все старое и странное всегда кажется смешным. Но они не
дразнили его, не кричали ему вслед, потому что все-таки он шел,
окутанный крохотным облачком опасности. И только один красивый и смелый
мальчишка десяти лет, Энди из Салинаса, отважился подразнить старого
китайца. Энди гостил в Монтерее и как-то увидел старика. Он сразу понял,
что должен подразнить его, иначе утратит самоуважение; но даже храбрый
Энди ощутил это облачко опасности. Каждый вечер следил он за стариком и
в нем боролись два чувства - дерзание и страх. И вот однажды Энди
собрался с духом и пошел за китайцем, распевая тонким мальчишеским
голоском дразнилку:
Китаеза говорила:
Я хвостатая горилла.
Белый Джоняя прибежал,
Хвост китайцу оторвал.
Старик остановился и обернулся. Энди тоже остановился. Коричневые,
глубоко запавшие глаза уставились на Энди, тонкие, как шнур, губы
задвигались. Что случилось потом, Энди так никогда и не понял, но не
забыл. Глаза старика стали расти, шириться, и вот уже старик растворился
в них. Остался только один огромный коричневый глаз величиной с
церковную дверь. Энди заглянул в эту блестящую прозрачную дверь и
увидел пустынную землю, плоскую на многие мили, обрамленную вдали цепью
фантастических гор, похожих на коровьи и собачьи головы, на гигантские
грибы и юрты. Земля эта поросла жесткой короткой травой, там и здесь
возвышались на ней песчаные бугорки и возле каждого сидел зверек,
похожий на суслика. Кругом было пустынно, одиноко, кроме него - ни души.
Энди не выдержал и заплакал. Чтобы не видеть этого ужаса, он зажмурился;
когда открыл глаза, опять оказался в Консервном Ряду, а старый китаец,
хлопая подошвой, удалялся, завернув в проем между Западной биологической
и заводиком "Эдиондо". Только один Энди отважился подразнить старого
китайца, но и он никогда больше этого не делал.
-==ГЛАВА V==-
Западная биологическая стояла по ту сторону улицы, окнами прямо на
пустырь. Лавка Ли Чонга была по диагонали направо от него, "Ресторация
Медвежий стяг" Доры - налево. Западная биологическая торговала
красивым и странным товаром. Товаром этим были морские животные: губки,
оболочники, актинии, всевозможные морские звезды, моллюски, усоногие
раки, черви, ползающие цветы моря, морские ежи - колючие, невзрачные
головачи, крабы, морские коньки, морские козочки - такие прозрачные, что
почти не дают тени,- словом, сказочный многоликий мир меньших братьев,
обитателей океана. Западная биологическая продавала жуков, улиток,
пауков, гремучих змей, крыс, пчел, ящериц-ядозубов. Живность - на любой
вкус. Имелись еще человеческие зародыши, целые и в срезах, помещенные на
стеклышки. Здесь препарировали для университетов акул: из них выпускали
кровь и заполняли вены красной жидкостью, артерии голубой, чтобы
наглядно исследовать кровеносную систему. Были и кошки с цветными
артериями и венами, и даже лягушки. В Западной биологической вы могли
заказать любой живой организм, пребывая в полной уверенности, что рано
или поздно вы его получите.
Лаборатория - невысокое здание, фасадом на улицу. Первый этаж -
кладовая с полками до самого потолка, на которых расставлены банки с
заспиртованными экспонатами. Здесь же моечная и инструменты для
бальзамирования и инъекций. Пройдя через задний двор, вы попадете в
сарай на сваях, вбитых в дно океана, где находятся бетонные резервуары
для более крупных животных: акул, скатов, осьминогов - для каждого свой.
Но вернемся к фасаду - высокое крыльцо ведет к входной двери, за дверью
- контора, где стоит письменный стол, заваленный нераспечатанной
корреспонденцией, ящичками с картотекой и сейф с незакрывающейся
дверцей. Однажды дверцу по ошибке захлопнули, кода никто не знал, а там
осталась открытая банка сардин и кусок сыра рокфора. Пока узнавали код,
в сейфе назревали неприятности. Вот тогда Док и придумал наказание для
банка, если он в чем-нибудь перед вами провинится. "Снимите в банке сейф
для хранения ценностей,- сказал он,- поместите туда свежую семгу, а сами
уезжайте куда-нибудь на полгода". После этой истории с сейфом решили еду
туда больше не ставить. Теперь еда в картотечных ящиках. За конторой
комната, где в аквариумах живет прорва морской нечисти. Комната набита
всякой всячиной - микроскопы, предметные стекла, полки с препаратами,
химическая посуда, верстаки, маленькие электромоторчики, реактивы. Ваш
нос различит в ней многочисленные запахи - сушеных морских звезд,
морской воды, ментола, озона от работающих моторчиков, оберточной
