- Я установил, - привычно бормочет мудрец, старательно придерживая
двумя руками тяжелое копье, - я установил, что вражда проистекает из
неодинаковости положений народов и тщеславных помыслов правителей, - вот
две причины постоянных разногласий. Но не означает ли это, что войны можно
будет устранить только тогда, когда народы будут находится в равном
положении и иметь одного правителя? Если это так, то до благополучного
разрешения вопроса еще очень и очень далеко, по крайней мере, это надо
обдумать. Но я твердо знаю уже сейчас, что можно избежать многочисленных
бед и вредных последствий войн, если договориться о правилах ведения
сражений и перемещения войск. Полезность договора всем очевидна. Зачем,
например, победителям вытаптывать поля, если эти поля впоследствии будут
кормить самих же победителей? Тонкость этого договора заключается в том,
что никто не начинает войну, не имея надежды выиграть ее! Если я знаю, что
сосед сильнее - я при всем желании не решусь напасть на него, но нападу,
если уверен в обратном. Но коль скоро надежда выиграть сражение
присутствует у обеих сторон, то они же легко могут согласится не причинять
вреда полям, жилищам, мирным людям. Ах, об этом я хотел поговорить с
филаншахом, но он не стал меня слушать! Можно также договориться о том,
чтобы отказаться от оружия, губительного как для тех, так и для других,
например, отказаться от боевого лука, который, к сожалению, слишком
скорострелен!..
Бормоча, мудрец не расслышал, как рядом с ним горько рассмеялся
седобородый Микаэль. Тощий Шакрух в войлочном колпаке, в войлочных,
простеганных вдвое доспехах, с огромным ржавым мечом без ножен, недоуменно
оглянулся на славянина. Тот прошептал:
- Взгляни на мудреца! Хармас как всегда прав! Но самое ужасное в том,
что он, как и мы все, бессилен что либо предпринять...
- Почему же мы бессильны? Разве мы не сможем защищаться? - спросил
Шакрух, обеими руками опираясь на свой, явно принадлежавший ранее
какому-то богатырю, ржавый меч.
- Защищаться мы будем и дорого продадим свои жизни, дело не в этом, а
в том, что, обладай я сейчас оружием настолько мощным, что лук против него
оказался бы детской игрушкой, я по праву справедливости, не задумываясь
пустил бы его в ход, чтобы уничтожить, испепелить противника! То же самое
сделали бы и хазары, чтобы выйти победителями - по праву сильного!..
А в нижнем городе в крохотных двориках мечутся женщины, вынося из
хижин скудный скарб свой; плачут дети, прижимаясь в страхе к матерям,
тоскливо мычат коровы, блеют овцы: скот сегодня никто не выгнал пастись в
степь. Рабы поспешно достраивают поперечную стену, из кузнечной мастерской
привезли огромные створки железных ворот, скоро ворота отделят нижний
город от верхнего. А серое чудовище неотвратимо приближается к городу.
Горе, горе!..
На угловой северной башне крепости стоит филаншах в малиновом плаще,
сверкает на солнце его серебряный пояс, ветер развевает рыжую бороду.
Позади блистают доспехами телохранители. Филаншах словно парит над
городом, подобно огненному грифу, высматривающему добычу. Он тоже
вглядывается туда, где движутся хазары. Турксанф не обманул: такое
огромное войско еще не подступало к Дербенту. А в это время в Иберии, на
берегу Понта уже высаживаются с кораблей пехотные фемы [фема - крупное
войсковое соединение, около десяти тысяч человек; также обозначение
области в Византийской империи] императора Ираклия. Со временем
расстановка сил полностью прояснится. А пока надо выждать. Если персы
окажутся сильны, Шахрабаз стойкой защитой Дербента докажет свою
преданность, если окажется силен Турксанф, Шахрабаз Урнайр найдет способ
сдать город и крепость. С башни было видно, как из верхнего города по
дороге к крепости потянулись повозки, запряженные конями, волами,
нагруженные узлами, сундуками.
- Послать гонца в Ширван, - не оборачиваясь, отрывисто бросил
Шахрабаз.
Из крепости, навстречу торопливо поднимающемуся на холм шествию,
выехали три всадника - гонец с охраной - у переднего на поднятой пике
трепетал красный треугольный флажок. Слуги торопливо сворачивали лошадей
на обочины. Всадники промчались вниз, сбив двух не успевших увернуться
овец, потом исчезли за садами.
И в это же время в нижнем городе на пороге своего домика сидела мать
Геро, поседевшая в одну ночь. Растрепанная и обезумевшая, она сидит,
вперив неподвижный взгляд в давно угасший летний очаг, ничего не слыша и
не видя. Плетень вокруг домика повален, лавки опрокинуты, валяются черепки
разбитых горшков и кувшинов, двери в дом сорваны. А матери все кажется,
что она, молодая, раскрасневшаяся, хлопочет возле ярко пылающего очага,
поджидая сына, и вечер уютен и тепел, листва платана над головой
непроницаемо черна, и прямо перед глазами горит зеленая звезда, звезда -
охранительница ее дома, горит и горит перед глазами, словно зеленая игла,
воткнутая в зрачки.
Передовые отряды хазар подойдут к городу только к вечеру. Шахрабаз
спустился с башни. Везде, на всем протяжении видимой части стен, суетились
сотни воинов, сновали рабы под присмотром бдительных надсмотрщиков. Если
наружная часть стен и башен обрывалась на глубину сорока и более локтей,
то внутренняя выступала над вершиной холма не более чем на два-три локтя,
что создавало дополнительные преимущества для осажденных: легче
доставлялись на стены боеприпасы, можно было незамедлительно укрывать
раненых, быстро маневрировать на опасных участках.
При появлении Шахрабаза еще грознее закричали охрипшие надсмотрщики,
захлопали длинными кнутами, подгоняя рабов, заторопились и воины. Десятки
рабов подтаскивали к стенам огромные черные котлы, для разогрева смолы,
другие укрепляли опоры, подносили дрова. Воины тащили из складов и
укладывали на стенах связанные пучками метательные дротики, втаскивали на
башни огромные круглые камни. Такой камень в два, а то и в три веса
крупного мужчины, сброшенный со стены на крутой склон, пробьет заметную
брешь в рядах осаждающих. Вдоль северной стороны стояли "журавли" -
устройства, представляющих собой два соединенных вместе бревна пятидесяти
локтей длины, установленных наклонно на крепких распорках и укрепленных на
прочном поворотнике из дубовых толстых плах. На поворотнике сколочен
барабан с двумя рукоятями, с барабана через вершину "журавля" пропущен
толстый пеньковый канат с железным крюком на конце. За этот крюк цепляли
котлы с кипящей смолой и выливали ее на головы осаждающим. На крюке можно
было поднять бревно и, поворачивая "журавль", сметать со стены осадные
лестницы вместе с вражескими воинами.
Шахрабаз в сопровождении свиты и телохранителей медленно шел вдоль
северной стены и все - воины, надсмотрщики, рабы - видели, что он сейчас
охвачен теми же заботами, что и они: как можно лучше подготовиться к
обороне. Он приостанавливался возле котлов, проверяя, достаточно ли дров,
наблюдал за работой "журавля", когда десятка два воинов, натужась,
разворачивали поворотник, поднимали и опускали барабаном крюк, замедлил
шаги возле подземного водохранилища, послушал шум падающей воды, что-то
сказал советникам, и те, старательно показывая перед филаншахом свою
хозяйственность, стали суетливо и озабоченно заглядывать в отверстия,
откуда берут воду, проверяя уровень ее в хранилище. Шахрабаз задумчиво
поглядел на горы, поднимающиеся сразу за ущельем. Водоводы скрыты в земле,
в потайных расселинах. Родники, питающие водой город и крепость, находятся
в пещерах, а входы в пещеры завалены камнями и напоминают обрушившиеся от
землетрясения скалы. Хазары в прошлый раз пытались отыскать источники, но
пробродили по горам напрасно.
Шахрабаз остановился и возле зиндана. Два стража, с трудом отодвинув
каменную крышку, спускали на веревке в узкую горловину подземной тюрьмы
корзину с хлебом и кувшин с водой. Шахрабаз подумал, что если он сдаст
крепость и город - рабов будет достаточно, если крепость будет защищаться,
то преступники - лишние рты. Закрыть крышку, пусть они умрут с голоду. Но
отдать распоряжение филаншах не успел. С угловой северо-восточной башни
раздались тревожные выкрики:
- Корабли! В море корабли!
Шахрабаз вздрогнул, побледнев. Неужели у хазар появился флот? О боги,
не допустите этого! Ведь тогда Турксанф легко может захватить город с
моря! Горе, горе! Почему ты, всеопытнейший Шахрабаз, не предусмотрел
этого? Филаншах бегом заторопился на башню, шепча то проклятия, то
молитвы.
Стражи, поспешно набросив крышку на горловину подземелья, бросились
за ним.
Никогда еще Шахрабаз не чувствовал себя таким бессильным. Неужели
варвары перехитрили его? А боги, куда смотрели боги! Разве мало
пожертвовал Шахрабаз на храм Агуро-Мазды, разве не разрешил он христианам
вновь отстроить церковь? А то, что мусульманин Мансур приближен к особе
правителя Дербента, разве не зачлось в заслугу Шахрабазу перед Аллахом? А
помощь иудеям!
По тропинке от дворца в черном одеянии и круглой шапочке торопился к
филаншаху лекарь Иехуду, изумленно-осуждающе покачивая головой и
протягивая успокоительную пилюлю.
- Господин! Вам вредно волноваться! Господин...
- Прочь! - задыхаясь, взревел Шахрабаз.
Если корабли военные, хазарам ничего не стоит переплыть на надутых
кожаных мешках стадий расстояния от цепи, закрывающей вход в гавань, до
берега и оказаться в городе.
Солнце слепило глаза, и с вершины холма невозможно было рассмотреть,
что за люди толпятся на палубах.
23. ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Подземное водохранилище находилось неподалеку от подземной тюрьмы.
Вода просачивалась в зиндан. Земляной пол напоминал липкое месиво из глины
и полусгнившей соломы. Сыростью пропитался затхлый вонючий воздух.
Изможденные, больные люди ворочались, выкрикивали бессвязное в забытьи,
стонали в мучительном сне, надрывно кашляли, жалобно плакали, с надеждой
молились - слабые шорохи, шепот, проклятия, стенания заполняли густой
мрак. Долго в зиндане не задерживались. Тела умерших поднимала наверх
стража каждое утро, но каждое же утро в подземелье спускали новых
провинившихся. Те, вначале полные сил, метались, громко жаловались,
плакали, потом ложились в грязь, издававшую тошнотворный запах, и лежали в
оцепенении, не желая принимать пищу. Грузные каменные стены давили. Мрак
обволакивал густой вязкой тиной беспросветной ночи души людей, и люди
теряли счет дням. Когда задвигалась каменная крышка зиндана, для пленников
подземелья наступала вечность.
Геро сидел возле сырой стены. Рядом мерно капала вода, слышались
стоны, бормотания. Но он ничего не видел, он даже не заметил, как три раза
уже спускалась и поднималась корзина с хлебом и водой. Геро жил памятью.
Перед глазами горел огромный костер, лицо отца с застывшей навечно улыбкой
грозно и ярко пылало перед внутренним взором.
Шурша осклизлой соломой, подполз Рогай, цепко потряс мальчика за
плечо, негромко позвал, заставляя очнуться. Он заботился о Геро как мог,
ободрял, утешал, насильно кормил. Мальчик не пошевелился.
- Поешь, Геро, - с мягкой настойчивостью прошептал хазарин,
протягивая кусок лепешки и кувшин с водой, - поешь, тебе еще понадобятся
силы...
- Я не хочу есть, Рогай.
- У тебя осталась мать. Кто позаботится теперь о ней?.. Вчера стражи
порядка спустили в подземелье нового преступника - раба филаншаха, и тот
сообщил, что Витилия во дворце покончила с собой... И нам, Геро, надо еще
