словно сама собой, и на грудь нашему изрядно перетрусившему герою упадает
старушка (сорока пяти лет) мама: - Гришенька, сыночек, я как чувствовала...
И, слава Богу, не ужасы прошедшего дня протелепатировала ей невестка, не
мерзости завтрашнего отдались в ее женском сердце, нет, слава Богу, всего
лишь приход старшего сына предчувствовала Вера Константиновна и вот, как
видим, не обманулась.
- Гришенька, ты должен его найти, найти немедленно, до прихода отца...
"Кого, чего?" - ошалело думает Григорий, и капельки холодного пота
выступают у него на лбу.
- Он где-то здесь, негодник. Сбежал, ты только представь себе, сбежал,
как пятилетний мальчишка, а еще собирается куда-то поехать. Боже мой,
Гришенька, найди его, он где-то здесь, скорее всего, возле школы или в
садике детского сада. Найди его, отведи в парикмахерскую и домой, и скорее,
отец вот-вот будет дома.
- Мишку, что ли? - наконец соображает Григорий, и волна облегчения
прокатывается по его утомленному телу, и холодные капельки на лбу мгновенно
прогреваются до тридцати шести и шести. Уф. кто бы знал, как ему надоела эта
война брата с родителями, но сегодня, какая удача, как это кстати.- Ладно,
сейчас посмотрю.- говорит Григорий, ласково отстраняя мать на безопасное
расстояние.
- Только поторопись, сейчас придет отец, а стол еще не накрыт,-
успевает сказать вослед сыну Вера Константиновна и ловит себя то ли на
недоумении, то ли на подозрении,- походка Григория кажется не вполне обычной
и что-то еще, что именно, неясно (может быть, аромат вконец запущенного
подъезда), смущает обоняние, но секунда, и голова аспиранта Института
проблем угля скрывается за лестничным маршем,- Поторопись,- механически
повторяет Вера Константиновна.
Ах, вот и ее стало жалко, так ведь и не будет сегодня накрыт стол, не
ляжет на полировку новая скатерть и не зазвенит счастливо хрусталь. Увы и
ах. Ну, а пока Григорий вновь оказывается на улице. Конечно же, он и не
думает искать семнадцатилетнего оболтуса, он вообще ничего не думает, после
беспокойной ночи на голодный желудок тяжелый хмель обволакивает, укачивает.
"Пройдет,- однако, верит Гриша,- сейчас выветрится", Он выходит на
бульвар, идет от скамейки к скамейке, но смесь пива с "Кавказом", мутная
маслянистая смесь растекается по жилам неудавшегося художника, впитывается,
всасывается, процесс, увы, необратим.
"Пройдет",- повторяет Гриша. Ошибается, ох как ошибается Григорий
Сергеевич, и так противен автору его нелепый оптимизм, и так хочется
слабеющего Грача встряхнуть, пощечиной наградить, но и это уже не поможет.
Следует принять холодный душ и лечь баиньки, и самое ужасное, именно это, по
крайней мере вторую половину необходимых процедур. Григорий вот-вот и
сделает. Через полчаса он уснет в "зале" на тахте перед журнальным столиком,
для тепла завернувшись в праздничную, выданную для украшения стола скатерть.
Он приляжет на полчаса вздремнуть и проснется через два часа в пустой и
темной квартире. И уже после этого своего пробуждения откроет в румынской
"стенке" бар и напьется как сапожник, о чем мы предупреждали с самого
начала. А пока он сходил до ближайшего таксофона на улице Кирова, занял у
прохожего монетки, долго вертел в руках, постукивал звонким металлом о
стекло, но позвонить своей жене Ирине не решился, выпил в автомате рядом
стакан шипучей воды за копейку и пошел врать матери о бесплодных поисках.
Каков подлец, впрочем, ему сегодня еще достанется, пусть поспит, сил
наберется. Право, лучше подивимся престранному состоянию Веры
Константиновны, ведь одного взгляда на Гришкину, быстро соловеющую
физиономию должно было хватить для гневного недоумения, но нет, сегодня,
охваченная тревожными подозрениями, она совершенно не похожа на себя. Вот
что значит сделать глупость, не сдержаться. Ну, хоть бы мельком теперь,
краем глаза посмотреть на Мишку, в чем дело, понять, снять напряжение. Вновь
она открывает дверь, прислушивается к далеким уличным шумам, выходит на
лестничную площадку и сквозь желтоватое, с позапрошлогоднего субботника не
мытое окно пристально вглядывается в унылую пустоту двора. Ах, чувствует
женское сердце беду, Вера Константиновна переступает с ноги на ногу, что-то
мешает ей сдвинуться с места, она ждет чего-то, и это нечто в самом деле
происходит. Печально ухает дверная пружина, и, шарк-стук, шарк-стук, Сергей
Михайлович начинает свой нерадостный подъем на третий этаж.
Вот так, совершив еще один вороний круг над полем брани, мы опять
наткнулись на декана электромеханического факультета. Побережем нервы,
опустим театральные подробности встречи супругов (не может быть, не может
быть!), не станем также описывать волнующую сцену свидания именинника со
старшим сыном, почивающим в позе усталого воина ("Гриша! Господи, ты
заболел?"). Оставим все эти детали прошлому, все туда, в ящичек с биркой
197... Все - подробности, переживания, все туда, займем себя чем-нибудь
поинтереснее, в общем, поступим так, как привыкли делать юные герои нашей
истории. Закругляясь же, заметим,- потрясенные "предки" (к месту ввернув
словечко) не смогли в четырех стенах, да еще по соседству с невинно
всхрапывающим осквернителем вынести свалившееся на них несчастье. Примерно
через полчаса после того, как Лысый покинул двор, под старыми тополями
украдкой прошли Сергей Михайлович и Вера Константиновна. Да, да, настал их
черед заночевать на даче. И не только заночевать, а провести три печальных
дня в глуши, во мраке... Но что посеешь, то со всей неизбежностью
категорического императива и пожнешь, другого пока не дано.
Ну и хорошо, а теперь попрощаемся с Сергеем Михайловичем и Верой
Константиновной, больше они нам не встретятся на пути приключения,
поклонимся и Зинаиде Васильевне. Good Night. Sleep Tight, по капле ее
валокардин мы тоже считать не будем. Всего хорошего! Привет. привет!
И пока еще рановато веселым "доброе утро" приветствовать Григория
Сергеевича, пока Григорий вздыхает и отворачивается от света, поговорим о
Михаиле. Ведь сегодня он, Лысый, отчасти разделит чувства родителей, ибо
пожнет бурю от ветра, посеянного братом. Итак, какой же блистательный план
родился в голове выпускника физматшколы номер один? В то чудное мгновение,
когда из окна второго этажа явился Штучка, как мимолетное поэтическое
виденне, вернее, мимут десять спустя, в голову Мишки неожиданно пришла
блистательная идея, план вызволения бумаг, в случае удачи которого на
горизонте светлым солнышком маячила прекрасная возможность сегодня же
вечером с поездом N 193 в двадцать два часа пятьдесят минут покинуть
индустриальный, лишенный романтики Южносибирск и отбыть в столицу сибирской
науки. Итак, Лысый предполагает, а располагает, конечно же, автор, который и
рад бы сузить generation gap, да муза пальчиком грозит.
Нет, нет, раз уж правда, то пусть приходит нагая, со всеми неизбежными
в этом случае анатомическими подробностями. Впрочем, согласимся в одном,
спора нет, за все сегодняшние свои подвиги, исходя из простой логики закона
сохранения энергии, Мишке-идеалисту никак не миновать хорошей порки.
Поскольку, однако, за последние лет сто ввиду разных социальных катаклизмов
вышли из обихода изысканные виды рукоприкладства, там, розги, шомпола,
шпицрутены, то сегодняшним вечером, через каких-нибудь полчаса Мишке Грачику
без особого эстетства (флагов, барабанов и моральных переживаний) просто
расквасят физиономию. Причем в мгновение ока, покуда в его юных мозгах будет
формироваться вопрос "за что?", губы окажутся разбитыми, бровь рассеченной и
под глазом набрякнет синяк. А когда же запоздалый вопрос наконец прозвучит,
в виде занавеса явится откровенный ответ: "За все!"
Такой у нас сегодня, товарищи, именинный пирог. Ну, а что поделать,
если Лысый сам направляет стопы в логово зверя, он идет. полный дурацких
надежд, беспечно помахивая болоньевой сумкой, в которой польские джинсы и
клетчатая рубаха румынского производства, снятые и аккуратно сложенные перед
злополучным футболом, топает прямо в зудящие с самого утра лапы Игоря
Альфонсовича Вальдано. Да, вот и еще одно разочарование в художественном
методе, ведь, вглядываясь в магический кристалл, созерцая еще в самом начале
смутные тени персонажей, автор надеялся встретиться там, на свободных
просторах повествования, лишь с милыми его сердцу людьми. Но не тут-то было,
тяжелый взгляд Игоря Альфонсовича требует своей доли бессмертия. Вот так,
начали с порывистой, немного сумасбродной девушки с чудными глазами по имени
Ирина Вальдано, а кончили ее братцем, студентом третьего курса
Южносибирского филиала Омского института физической культуры. Бр-р-рр. Но
иначе и быть не могло, Инь обуславливает Янь, inscription Seth Imperator
immortalis требует фигуру прогресса с аэропланом в руке на обратной стороне
медали.
Итак, была у человека, у Игоря Вальдано, борца-вольника, была давняя
(заветная) мечта "настучать в бубен" кому-нибудь из Грачиков и вот наконец
исполнилась. А зародилась мечта в коротконогом, но широкоплечем Игоре
Альфонсовиче еще в пору хрустальной (заимствуя эпитет) юности, когда ему,
тогда тринадцатилетнему, в порыве нежности и восторга шестнадцатилетняя
сестра открылась, на кого похож наш Григорий. Знаете, если были в роду
благородные рыцари и прекрасные дамы, то никаким воспитанием не помочь,
где-то это непременно проявится. Ну, и на кого, вы думаете, походил
Григорий? На птицу, смуглый Грач, будущий алкоголик, в семнадцать лет.
представьте себе, казался донне Ирине птицей, жаворонком.
- А я на кого похож? - тут же спросил уже в те годы злонамеренный
Игорек.
И сестра замялась, и в глазах ее мелькнула растерянность и жалость, и
скрыть это чувство стыда от настырного взгляда не удалось. - Ты Винни-Пух.
- Потому что толстый? -обнаружив мазохистские наклонности, уточнил
Игорек. - Потому что добрый,- нашлась гуманная сестра. Впрочем, куда-то нас
повело не туда. Стоп машина, право руля. Значит, так, хоть и собирала вчера
вечером Ирина Алексеевна вещи,. хоть и обещала уйти, но идти ей, по правде
говоря, было некуда. Ее семья, включая папу. маму и брата Винни-Пуха, всегда
скептически относилась к Иришиному браку и в желанном утешении с неизбежным
злорадством бы отказала. Да и отец убеждал: "Он тебе не пара", и мать
обещала: "Пожалеешь". И тем не менее, пока братик рос, совмещая занятия
культуризмом с занятием другим, не менее интересным оздоровительным измом,
девочка Ирина влюбилась в мальчика с соседней дачи, имевшего глупость в
детстве катать ее на раме велосипеда, а в более зрелые годы (лет в двадцать)
поить "жигулевским" пивом и целовать под соснами до изнеможения, не
произнося ни слова, ломая руки, запрокидывая голову, ах ты, Боже мой, со
счастливыми блестящими глазами.
Итак, любовь, вива, ура, банзай, именно она, ломая строгую логику
поступательного движения, еще не раз на наших глазах будет превращать скуку
порядка в безумие приключения. Но в данном случае особой веселости и
бесшабашности ждать не приходится. Увы, мы не в опьяняющем надеждой начале,
а в суховатом от сдержанного покашливания конце. На промежуточном финише.
Через несколько часов Гриша попадет в вытрезвитель, Игорек спустя какую-то
неделю с персональным делом под мышкой - на заседание комитета комсомола, у
его сестры Ирины случится первый в жизни нервный срыв, а отделавшийся легче
