Чайки кружили над эскадрой, одна из них села на локатор головного корабля.
Адмирал вышел из рубки, снял фуражку, подставил под ветер крепкую седую голову.
- Подходим к Севастополю, товарищ адмирал! - донеслось из рубки.
Адмирал улыбнулся, наклонился, глядя на палубу с выстроившимся экипажем.
Плотная серебристая корка соли, покрывающая адмираловы плечи, треснула.
Сверкнули золотые звезды на погонах.
Впереди в розоватой дымке показался Севастополь.
Соль кусками сыпалась с адмираловых плеч вниз, на головы замерших матросов.
РУКИ МОРЯКОВ
Уходят в поход ребята, простые рабочие парни. От чЛрных морских бушлатов солЛной
водою пахнет.
- Готовность один!
И снова парни к орудиям встали.
- Тревога!
Одно лишь слово и руки слились со сталью. А ведь совсем недавно руки их пахли
хлебом...
- А море'' - спросил корреспондент "Красной Звезды" широкоплечего матроса.
- Да в нЛм подавно никто из нас прежде не был, - застенчиво улыбнулся матрос, -
никто не носил бушлата, товарищ корреспондент, но знают эти ребята, что надо,
очень надо ракеты держать и снаряды.
Корреспондент склонился над блокнотом.
Матрос не торопясь поднял руку вместе с приросшим к ней снарядом и почесал висок
поблЛскивающей на солнце боеголовкой.
В СЕРДЦЕ СОЛДАТСКОМ
Капитан расправил на ящике из-под мин измятый листок и, слюнявя карандаш,
написал:
Хорошая, любимая, родная!
Мы друг от друга далеко живЛм. Гляжу на карточку - припоминаю. Как раз перед
войной снялись вдвоЛм. Словами наша речь красна, богата. И есть, Люба, есть
слова, что в бой полки ведут. С которыми, сжав пальцы на гранатах, идут на
подвиги, на смерть идут. Война шумит у нас над головами. Но нас, Любаша, не
разучила и война хранить в сердцах с великими словами простые наших милых
имена.
До свиданья, дорогая!
Жди со скорой победой!
Он сложил листок треуголкой, написал адрес, сунул за отворот шинели. Но вдруг
улыбнулся, вспомнив что-то, снова полез за отворот, сморщился на мгновенье и
осторожно вынул руку. На ладони лежало дымящееся сердце.
Капитан потряс его над другой ладонью. Из разнокалиберных артериальных отверстий
посыпались разноцветные слова: РАСКУЛАЧИ-ВАНИЕ, ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМ, ИНДУСТРИЯ,
СТАЛИН, ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ, НКВД, ЖДАНОВ, СОЦИАЛИЗМ, ЛЕНИН, ВКПб, СТАХАНОВ,
ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ и другие.
Положив сердце на ящик, капитан отыскал в похрустывающей кучке слово ЛЮБА,
поднЛс к губам и поцеловал.
Налетел ветер, но капитан поспешно прикрыл слова шинелью. Только ЛЮБА, КОММУНИЗМ
и УДАРНИК слетели на дно окопа. Когда утих ветер, капитан разыскал их и спрятал
вместе с другими в своЛм сердце.
СТЕПНЫЕ ПРИЧАЛЫ
Строитель стоит у степного причала на новом готовом участке канала.
Ушли экскаваторы, люди ушли и скоро в просторы придут корабли. В просторы
степные, от пыли седые, где ходят бесшумной волной ковыли.
Чугунные кнехты, бетонная стенка и плиты гранита стального оттенка. ПрильнЛт
пароход к ним серебряным боком...
Стоит здесь строитель в раздумье глубоком. И мнится ему у степного причала:
- Работали много, а сделали мало.
- Неправда, товарищ, - раздался за спиной строителя спокойный голос. - Ты сделал
так много. Дорога воды - это счастья дорога.
Строитель обернулся. Рядом стоял усатый конвойный с ППШ на груди. Он докурил,
кинул строителю окурок:
- Пять русских морей ты связал воедино и засуху сила твоя победила.
Строитель поднял окурок, спрятал за пазуху. Конвоир поправил авто-мат,
сощурился:
- Смотри, видны издалЛка в степях опалЛнных морские причалы на сваях смолЛных, и
пристани эти в просторах безбрежных - победа весны, урожая надежда...
Он улыбнулся и крикнул:
- Моря и каналы, прохладу струите!
Стоят у причала солдат и строитель. И мысли их набегают, как волны.
Мечтами и планами головы полны.
- Пусть новое море порадует душу, - проговорил конвойный.
- В морях же, коль надо, воздвигну я сушу. Горячим степям подарю я прохладу, -
улыбнулся строитель, - а Север готов я согреть, если надо!
- Как? - ответно улыбнулся конвойный.
Строитель распахнул ватник достал из подмышки сложенную вчетверо карту Севера:
- Сначала - так. А потом посмотрим.
Карта разбухла от пота строителя и поэтому почти не шелестела, когда он еЛ
разворачивал.
СИГНАЛ ИЗ ПРОВИНЦИИ
На столе Симоненко зазвонил один из трЛх телефонов.
Судя по длинным назойливым звонкам, вызывала междугородняя.
Симоненко поднял трубку:
- Восемьдесят девятый слушает.
- Товарищ полковник?
-Да.
- Здравия желаю, товарищ полковник, это капитан Дубцов говорит и из
Днепропетровска.
- Слушаю вас.
- Товарищ полковник, тут у нас... в общем, я вам доложить хотел... да вот не
знаю с чего начать...
- Начните с начала, капитан.
- В общем, товарищ полковник, у нас вдоль маленьких домиков белых акация душно
цветЛт. И здесь недалеко, полчаса от Днепропетровска, село Жупаница, одна
хорошая девочка Лида на улице Южной живЛт.
- Так. Ну и что?
- ЕЛ золотые косицы, товарищ полковник, затянуты, будто жгутом. А по платью, по
синему ситцу, как в поле, мелькают цветы.
- Так.
- Вот. Ну вовсе, представьте, не ловко, что рыжий пройдоха Апрель бесшумной
пыльцою веснушек засыпал ей утром постель.
- Это кто?
- Да еврей один, спекулянт, гнусная личность. Но дело не в нЛм. Я думаю, товарищ
полковник, не зря с одобреньем весЛлым соседи глядят из окна, когда на занятия в
школу с портфелем проходит она. В оконном стекле отражаясь, товарищ полковник,
по миру идЛт, не спеша, хорошая девочка Лида...
- Да чем же она хороша? - прижав трубку плечом к уху, полковник закрыл лежащее
перед ним дело, стал завязывать тесЛмки.
- Так вот, спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живЛт. Он с именем
этим ложится, он с именем этим встаЛт! Не даром ведь на каменных плитах, где
милый ботинок ступал, "Хорошая девочка Лида!" с отчаянья он написал!
- Ну, а почему вы нам звоните, капитан? Что, сами не можете допросить? У вас
ведь своЛ начальство есть. Доложите Земишеву.
- Так в том-то и дело, товарищ полковник, что докладывал я! Два раза. А он
как-то не прореагировал. Может занят...может что...
- Ну а почему именно мне? Ведь вас ПузырЛв курирует.
- Но вы ведь работали у нас, товарищ полковник, места знаете...
- Знаю-то знаю, но что из этого? Да и вообще, ну написал этот парень, ну и что?
- Так, товарищ полковник, не может людей не растрогать мальчишки упрямого пыл!
- Да бросьте вы. Так, капитан, Пушкин влюблялся, должно быть, так Гейне,
наверно, любил.
- Но, товарищ полковник, он ведь вырастет, станет известным!
- Ну и покинет, в конечном счЛте, пенаты свои...
- Но окажется улица тесной для этой огромной любви! Ведь преграды влюблЛнному
нету, смущенье и робость - враньЛ! На всех перекрЛстках планеты напишет он имя
еЛ. Вот ведь в чЛм дело!
Полковник задумался, потЛр густо поросшую бровь.
Капитан тоже замолчал.
В трубке слабо шуршало и изредка оживали короткие потрескивания.
Прошла минута.
- Говорите? - зазвенел близкий голос телефонистки.
- Да, да, говорим, - заворочался Симоненко.
- Говорим, говорим, - отозвался Дубцов. - Ну так, что ж делать, Сергей
Алексаныч?
Симоненко вздохнул:
- Слушай, капитан... ну и пусть, в конце концов, он пишет.
- Как так?
- Да вот так. Пусть пишет. На полюсе Южном - огнями. Пшеницей - в кубанских
степях. А на русских полянах - цветами. И пеной морской - на морях.
- Но ведь, товарищ полковник, так он и в небо залезет ночное, все пальцы себе
обожжЛт...
- Правильно. И вскоре над тихой землЛю созвездие Лиды взойдЛт. И пусть будут
ночами светиться над нами не год и не два на синих небесных страницах красивые
эти слова. Понятно?
- Понятно, товарищ полковник.
- А спекулянта этого, как его...
- Апрель, СемЛн Израилевич.
- Вот, Апреля этого передайте милиции, пусть она им занимается. Плодить
спекулянтов не надо.
- Хорошо, товарищ полковник.
- А Земишеву привет от меня.
- Обязательно передам, товарищ полковник.
- Ну, будь здоров.
- Всего доброго, товарищ полковник.
НЕЗАБЫВАЕМОЕ
- Когда мы в огнемЛтной лаве решили всЛ отдать борьбе, мы мало думали о славе, о
нашей собственной судьбе, - проговорил Ворошилов, разливая коньяк по рюмкам.
БудЛнный кивнул:
- Это точно, Клим. По совести, другая думка у нас была светла, как мЛд: чтоб
пули были в наших сумках и чтоб работал пулемЛт. Будь здоров....
Выпили.
Ворошилов закусил куском белорыбицы, вздохнул:
- Мы, Сеня, горы выбрали подножьем. И в сонме суши и морей забыли всЛ, что было
можно забыть...
- Забыли матерей! - махнул вилкой БудЛнный.
- Дома, заречные долины, полей зелЛных горький клок...
- Пески и розовую глину. ВсЛ то, что звало и влекло.
Ворошилов налил по второй, разрезал огурец поперЛк, стряхнул половину на
перегруженную тарелку БудЛнного:
- Но мы и в буре наступлений, железом землю замостив, произносили имя Ленин, как
снова не произнести!
- Да. ВсЛ было в нЛм: поля и семьи...
- И наш исход из вечной тьмы. Так дуб не держится за землю, Сеня, как за него
держались мы! Помнишь?
- Ну, ещЛ бы! Не только помню, Клим, но вот... - БудЛнный полез в карман кителя,
- вот всегда при себе храню...
Он вытащил потрЛпанную фотографию.
На фоне выстроившихся войск на поджарых жеребцах сидели молодой БудЛнный и
молодой Ворошилов. Фуражки глубоко наползали на глаза, тугие шинельные груди
пестрели кругляшками орденов, эфесы шашек торчали сбоку сЛдел.
Руки молодых командармов крепко держались за слово ЛЕНИН, повисшее на уровне их
сЛдел.
Хотя буквы были не очень широки, в них всЛ равно хорошо различались обнесЛнные
заборами гектары дач и две счастливые семьи, и заседание президиума Верховного
Совета СССР, и чЛрные эскорты машин, и убранная цветами трибуна мавзолея, и
интимный вечер на кунцевской даче вождя, - Жданов за роялем, Молотов, Ворошилов,
БудЛнный, Берия, Каганович, три тенора Большого Театра - поют, а Сталин неспешно
дирижирует погасшей трубкой.
ПАМЯТНИК
- Им не воздвигли мраморной плиты, - проговорил бортмеханик, вытирая
промасленные руки куском ветоши, - на бугорке, где гроб землЛй накрыли, как
ощущенье вечной высоты, пропеллер неисправный положили.
Сидящий на крыле стрелок-радист махнул рукой, перекусил измочаленную зубами
травинку:
- Да и надписи огранивать им рано, Паш. Ведь каждый, небо видевший, читал, когда
слова высокого чекана пропеллер их на небе высекал.
Бортмеханик сунул ветошь в карман, закрыл капот:
- И хоть рекорд достигнут ими не был, хотя мотор и сдал на полпути, -
остановись, взгляни прямее в небо и надпись ту, как мужество, прочти.
Стрелок-радист поднял голову и снова в который раз прочЛл на розоватом июльском
небосклоне:
ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ, ТОВАРИЩИ, ЖИТЬ СТАЛО ВЕСЕЛЕЕ!
И. Сталин
Бортмеханик вздохнул:
- Вот если б все с такою жаждой жили, чтоб на могилу им взамен плиты их
инструмент разбитый положили и лишь потом поставили цветы.
В ЛЕНИНГРАДЕ
ПлывЛт Нева, отсвечивая сталью. На пьедестале - Крузенштерн литой.
- Морскою околдованные далью, сюда пришли мы с давнею мечтой, - прошептал
Сивакин, провожая глазами колонну курсантов. Боборовский улыбнулся:
- Да... торпеды, мины, древние галеры...
- Курсантский строй в блистанье лычек, блях...
- С петровских дней куют здесь офицеров для службы на военных кораблях.
Шедший позади колонны лейтенант, засмотрелся на стоящую возле киоска блондинку и
неловко стукнулся головой о фонарный столб. В наступающей темноте сверкнула
короткая искра, столб глухо загудел, а веснушчатый лоб лейтенанта отрывисто
звякнул.
Блондинка отвернулась и, достав из сумочки зеркальце, осторожно провела рукой по
тоненьким бровям.
ЕСТЬ!
- Предписанье вручили, Маша, - лейтенант Кузнецов устало опустился на стул,
расстегнул ворот кителя, - отбыть приказали...
Маша растерянно потЛрла висок. Лейтенант, морщась, потЛр сжатую кителем грудь:
- Фу... заворочалось сердце, заныло в груди...
- Значит, снова отъезд, Федя? Беготня на вокзале?
- Да... А главное - опять неизвестность встаЛт на пути...
Маша закрыла лицо руками. Кузнецов обнял еЛ за плечи:
