того, что добудут двадцать воинов, что останется после выделения доли
начальствующих во имя и от имени могущественного Тенгри. Возле какого же
из костров сядешь ты, простой утигур или савир? Какую чашку кумыса
получишь ты у небесного костра, авар?
Но шаманы разжигали кровь слушателям, вселяли надежды, им верили, и
они не лгали, ибо не считается ложью то, что ведет к славе и благополучию
Хазарии.
В полной темноте на пологих травянистых склонах предгорных увалов
паслись бесчисленные табуны коренастых и злых хазарских коней, отдыхающих
от седла и всадника. Казалось, густо шевелился, дышал, всхрапывал сам
мрак. Ночной воздух был насыщен свежими запахами трав, смешанным с едкими
запахами конского пота. На обдуваемых возвышенностях, завернувшись в
овчинные тулупы, спокойно полеживали хазары, охраняющие табуны,
вглядываясь в темноту рысьими глазами. Со всех сторон доносились
пофыркивание, хруст срываемой травы, изредка злые обиженные взвизги
лошадей, тяжкие удары копыт по туловищу. Хазарский конь никогда не
подпустит к себе человека с чужим запахом, подкрадывающемуся чужаку он
раздробит копытом череп, прокусит плечо, сшибет с ног ударом груди,
тревожным ржанием собьет табун в единое целое, и кони, всхрапывая, окружат
опасное место и до прихода своих будут вскачь носится по сужающемуся
кругу, не выпуская чужака, и горе тому, кто в ночное время имел несчастье
оказаться вблизи хазарского табуна. Поэтому и были спокойны сторожа: их
надежнее сторожевых собак охраняли собственные лошади.
А внизу, в долине, глухо шумело неоглядное, озаренное огнями
становище. Бывалые воины, иные обнаженные по пояс, иные в одних холстинных
рубахах, заскорузлых от грязи и пота, после вознесения молитв чинили у
костров сбрую, осматривали оружие, поджаривали на огне кусочки вяленого
мяса, вели беспечные нескончаемые беседы. Рядом с ними на тех же войлочных
кошмах лежали щиты, копья, шлемы, луки, боевые палицы, окованные железными
пластинками с острыми шипами - оружие каждого владельца отдельно. Молодые
хазары, для которых этот поход был первым в их жизни, не сидели на месте,
как опытные, расслабленно отдыхающие и душой и телом воины, а бродили по
становищу от костра к костру, слушая молитвы, воспоминания, жадно впитывая
впечатления новой для них походной жизни, о которой они мечтали едва ли не
с того времени, когда матери качали их в кожаных зыбках, подвешенных на
крюках в зимних, утепленных войлоком юртах. Суровые лица коренастых
мужчин, сдержанные разговоры, отсветы костра на оружии, запахи
поджариваемой конины умиляли пониманием, что и ты наконец принадлежишь к
могучему закаленному братству, пьянила мысль, что и ты можешь присесть у
костра, возле которого сейчас сидит прославленный рубака, разомлевший и
жмурящийся в тепле, и по его каменно-неподвижному смуглому лицу и груди,
испещренной чудовищными шрамами, бродят отсветы огненных полыханий, словно
сполохи давних пожарищ.
И бродит вдоль костров юный хазарин, хмельной и счастливый, так и не
сняв с локтя деревянный, обитый железными полосами щит, с головы - толстый
войлочный колпак, похожий на горшок, набитый с боков и сверху плотной
перевитой паклей, не скинув кожаной рубахи, прошитой на груди и спине
несколькими слоями кожи - той жалкой воинской сбруи, которую выделила ему
семья или род в счет будущей добычи и которой юнец пока еще гордится
безмерно, ибо она приобщила молодого хазарина к братству воинов. Он еще не
знает, что в первой же схватке несколькими страшными ударами меча разрубят
его деревянный щит, иссекут в кожаные полосы рубаху, и останется он один
на один, незащищенный перед беспощадным албаном в стальной кольчуге,
сверкающей на груди пластинчатой броней, и не рубящий, а колющий удар
пронзит худую незащищенную шею, сбросит юнца со злого верткого конька,
который бешено пронесет мертвого хозяина по степи, по влажной росистой
траве, запутавшегося в стремени и висящего вниз головой, и долго будет
мертвая почернелая голова подскакивать на камнях, биться о сухую
солончаковую глину. Всему свое время.
Могучий Тенгри-хан, предок хазар, добр и снисходителен к своим детям,
свершающим по земле свой путь-поход, ибо он сам - великий воин. Лишь бы
руки хазарина крепко держали меч и поводья, лишь бы душа его была
бесстрашна, а уста его не забыли б произнести в трудное для него время: "О
отец небесный, тебе вверяюсь!" Возносить благодарения и надежды великому
Тенгри лучше вечером, отдохнув и насытившись, утром и днем в спешке -
некогда, да и неизвестно, останешься ли ты жив до вечернего отдыха. Но
показывать снисходительному божеству, что сильны его дети, что ловки и
крепки руки воинов, надо каждый день, дабы Тенги не отвернулся от хазар,
заподозрив их в слабости. И если не было битвы или протекла слишком
скоротечная схватка, по мнению шаманов не удовлетворившая великого
небесного воина, а только разгорячившая его, то крепость хазарского меча
должны показать шаманы и все желающие в военной игре. А вчера и сегодня
было единственно движение, движение и безуспешная скачка за отступающим
албанскими заставами.
Поэтому сейчас на широкой утоптанной площадке возле большого костра,
в котором шипели и брызгали жиром, сгорая, куски мяса молодого, нарочно
откормленного жеребца, несколько пар шаманов то кружились, то отступали,
то наступали, изображая бой на мечах. Лоснились потные лица, со свистом
вырывалось из вздымающихся грудей дыхание, мелькали смуглые босые ноги в
узких холщовых штанах, едва достигающих колен. Сражались шаманы,
разыгрывая известную драму, дающую выход яростным человеческим страстям.
Толпа кривоногих возбужденных зрителей плотным кольцом окружила
площадку, подбадривая сражающихся:
- Ою-ю Зурган, коли, коли...
- Эй, Бачо, защищайся, не спи на ходу!
- Сверху, сверху прикройся щитом! Колондай!
И сражающиеся и наблюдатели тяжело дышали, по лицам тех и других
градом катился пот, пахло жареным мясом, вонючим человеческим потом,
запревшей на чьем-то голом теле мокрой овчиной и запахом молодой полыни,
наносимым редкими дуновениями ветра из глубины долины, из мест, где еще
остались островки невытоптанной травы.
- Арр-ха! Арр-ха! - изредка выкрикивали шаманы боевой клич хазар.
- Арр-ха! - дружно вопили зрители, потея и еще более возбуждаясь. И
только грузный толстый тысячник и почтительно окружившие его несколько
сотников, сидящие на расстеленных кошмах, наблюдали за боем с
надменно-неподвижными лицами, помня о своем высоком положении.
Отгороженные от простых воинов невидимой стеной превосходства, сидя на
земле, они, казалось, парили в воздухе, ибо их видели все, а они никого.
Чем меньше радостей, тем дороже каждая!..
Чем скуднее выбор развлечений, тем с большей охотой предаются им, тем
азартнее и страстнее кипение души. Вечерний отдых - время развлечений.
Кряхтя, раздавливая крепкими ногами молодую траву, боролись возле костров
прославленные силачи. Победителя ждало дымящееся в глиняном горшке сочное
баранье мясо. Десяток воинов, собравшихся в кружок возле другого костра,
по очереди ломали бараний мосол, а в центре кружка на войлочной подкладке
лежал кожаный мешок, наполненный скисшим молоком, и стопка серебряных
дирхемов. Азартом и вожделением горели глаза. Кто возьмет награду?! Играли
в кости на деньги, со стоном и приговорами метали на кошму, отступая на
десять шагов, дирхем к дирхему, сопя и раскорячась, ползали, стукаясь
лбами, с колен наблюдая, как метнувший, с неимоверным усилием вытягивая
грязные пальцы, пытается растопыренной пятерней соединить два лежащих
недалеко друг от друга дирхема, потому что на кости очередного метнувшего
оказалось всего лишь одно изображение всадника.
Детски-простодушное внимание светилось на лицах слушателей,
собравшихся возле пожилого воина-рассказчика, повествующего о славных,
давно прошедших временах, когда хазары были настолько могучи, а стада их
настолько тучны и многочисленны, а степь так обильна травой, что жизнь
была сказочно хороша и не было нужды в грабежах, войнах, раздорах. Ахали,
причмокивали испуганно, качали лохматыми головами возле другого
рассказчика, таинственным шепотом излагающего вчерашнее событие, когда
из-под ног коней головного отряда вдруг выскочил белоснежный заяц и,
пробежав, внезапно остановился, обернулся в тот момент, когда один воин
уже был готов пустить в него стрелу, вдруг превратился в дряхлую
сгорбленную старуху со сверкающими глазами, и эта старуха погрозила
оторопевшему воину черным пальцем и внезапно исчезла, а там, где она
стояла, оказался куст цветущего тамариска. Как только рассказчик замолчал,
кто-то в толпе громко сообщил, что вчерашней ночью видел
человека-оборотня. И опять ахали, причмокивали, доверчиво изумляясь.
Но больше всего слушателей собралось возле певца, который только что
вернулся из шатра кагана Турксанфа, где развлекал кагана и темников
недавно сочиненной им песней. Этого певца - худого, бледного,
медлительного человека с мечтательно-отсутствующим взглядом, всегда
направленным куда-то поверх голов - знала и любила вся Берсилия, все
хазарские племена. Он умел не только петь, разжигая кровь слушателей,
побуждая их к славным подвигам, но и сочинять песни. А такое умение
простодушному степняку кажется сверхъестественным.
- Спой нам, Суграй, спой! - просили его. - Да благословит твой чудный
дар Тенгри! Одну только песню! Одну-единственную!.. - умоляли окружившие
певца тесным кольцом. - Ту самую, что пел нам ты вчера!..
Суграй бледно и мечтательно улыбался, отсутствующий взгляд его
скользил по толпе, не замечая людей, в слабых худых руках его, под
длинными пальцами, глухо рокотал шуаз [музыкальный инструмент,
распространенный среди хазар, напоминал современную домру]. Наконец
очнувшись, в знак согласия он робко кивнул непокрытой головой, взметнув
закрывающие лицо черные прямые волосы. Тотчас же вокруг зашикали, призывая
к тишине, расступаясь, чтобы дать простор голосу Суграя, передние
опустились на влажную землю, стоящие за ними встали на колени, самые
задние бегом приносили седла, становились на них, чтобы лучше видеть,
наконец наступило благоговейное молчание. Певец выпрямился, поднял голову,
волосы упали на узкие плечи, тонкие бледные пальцы тронули струны шуаза -
тугие воловьи жилы, и словно чей-то протяжный глубокий вздох пронесся над
замершей толпой. Суграй запел, глядя на зеленую звезду, пылавшую на склоне
черного небосвода:
Воину в жизни нужно немного:
Степь необъятную, друга и бога...
И замерли, расслабив богатырские объятия, борцы, заслышав голос
любимого певца, перестали ползать по кошме игроки, и умолкли рассказчики,
далеко разносилась песня в ночи, озаренной кострами.
Воину в жизни нужно немного:
Степь необъятную, друга и бога...
Цвет неизменный небес голубой...
Хазары, мы слиты единой судьбой!
Затаенно дышали воины, касаясь друг друга плечами.
Хазары, мы слиты единой судьбой!
Ночь нам для отдыха,
День - для победы,
Вечер живым для грустной беседы
О павших под топот копыт роковой...
Хазары, мы слиты единой судьбой!
И пусть на время, равное двум длительным вздохам, но вспомнили
