всего Михаил, Мишка, Лысый на дорожку получит в ухо.
М-да, кстати, похвальная честность неудавшегося журналиста заставляет
автора заметить,- добряк Вальдано "начистил" Лысому "репу", движимый не
только и не столько простоватыми мотивами провинциальной вендетты. Кроме
жалости к сестре, чего он особенно и не испытывал (скорее уж презрение), при
случайной встрече во дворе кукольного театра с Мишкой Грачиком Игорек имел
персональный повод сорвать злость не просто на отпрыске гнусного клана
Монтекки, а на представителе одной столько лет старательно, но безуспешно
ассимилирующейся народности, к коей Мишка Грачик и, кстати, автор имеют
честь принадлежать. (Но если последний, в жилах имея три четверти древней
крови, благодаря настойчивости матери и благосклонности Провидения причислен
к расе коренных обитателей сей бескрайней земли, то Грачик с невинной,
простительной половинкой, увы, жертва папашиных предрассудков и упрямства,
имеет в главной графе анкеты краткую запись с преобладанием гласных. Да, да,
о чем, к сожалению, в его доме говорить не принято, а жаль, возможно, и не
казался бы родитель уж совсем безнадежным занудой и тупицей.)
Ну, ладно, а теперь, когда все мотивы ясны и побуждения понятны,
осталось лишь выяснить, как два молодых человека в какой-то момент времени
оказались одновременно в отдаленном от ареалов их обитания и постоянных
путей перемещения, но идеально приспособленном для антиобщественных
поступков темном дворе кукольного театра.
В траурный день сорокавосьмилетия декана электромеханического
факультета Игорь Альфонсович получил третий неуд по историческому
материализму у безжалостной старушки Фаины Ефимовны Голод. (Папа Фаины
Ефимовны, кстати, назвавший свою дочь не Фаей, а Руфью, герой Перекопа Хаим
Бен Гольд, покуда был способен удивляться, а способен он был до последних
дней сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго, никак не мог взять в толк
смысл сего абсурдного (нелепого) превращения мягкого знака в букву "о".
"Послушайте, гольд - это же золото, а что такое голод? Такого слова вообще
нет, если вас интересует мое мнение". Увы, его мнение никого не
интересовало, семантическое тождество нарушилось, в результате чего все
лингвистические сложности для потомства Хаима Гольда снялись сами собой.
Половина его правнуков стала Карпухиными, а вторая Янушевскими.) Итак,
лишенный одним росчерком пера радостей отъезда в спортивный лагерь на
живописных берегах Томи, Игорек Вальдано решает в виде компенсации предаться
буйному загулу. Наличность, необходимую для должной широты и размаха, наш
уездный атлет справедливо надеялся выпросить у своей жалостливой сестры.
Возможно, если бы он ограничился лишь добычей червонца, все бы обошлось для
наших героев, но Игорек не мог упустить случай проявить родственную заботу и
интерес, чем довел и без того совершенно потерявшую голову девочку до слез,
результатом же расстройства чувств явилось неосторожное и абсолютно не
предназначенное для ушей братца признание. Получив, таким образом, искомый
отрицательный заряд в дополнение к уже имеющемуся, Игорек с червонцем в
кармане отправился в расслабленный весенним солнышком мир разряжаться.
Презрев необычное обилие игристых вин в магазинах областного центра.
Игорек со своим приятелем, тоже Игорьком, но Шубиным, самбистом, уже
отчисленным из Южносибирского филиала год назад за аморальное поведение,
выраженное нежеланием грех искупить венцом, грех сожительства с секретаршей
деканата (впрочем, автор, борясь за справедливость, повода для осуждения в
этом случае не усматривает, ибо грешил, прямо скажем, Шубин не один. а вот в
жертву должен был по, возможно, просто не слишком современным представлениям
загса принести себя лично), так или иначе, презрев огнетушители Абрау-Дюрсо
с черными этикетками, два Игорька раздобыли пару бутылок "Кавказа" (ave,
цезарь, знакомое начало), забрались в уютный темный двор театра кукол и
расположились на облупленных скамейках у щербатого стола.
Когда последний сосуд емкостью (0.5 литра был опустошен и мерцал под
столом зеркальной зеленью, в этот критический момент рука Творца ввела в
сырой кошачий двор Мишку Грачика. Надеюсь, читатель помнит, где мы
находимся, мы не на Садовом кольце в столице нашей Родины, где каждый
полдень у театра Образцова справляется музыкальный парад. Мы на улице
Весенней в городе Южносибирске. Местный кукольный театр, фронтон которого
еще лишь в воображении молодого гения обварен и окован, занимает
всего-навсего, как заурядный гастроном, первый этаж обыкновенного
(построенного еще до времен волюнтаризма) пятиэтажного дома. В третьем
подъезде которого, в пяти минутах ходьбы от Южносибирского горного, проживал
с мамой и сестрой уже знакомый нам ассистент кафедры общей электротехники,
бывший руководитель ансамбля "Темп" приятель Григория Грачика Алеша
Бессонов. Вот кого Миша, опасаясь позвонить и нарваться на родителей,
определил на роль посредника, на роль связиста-телеграфиста, да только
непредвиденное вмешательство Игорька Вальдано сделало сей отличный план
неисполнимым. Потеряв в мгновение ока лицо. Мишка не решился пойти в чужой
дом.
Вообще Лысый повел себя очень мужественно,- когда два бравых молодца
сбежали, оставив его "жевать сопли", он открыл пальцами лишенный вентиля
дворницкий кран и стал приводить себя в порядок без слез и причитаний,
предчувствуя, должно быть,- куда более подходящий случай разрыдаться сегодня
еще представится. Умывшись и слегка придя в себя, Мишка уже не смог
(израсходовав адреналиновый НЗ) закрыть кран, поэтому, оставив прозрачную
струйку растекаться в грязную лужу, бедняга, растерявший за каких-то полдня
половину того, что в человеке должно быть прекрасно, вышел на улицу Весенняя
и попытался из автомата узнать телефон Алеши Бессонова, проживающего по ул.
Весенняя, д. 18. Он старательно пытался, минут двадцать набирал 09 длинные
гудки менялись на короткие, шум прибоя на сухое пощелкивание далеких
контактов, когда ж наконец где-то между небом и землей трубку подняли,
прозвучало не угрюмое "тридцать шестая", а полился бодрый позывной "Маяка".
Потеряв надежду, наш герой, не решаясь при этом явить миру свидетельство
своего унижения на юном лице, зашел в близлежащий, столь же мрачный, как и
двор кукольного двор кафе "Весеннее" (ныне ресторана имени венгерского
города-побратима, ресторана '"Шалготарьян"), уселся на скамейку и принялся
созерцать пустые ящики, вдыхать аромат прелой картошки и думать о будущем.
Пока он думает, мы поинтересуемся, как дела у его брата Григория.
Проспав примерно полтора часа, Гриша около девяти вечера был разбужеи
телефонным звонком. Пять раз веселой капелью раскатилась по дому трель.
Григорий вскинулся, повел головой, вскочил, разом перепугавшись, "сколько
времени прошло? пять минут, десять, видел ли меня кто-нибудь?" - уронил на
пол праздничную скатерть, выбежал в коридор, ушибся о дверь... Прости,
Господи...
- Ма...- тихо произнес этот, еще плохо соображающий Робинзон Крузо.-
Это...- добавил он, озираясь.
Ничто не отозвалось в ответ, квартира безмолвствовала, душа Григория на
миг отделилась от тела, метнулась по опустевшим покоям и, ужаснувшись,
вернулась на место холодным кусочком льда.
И в этот в высшей степени иррациональный, мистический миг веселое
"зз-зз-ззз-ззз" неожиданно снова ожившего телефона превратило высокую поэзию
откровения в судорожные детские мурашки. Да кто же это, спросим мы, пока
Григорий снимает трубку, так настойчиво и бесцеремонно окунает его в холод
неприглядной реальности? Это жена Ирина Алексеевна. Бедная девочка, не
перестаем мы восклицать. В чем же, кстати, призналась она своему
несимпатичному братцу? А в том, что у них с Гришей не получается ребенок, в
самом деле, год совместной жизни не оказался у молодых плодотворным, но если
до сего дня при этом можно было предполагать у супругов понятное нежелание
обременять себя, то после Иркиной глупости утешить себя уже было нечем.
- Ну, и кто ж виноват? - спросил, не без умысла, гнусный братец.
- Наверное, я,- ответила сестрица. - Долго думала? - поинтересовался
подлец. - Долго,- честно созналась Ирина Алексеевна. И в самом деле, долго
думала и, главное, Гришине пьянство отнесла на счет неудовлетворенности в
результатах воспроизводства и вообще Бог знает чего себе насочиняла, но вот
самое важное,- поборов католическое целомудрие, решилась Ирина раскрыть
тайну - пойти к врачу. И так вот разом себя освободив и укрепив, стала Ирина
Алексеевна разыскивать своего милого Гришу, дабы и в него вселить радость, и
надо же, с первого раза угадала его местонахождение. В сказанном не следует
усматривая иронию, от всего случившегося, право, голова шла кругом. так что
забыла Ирина о дне рождения свекра напрочь. Кстати, это она и разбудила
Григория минуту назад, но, не поверив безответным гудкам, набрала еще раз,
и, Боже мой:
- Алло...- ответил родной голос. Ну, как ей тут помочь? Как выручить
Григория? Да никак, часы давно уже запущены, строгий судья не позволяет
крикнуть спасительное "берегись", протокол составлен, и затвор фотофиниша
взведен.
- Как ты? - неуверенным, но полным надежды голосом спрашивает Гришу
жена, но оптимизм и надежда, увы, останутся неразделенными, поздно, на том
конце провода, нам-то доподлинно известно, только что наступил конец света.
- Я один,- отвечает Григорий. - В смысле? - теряется Иринка. - Без
смысла,- отвечает Григорий. Наступает болезненная пауза. Григорий слушает,
как на кухне, медленно набухая, с носика крана срываются капли. Ирина
слушает его тяжелое дыхание. - Ты опять?.. - Хуже. - Что это значит?? - Это
значит, я один. - В смысле? - Без смысла...
И вновь разговор повисает на неоконченной фразе, над Гришиной головой
легонько вздрагивает потревоженный каким-то движением внутри дома красный
пластмассовый абажур и не предвещает счастливой развязки.
- Гриша,- еле сдерживается вновь доведенная до отчаяния женщина.- Не
пугай меня, Гриша, скажи что-нибудь. Гриша, Гриша...
- Не кричи,- неожиданно тихо говорит Григорий, он не слушает, его
взгляд скользит по стене, натыкается на его собственную детскую акварель.-
Все глупо,- говорит Григорий. - О чем ты? - Ни о чем. - В смысле?
Но привычная пауза не возникает, не звучит в тишине пустой квартиры
многозначительное "тик-так" старого будильника.
- Я тебя ненавижу! - кричит женщина. - Я сам себя ненавижу! - отвечает
ей эхо. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, это носится и сумрачном лабиринте
квартиры, Григорий открывает дверцу румынского бара и некоторое время
обозревает многоцветную, уцелевшую во время кораблекрушения
(светопреставления) роскошь. "Какой пассаж",- думает он, решая погибнуть с
музыкой. Его рука, переломившись в составном зеркале, берет серебряную
родительскую свадебную рюмку, а другая - святотатственно плещет в символ
нерушимости союза Веры Константиновны и Сергея Михайловича темную струю
югославского вермута.
Когда бутылка уже была на три четверти пуста, в мрачном сумраке
коридора опять зазвонил телефон.
- Гришу можно? - спросил незнакомый женский голос. - Я.
- Гриша,- обрадовалась незнакомка,- скажите, но только честно, сколько
вам лет?
На что ошалевший в буквальном смысле слова Григорий лишь после
продолжительного раздумья ответил вопросом: - А ты кто?
Но ему сразу не открылись. Слышались какие-то голоса, шуршание,
