Своего автотранспорта милиция никогда в избытке не имела,
город по разнарядке ежедневно выделял ей машины, но сегодня в
испуге от вчерашнего явно перестарался, весь переулок запружен
легковушками, Гастев выбрал "Москвич", лихо домчавший его до
ГАИ, где ему подали, чуть ли не с поклоном, протокол осмотра
места автотранспортного происшествия, подписанный дознавателем
и двумя гаишниками. Снисходительно кивнул: все правильно,
молодцы. Постоял во дворике и оглядел искореженные и обгорелые
остатки врезавшегося в трамвай автомобиля (вагоны трамвая
отбуксировали в парк). Согласился с начальником: да,
потребуется много- дневная техническая экспертиза. Свидетелей,
считай, нет: вагоновожатый скончался от инфаркта -- прямо на
своем рабочем месте, минут через пять после аварии, два
человека были в машине, в живых -- никого: сидевший за рулем
сгорел то ли заживо, то ли -- вскрытие покажет -- уже мертвым,
а пассажир справа от него умер в больнице, не приходя в
сознание, да и кто и что уцелеет, если автомобиль врезался в
двигавшийся навстречу трамвай, имея скорость более ста
километров в час. Номерные знаки, посуровел начальник ГАИ,
изуродованы наездом, взрывом и пожаром, но марка автомашины
установлена: "Победа", цвет -- серый. Насколько начальнику
известно, никаких документов на трупах не обнаружено -- либо
они сгорели, либо их вообще не было. Кое-какую ясность мог
внести тот, по вине которого машина врезалась в трамвай. Некто,
гражданин в кителе без погон, пытался перебежать улицу впереди
трамвая, и шофер машины, избегая наезда на него, резко отвернул
влево, но в дальнейшем с управлением не совладал и протаранил
первый, моторный, вагон трамвая, где находились почему-то сразу
обе кондукторши. От удара свет погас, кондукторши чудом
удержались на ногах и рассмотрели человека, бежавшего по другой
стороне улицы в сторону проспекта ( "...к палатке, где я
покупал четвертинку..."). Где он, кто он -- поди догадайся, и
не объявится, это уж точно.
-- Надо найти, -- дал ценное указание Гастев. --
Подключите уголовный розыск, свяжитесь со следователем, -- и
покинул кабинет в полной уверенности, что никогда более не
появится здесь. В дежурке же надо задержаться, побыть в ней
ровно столько, чтоб его запомнили, минут десять, не больше.
Мат-перемат, папиросно-махорочный дым столбом, хоть топор
вешай, обстановочка -- как в общей камере городской тюрьмы,
радио взахлеб расписывает подвиги на трудовом фронте, гаишники
и орудовцы забивают "козла", попутно обмусоливая "парашу" --
кем-то пущенный слух о том, что ГАИ со всеми потрохами
передается Минавтотрансу, форму одежды и оклады сохранят,
однако. Стол сотрясался ударами костяшек, но в споре рождалась
истина, доминошники судили проницательно: знать, на дорогах
страны столько неисправных грузовиков, что единственный способ
уберечься от штрафов -- подчинить себе контролирующую
организацию, ГАИ то есть, как это сделали в промышленности,
отдав ОТК во власть директоров. (Соображают, плебеи!..)
Среди доминошников нашелся младший сержант, страдалец по
известной части, этот повел носом и уверенно заявил, что от
сгоревшей "Победы" попахивает бабой: да была она там, была,
горячился он, из-за нее и пошел на смертоубийство несчастный
шофер!
Вдруг вся матерящаяся братия покидала костяшки и бросилась
к окну, пялить зенки на необъятную грудь проходившей по двору
девки, на глыбу плоти, раздирающей платье, и Гастев соизволил
глянуть, отвернулся и презрительно фыркнул: этим бы мужланам
дать на обозрение грудь Людмилы Парфеновны Мишиной -- ослепли
бы сразу, как от солнца, во сто крат ярче запылавшего, да и сам
он впадает в щемящее до боли сострадание ко всему человечеству,
когда груди ее нависают над ним. Сразу рушатся все вычитанные
теории о происхождении жизни на планете: не бог, не эволюция
образовали реки и холмы, леса и зверей в них, не они создали
растительный и животный мир, а космос ради каких-то целей
прильнул к планете плодокормящей грудью вселенской богини.
Святотатством бы- ло -- руками касаться этой нерасторжимой
пары, в ложбинке умещавшей то, что природа дала мужчине в
безрассудной симметрии полов. Сама Мишина смутно догадывается,
какой заряд аполитичности и буржуазной эстетики несут сокрытые
бюстгальтером конусы, уродует себя дурно скроенными платьями,
безобразит, чтоб не впадало на разных совещаниях мужичье в
опасную задумчивость. Много веков назад судили в Греции гетеру
Фрину, обвинение было нешуточным -- кощунство, то есть похлеще
нынешней 58-й УК РСФСР, адвокатом же выступал некто Гиперид,
применивший неслыханный (скорее -- невиданный!) прием --
обнажил перед судьями грудь своей подзащитной в доказательство
того, что столь благородные формы не могут принадлежать женщине
со злым, направленным на осквернение Олимпа умыслом. "Вот!
Смотрите!" -- эффектно воскликнул Гиперид в манере Плевако, и
судьи оправдали болтушку Фрину. Но если бы ныне грудь Мишиной
предъявили суду для доказательства невиновности, то
оправдательного приговора не последовало бы, судьи грудь эту
сочли бы отягчающим вину обстоятельством: уж очень она не
советская, явно порочит пролетарскую культуру, и к самой
природе надлежало бы применить объективное вменение и осудить
ее за то, что вылепила она безмозглую пионервожатую в
пропорциях, кои восхитили бы эстетов прошлых веков.
Воспоминания о Мишиной притупили бдительность, минутой бы
раньше исчезнуть -- и не повстречался бы Гастеву потешный
младший лейтенант, возникший перед ним, еще одна внештатная
единица следствия. Нос как у Буратино, на боку планшетка, глаза
дурные, деревенские, фамилию свою назвал (запоминать ее Гастев
не собирался), руку держал у виска, ожидая "дальнейших
указаний", попахивало от него то ли навозом, то ли парным
молоком. От этого настырного и глупого так просто не
отвертишься, пришлось вместе с ним ехать в больницу, к трупам,
дело, оказывается, уже возбуждено районной прокуратурой, для
подмоги ей и послан прикомандированный к горотделу младший
лейтенант из глухого захолустья, из Калашина, откуда своим
ходом притопал час назад этот милиционер, оставив без присмотра
благословенный район: там давно уже восторжествовал коммунизм,
в сводках который год ничего, кроме угнанной коровы и
похищенного поросенка. И опыта никакого, надо полагать, у
сельского пинкертона нет, отчего и развил он в больнице бурную
деятельность, бегал по ней, кого-то о чем-то расспрашивал, на
трупы даже не глянул, стал нашептывать Гастеву какие-то
нелепости: будто с автотранспортным происшествием связана
смерть больного Синицына, квартиру которого надо немедленно
обыскать. "С чего ты это взял?" -- изумился Гастев, и
навязанный ему помощник издал горловой всхлип: "Я чую!" С
такими деревенскими дурачками ухо держи востро, Гастев
решительно отверг идею обыска, но согласился в квартире
Синицына побывать, поскольку жил тот рядом с его домом: пора,
пора на боковую, уже десять утра, еще не завтракал и ко сну
тянет.
Поехали -- Гастев на "Москвиче", калашинский дуралей влез
в коляску приданного ему "харлей-дэвидсона" (харлей-дуралей,
промурлыкалась рифма). Дом -- бывшее заводское общежитие, в
нос, по мозгам ударили запахи щей, стирки и вековой
неустроенности. В комнате, где прописан Синицын, ютились еще
три жильца, то есть жилички, все -- отдаленных степеней родства
с ним, потому и смерть его, увезенного вчера на "скорой",
приняли спокойно, не спросили, от чего умер (а тот просто упал
с третьего этажа больницы и разбился). Двоюродная тетка поохала
и погрузилась в молчание, прерванное вопросом троюродной сестры
Синицына, школьницы с косичками: "А на похороны меня отпустят?"
Тетка вышла из оцепенения и ответила бранчливо: "Если двоек не
будет". Открыла шкаф -- глянуть, во что обряжать покойника.
Калашинец локтем поддел Гастева, побуждая к действиям -- к
изъятию денег, ценностей и оружия, но тот молчал. Неугомонный
дежурный следователь уже возбудил дело по факту смерти
Синицына, однако сомнительно, чтоб шустрому милиционеру
что-либо поручалось: случайно выпавший из окна Синицын никак не
подходил под категорию лиц, у кого можно производить обыск --
разве лишь с согласия родственников. Вдруг, всю процессуальную
тягомотину отбросив, сельский милиционер, нахватавшись в
больнице городских словечек, оттер тетку от шкафа и забазлал,
как мартовский кот:
-- Анализы беру!
После чего запустил руки в карманы синицынской одежды,
прощупал и китель, тоже на плечиках висевший в шкафу, дав
заодно ошеломленному "анализами" Гастеву глянуть на носильные
вещи покойного и потрогать их. Ничего в карманах найдено не
было, и взъерошенный милиционер громко, никого не стесняясь, с
неимоверной злостью прошипел:
-- Тоже мне работяга!.. Фрезеровщик, мать его!.. Даже
катышка нет трамвайного или автобусного билета! На такси
разъезжал! Буржуй!
Этот логический пируэт Гастев решил задержать в памяти,
как-нибудь ввернет его на лекции примером ложного силлогизма.
Кажется, все милиции-полиции одинаковы, литература приводит
курьезнейший эпизод в Гамбурге: там сыщик обыскал всю квартиру
убитого, не нашел ни одного не принадлежащего хозяину следа, с
лупой обследовал пол и мебель в поисках волоса преступника, не
обнаружил его, на основании чего и заключил: убийца -- лысый.
Разочарованный сельчанин не очень уверенно предложил тетке
сдать оружие и ценности в порядке добровольной выдачи, получил
отказ и уставился на комодик, где, судя по горящим глазам его,
прячутся ювелирные изделия, и тут на комодик легла, защищая
его, школьница, зарыдала: ключ -- у тети Вари, без нее нельзя
открывать!.. Уже участковый пожаловал, соседи толпились у
двери, тетка предложила попить чайку, и школьница бесхитростно
поведала о третьей жилице, Варваре Анохиной, которая доводится
Синицыну двоюродной сестрой. Ночует здесь Варвара от случая к
случаю, все чаще у хахалей, каких у нее полно, что подтвердил и
участ- ковый, с чем согласились и соседи, полившие помоями все
семейство, включая и школьницу. Вытянутые уши милиционера
ловили каждое слово, раскрытый рот помогал усваивать слышанное,
а Гастев уже трижды заголял кисть, посматривая на часы: пора,
черт возьми, пора!
Вышли на улицу, ждали участкового, который огрызком
карандаша торопливо писал все данные по умершему и семейке,
помогала ему школьница. Поехали наконец и приехали -- к самому
дому Гастева. "Москвича" тот отпустил, но телефон автоколонны
запомнил. "Харлей-дуралей" топтался рядом, усваивая непреложную
истину: только прокурор может объединять два дела в одно, когда
это произойдет -- тогда и присобачат падение с третьего этажа к
транспортно-дорожной аварии.
Что-то заставляло пропахшего навозом милиционера
переминаться с ноги на ногу, топтаться на месте в идиотской
нерешительности...
-- Товарищ начальник, очень мне не нравится...
-- Что -- не нравится? -- Гастев был уже у подъезда.
-- Китель, -- потупился посланец Калашинского райотдела.
-- Какой китель?
-- Да Синицына... В сводке за вчерашний день... ну,
помните, о гастрономе... один из налетчиков был в офицерском
кителе без погон... И гражданин, из-за которого на трамвай
наехала машина, тоже был в кителе без погон! И такой же китель
-- в шкафу Синицына... Как это понимать?
Дом рядом, в двух шагах, квартира тоже, тарелка горячих
