сущности одно и то же, но как далеки они были друг от друга! От неумелого
Сашиного исходило тепло искреннего любовного безрассудства, когда при мысли
о любимой сердце останавливается в груди, а мир дрожит и рассыпается
калейдоскопической зыбью. Второе стихотворение источало холод рассудочного
ума, цинично взвешивающего сердечную страсть, отринувшего Случай, как
опасность потери своего Эго.
Спотыкаясь, гамма ползла вверх.
-- Медленней, не спеши. Не бормочи, старайся следить за пальцами.
Марина спрятала Сашино посвящение, а Нинино разорвала и бросила в
корзинку.
Дворник в юбке, накрошив льда. воткнул мокрый лом в снег и побрел за
лопатой.
Марина посмотрела на часы. Без четверти три.
-- Ну, ладно, Света. К следующему разу приготовишь начисто сонатину и
прелюд. А дома... дома...
Подойдя к пианино, она полистала "Школу". Вот этюд этот разберешь сама.
Запомнила?
--Да...
-- Ну и хорошо.
Дверь робко приоткрылась, заглянули светлые кудряшки.
-- Проходи, Олег.
Плоскогрудая Света стала собирать свои ноты в капроновую сумку.
Олег громко ввалился со щедро расстегнутым портфелем, шмыгая носом,
пылая круглыми девичьими щеками. Тупорылые ботинки были мокрыми, низ
форменных брюк -- тоже. Галстук с крохотным, намертво затянутым узлом съехал
набок.
-- Господи, откуда ты? -- улыбнулась Марина, кивнув уходящей Свете
-- А я это... опаздывал... и это... -- ответно улыбнулся он. хлюпнув
носом.
Марина поправила ему галстук, чувствуя на расстоянии как пылает
пухленькое красивое лицо.
Этот двенадцатилетний Адонис нравился ей У него были курчавые
светло-каштановые волосы, девичьи черты, голубые глаза, оправленные в
бахрому черных ресниц, полные вишневые губы и круглый аппетитный подбородок.
Помимо этого он был патологически глуп. Ленив и косноязычен, как и
подобает классическому любовнику Венеры.
Олег порылся в растерзанном портфеле, выудил испачканную чернилами
"Школу" и мятую тетрадь. Прислонившись к подоконнику и улыбаясь, Марина
рассматривала его:
-- Почему ты такой неряшливый, Олег?
--Да я просто спешил... вот...
-- Ты всегда куда-то спешишь...
-- Да нет... не всегда... иногда...
Он давно уже чувствовал ее расположение и носил невидимый венок
любимчика с угловатой удалью, позволяя себе глупо шутить с Мариной и
задушенно смеяться в собственный воротник.
При этом он безнадежно краснел и моргал своими густыми ресницами.
Его отец был стопроцентный прол -- отливал что-то на Заводе
Малогабаритных Компрессоров, в Доме культуры которого и преподавала музыку
Марина.
Мать Олега заведовала овощной базой.
-- Ну, как этюд? -- спросила Марина, когда он сел за инструмент и
привычно сгорбился, положив большие клешни рук на колени.
-- Ну... я в начале там нормально... Марин Иванна... только это, в
конце там... сложно немного...
-- Что ж там сложного? -- она подошла, поставила его "Школу" на пюпитр
и нашла этюд.
Олег испуганно посмотрел в ноты, потер руки и робко начал.
Играл он неплохо, но природная лень не пускала дальше.
-- Немного живее, не засыпай. -- сразу подстегнула его Марина и
безжалостно нажала на левое плечо, качнув вбок, -- Свободней левую, басов не
слышно совсем.
Во время игры он забывал обо всем, по-детски оттопыривал верхнюю губу и
шлепал ресницами.
Глаза его округлялись, нежная шейка тянулась из школьного воротника.
-- Пальцы, пальцы! -- воскликнула Марина, клюнув ногтем исцарапанную
крышку "Лиры", -- Остановись. Опять путаница. Пятый, третий, первый,
четвертый. Сыграй еще.
Он повторил.
-- Теперь снова, только легче и свободней.
Он сыграл легче и свободней.
"Все может, если захочет. Как партия..." --подумала Марина, любуясь им,
-- "За таким вот теленочком и гонялась Хлоя по лесбосским лугам. Мой
миленький дружок, лесбийский пастушок..."
Из его кудряшек выглядывала аппетитная розовая мочка.
Марина представила, как содрогнулся бы этот угловатый увалень, когда б
ее губы втянули эту мочку, а язык и зубы с трех сторон сжали бы ее.
-- Пауза! Пауза! Почему забываешь? Снова сыграй...
Он вернулся к началу.
"Интересно, есть у него волосики там. или нет еще?" -- подумала она и.
улыбаясь, представила, как, зажав в темный угол этого испуганно пылающего
бутуза, стянула бы с него штаны с трусами и настойчивыми прикосновениями
заставила б напрячься растущую из пухлого паха пушечку... Опустевший
школьный спортивный зал гулко разносит Олегово хныканье и Маринин горячий
шепот, поднятая ушедшим классом пыль еще висит в воздухе, запертую на швабру
дверь дергает шатающийся по коридору лоботряс. Олег смолкает, покоряясь
угрожающим ласкам. Марина валит его на рваныи кожаный мат, ее губы втягивают
в себя терпко пахнущую головку, а рука властно забирает эластичные яички...
-- А теперь как, Марин Иванна?
-- Вполне, -- шире улыбнулась она. обняв себя за локти, -- Слушай,
Олег, а у тебя подружки есть?
Посмеиваясь, он пожал плечами:
-- Неа..
-- Почему?
Угловато он повторил тот же жест.
-- Такои взрослый мальчик, симпатичный... -- Марина подошла, потрепала
его кудряшки. -- Только ленивый предельно.
-- Да нет. Марин Иванна, я не ленивый...
-- Ленивый, ленивый, -- ласково качала его голову Марина, чувствуя
шелковистость курчавых волос. -- Больше заниматься надо. больше. Ты
талантливый парень. Если будешь лентяем -- ни одна девочка с тобой дружить
не станет.
-- Ну и не надо...
-- Как же не надо? Придет время и будет надо...
Она наклонилась и сильно дунула ему в ухо.
Он захихикал, втягивая голову в плечи.
-- День-то матушка! -- засмеялась Марина, раскачивая его. -- Ладно,
давай сонату. Разбирал?
-- Ага.. немного, - насторожился он и со вздохом полез в ноты.
-- Трудно было?
-- Очень...
-- Не ври. Ничего там трудного нет.
Слюнявя палец, он нашел нужную страницу, посмотрел, подняв брови и
приоткрыв рот.
-- Начинай.
Неряшливые мальчишеские руки нащупали клавиши.
"В мужчинах прежде всего отталкивают руки и ноги..." -- вспомнила
Марина Сашину фразу, -- "Толстопалые руки и вонючие заскорузлые ноги..."
Спотыкаясь, соната стала раскручивать свое мажорное кружево.
Марина выудила из сумки "Мишку", развернула, откусила половинку.
Бирюзовый глаз в черной оправе покосился на нее.
Она подошла к Олегу и поднесла оставшуюся половинку к его губам. Он
по-жеребячьи шарахнулся назад.
-- Бери, не отрывайся.
И взял, как жеребенок берет теплыми губами с ладони, -- нежно,
осторожно...
"Прелесть ты моя". -- подумала Марина. -- "Выпила бы тебя всего за одну
ночь. Весь твой свеженький кефирчик".
Он играл, гоняя во рту конфету. -- хрупкую, податливую, пряную и
соблазнительную, как сама жизнь...
После смерти отца время полетело быстрей.
Дядя Володя увез маму в Ленинград, комнату сдали, Марина переехала в
Москву к бабушке.
Варсонофьевский немноголюдный переулок, многолюдный центр, шум,
асфальт, новая школа, новый каменный двор, -- все это ворвалось в жизнь
Марины быстро и решительно, сломив ее кратковременную ностальгию по редким
соснам и частым сараям.
Сухонькая подвижная бабушка продолжала с ней заниматься музыкой, раз в
неделю пекла торт "Гости на пороге", разрешала играть во дворе до поздна
(только не выбегай на улицу!), водила в консерваторию и в Большой Театр.
В двенадцать лет Марина познакомилась с Игорем Валентиновичем, --
пианистом, литератором и старым другом бабушки.
-- Это чууудный человек, -- вытягивала морщинистые губки бабушка, -- В
консерватории преподавал семнадцать лет, три романа написал, ТАМ побывал...
вот так...
-- Где там?
-- На Севере.
-- Там где папа?
-- Да.. там, -- усмехнулась бабушка, поправляя перед зеркалом свою
шляпку, -- Слава Богу, что согласился. Вместо того, чтоб по дворам-то
гонять, позанимаешься месяца два у него. Дороговато, но ничего. Мы люди не
безденежные...
-- Он в консерваторий работает?
-- Нет. Теперь дома
В этот же день они поехали к нему.
Игорь Валентинович жил в огромном высотном здании на площади Восстания.
-- Очень рад, -- проговорил он сухим высоким голосом, пожал руку Марине
и сдержанно улыбнулся.
Сам он был, как и голос, -- сухощавый и высокий, с бабушкой держался
галантно и улыбчиво.
Втроем они прошли в одну из больших просторных комнат и после
ознакомительной беседы Марина села за рояль.
-- Не волнуйся, главное, -- шепнула с дивана бабушка, наклоняясь
вперед.
-- Пусть, пусть волнуется, -- усмехнулся Игорь Валентинович, -- Лишь бы
играла. Не низко?
-- Нет, нет...
Вытерев потные ладошки о колени, Марина заиграла "К Элизе".
Бетховен быстро помог успокоиться и этюд Черни неожиданно для себя она
исполнила легко.
Незнакомый рояль пел и гремел под ее длинными крепкими пальцами,
бабушка улыбалась, Игорь Валентинович кивал в такт головой.
Марина сыграла еще "Баркароллу" из "Времен года" и облегченно
повернулась к Игорю Валентиновичу.
Он встал, сунув руки в карманы узких брюк, прошелся и оптимистично
кивнул:
-- Ну, что ж, будем, будем работать. Есть над чем.
Бабушка вопросительно приподнялась с дивана, но бодрым кивком он
предупредил ее:
-- Все, все в порядке. И пальчики бегут, и звук есть. Стоит, стоит
поработать.
Марина стала ездить к нему два раза в неделю, -- понедельник и четверг
отныне окрасились звуками, наполнились звенящим воздухом громадной квартиры
и быстрой речью Игоря Валентиновича:
-- Милочка, посмотри внимательно...
Придвигаясь к ней поближе, он выпрямляется, словно проглотив подпорку
для крышки рояля, плавно поднимает руку и мягко опускает ее на клавиатуру.
Чистый и свободный звук плывет из-под крышки.
-- Все не из пальца, а от плеча. От плеча, вот отсюда, здесь он
зарождается. -- Игорь Валентинович гладит другой рукой свое худое обтянутое
кофтой плечо, -- Зарождается, и по руке, по руке стекает к пальцу, а палец
полусогнут, эластичен, кисть свободна, локоть тоже.
Марина повторяет, чувствуя, что ее до совсем другое.
-- А кисть не проваливается ни в коем случае! -- мягко подхватывает он
ее руку снизу, -- Кисть эластична, но не безвольна. Еще раз...
За месяц он поставил ей руку на всю жизнь, открыв свободу и мощь
кистевой пластики.
-- Легче, легче... еще легче! -- раскачивал он ее, когда она играла
бисерный этюд Мошковского и вскоре пальцы действительно задвигались отдельно
от ее тела, побежали легко и свободно.
-- Идеальное состояние для таких этюдов -- полусон. Тогда вообще
полетит, как пух Эола.
Дома, на бабушкином разбитом "Августе Ферстере" Марина повторяла тот же
этюд, сама покачиваясь на мягком большом стуле.
На втором месяце Игорь Валентинович "впустил ее в Баха", как написала
бабушка матери. Это был бесконечный ввысь и вширь собор, пустынный и
торжественный, громадный и совершенный. Марина не знала что это такое, но
прекрасно видела подробную лепку порталов, размытые сумраком пилоны,
чередование колонн, недосягаемый свод, пронизанный пыльным солнечным светом.
-- Понимаешь, милочка, здесь две Марии, -- с настойчивой мягкостью
повторял Игорь Валентинович, разглаживая на пюпитре "Хорошо темперированный
клавир", распахнутый на фа-минорной прелюдии-фуге, -- Прелюдия -- одна
