не хотел ссор, но души убитых собратьев взывают к мщению. Толпа
простолюдинов поднялась из нижнего города к воротам крепости. Ты слышишь,
филаншах, крики этих безумцев? Они требуют освободить Мариона! Мои воины
готовы! - Гаврат показал рукой в тяжелой боевой рукавице на восточную
стену, где возле каждого забрала стояли персы с луками в руках. - Прикажи,
и я сокрушу эту жалкую толпу черни! Они долго будут помнить этот день!
- Да, да, ты прав, Гаврат, - устало отозвался Шахрабаз, - надо
напомнить черни, кто здесь может требовать... - И вдруг, приподнявшись на
стременах, побагровев, исступленно закричал: - Да, ты прав, Гарат! Эту
подлую чернь побить стрелами, залить горящей смолой! Приказываю, Гаврат:
всех воинов посадить на коней! Немедленно! Эй, Герд, открыть ворота! Я сам
приму участие...
Филаншах с налившимися кровью глазами, с искаженными от бешенства
лицом выхватил меч, толкнул коленями жеребца, посылая его к воротам.
Сейчас он сам будет рубить! О, как он их всех ненавидит!
Но трясущийся от испуга лекарь Иехуда, проявив неожиданную прыть и
смелость, схватил за уздцы белоснежного жеребца правителя, сказал
побелевшими губами, заикаясь:
- Господин! Господин! Опомнитесь! Нельзя так волноваться: это
небезопасно для вашего здоровья! Опомнитесь! От подобных волнений у вас
может разлиться желчь! Что будет с нами, если мы лишимся правителя?
"Если я умру, тебя тотчас казнят!" - этих слов филаншаха Иехуду не
мог забыть даже во сне.
Шахрабаз остыл. Посидел молча, с закрытыми глазами. Поправил
растрепавшуюся рыжую бороду, протянул руку к лекарю, проглотил пилюлю,
сказал персу Герду:
- Тем, кто собрался у ворот, объяви: Марион - изменник. Его подкупили
хазары. Скажи так: все вы, достославные, знаете, что на днях пришел
караван из Семендера. Вожатый этого каравана вчера вечером передал Мариону
пять золотых динариев. За эти деньги Марион согласился открыть кагану
Турксанфу северные ворота, когда он подойдет с конницей к Дербенту... Мы
вынуждены были казнить и вожатого и, предателя...
21. ГОНЕЦ
Еще два раза после описанных событий вечерами над морем появлялась
багровая закатная луна, но в этот вечер луна не поднялась, и теплые
сумерки, окутав землю, незаметно перешли в ночь. В темном небе запылали
летние звезды, и горели они подобно факелам, осыпающим искры. И самая
яркая, пушистая, зеленая звезда блистала над северными воротами, где
неторопливо прохаживался воин караула. Доносился из степи неумолчный звон
цикад, в затихшем городе изредка сонно взлаивала собака. Внизу, в дворике
башни, на теплой земле дремлют воины ночной охраны.
Караульному тоже хочется спать, глаза сами закрываются, он не
выдерживает искушения, прислонившись к зубцу стены, задремывает, опираясь
на копье, но, заслышав внизу негромкий кашель, испуганно вскидывает голову
и поспешно отходит от зубца. Вдруг Уррумчи взбрело в голову проверить, как
несет службу ночной караул? Если начальник обнаружит кого-либо спящим,
провинившемуся не миновать зиндана. Эта мысль тревожит воина больше, чем
возможное нашествие хазар. Ближняя опасность кажется страшней, чем
дальняя.
Да и много уже прошло времени после того, как разнесся по городу слух
о скором нападении хазар, и опасность уже начала забываться, потому что
люди не могут долго пребывать в тревоге. Текущие горести всегда
болезненнее предстоящих.
Ночь без сна тянется нестерпимо долго. Изредка с невидимой вершины
холма, словно бы с неба, доносится приглушенный расстоянием крик:
"Слу-шай!" - и сразу же после раздаются гулкие удары копья о бронзу щита.
Крики и звон подхватывают впереди на стене верхнего города. В свой срок
воин над северными воротами тоже зычно кричит, обернувшись к морю, и
ударяет тупым концом копья в свой щит. Развлеченный, он трет жестким
рукавом кафтана лицо, чтобы окончательно отогнать сон, появляется
бодрость, и мысли уже не расплываются... Воин смотрит в сторону нижнего
города, вспоминает Мариона, думает: мог ли могучий Марион стать
предателем? Два дня назад, когда толпа людей из нижнего города поднялась к
крепости, потребовать освобождения Мариона, филаншах один, без свиты и
охраны, вышел к людям. Раньше он появлялся на горячем белоснежном скакуне,
стройный, в блистающем шлеме, с развевающейся огненно-рыжей бородой -
властитель, уподобленный богу, а тут вдруг предстал перед оторопевшей
толпой пешим, без шлема, и люди увидели, что Шахрабаз лыс, сутул и стар. С
глубокой печалью на морщинистом лице, скорбью в голосе Шахрабаз Урнайр
сказал, что он отказывается управлять городом, кишащим изменниками, что
отныне Дербент опозорен, ибо в нем живут предатели и защитники предателей,
что этой ночью ему приснился вещий сон: явился ему великий
Уркацилла-громовержец, бог был разгневан, из десницы его били громыхающие
ослепительные молнии, и сказал Уркацилла, что великие беды ожидают Дербент
за грехи людей, живущих в нем. "Молитесь, люди! - воззвал Шахрабаз. -
Молитесь Уркацилле, чтобы он смилостивился, и пусть в сердцах ваших
затеплится надежда, но не бойтесь высшего суда, ибо судить вас будет не
человек, но Бог!" И люди растерялись, умолкли, поверив сказанному.
Напрасно Маджуд, Ишбан, Микаэль метались среди них, крича, что филаншах
лжет, что Уркацилла на весенних молениях "ацу" проявил зримую народом
благосклонность к Мариону. И тогда вышел из толпы маленький юркий
человечек в войлочном колпаке и в присутствии двух свидетелей - стражей
порядка, поклявшихся говорить правду, показал пять золотых динариев, якобы
отобранных у Мариона.
"Пять золотых - огромное богатство! Если бы я прослужил еще
много-много лет, и если бы мой сын прослужил столько же, и если бы мы не
ели, не пили, тогда бы смогли скопить только половину этих денег, - думает
караульный, поеживаясь от ночной свежести. - Я простой человек, и Марион
был простолюдином, нам трудно жить и не на что надеяться... Я бы не устоял
против такого соблазна, да простит Уркацилла мне грех! Хоть Марион был
хорошим человеком и могучим воином, но пять динариев - огромное богатство!
Мне сейчас хочется спать, и я с трудом преодолеваю искушение... но пять
золотых динариев!.. Разве нельзя замолить один большой грех последующей
праведной жизнью? Ведь стоит только перейти в христианство... Разве не мог
Марион тайно это сделать, чтобы молитвами искупить вину?"
Вот уже ручка громадного звездного ковша на великой небесной равнине
опустилась и краем уперлась в черные силуэты гор. Там, где должно взойти
солнце, побледнело небо. Пахнуло из степи сыроватой прохладой. Воин опять
поежился - кольчуга холодила сквозь рубаху - и насторожился, обернувшись в
сторону слабо различимой в темноте дороги. Далеко, возле приречной рощи
мелькнуло что-то красное и тут же пропало за поворотом. Неужели отблеск
факела? О, Уркацилла, сохрани наши надежды! Воин бросился к узкой бойнице,
втиснул в нее голову, с трудом уняв волнение, прислушался, вгляделся. И
уловил отдаленный глухой топот коня. Кто-то мчался к городу. Топот коня
стал отчетливее. Теперь не оставалось сомнений: по дороге скакал гонец -
вестник.
Караульный воин бросился к высокому зубцу, за которым как за укрытием
мерцал в глиняной плошке огонек. Схватил стоящий рядом длинный шест с
обмотанной поверху паклей, смоченной нефтью, поднес к плошке. Пакля
вспыхнула. Воин замахал горящим шестом, подавая сигнал тревоги. Сигнал
заметили в крепости, там тоже вспыхнул и заметался над башней огонь.
Внизу, в ночном спящем городе, отчаянно залились собаки. Возле воротной
башни послышались тревожные восклицания. Топот стремительно приближался к
воротам. Уже по всей северной стене красными птицами метались сигнальные
огни. Стражник, оставив на стене щит и копье, скатился по крутым
ступенькам. На освещенной чадными факелами площадке уже суетились воины
охраны. Караульный махнул рукой: открыть ворота! Лязгнули огромные засовы,
заскрипели, распахиваясь, створки. Гонец не стал ждать, пока они
распахнутся, влетел в узкую щель, поднял храпящую лошадь на дыбы. В
тусклом дымном свете вестник и конь его показались черными. Блеснуло потом
склонившееся над гривой коня лицо, бешено сверкнули глаза, оскалился в
крике черный рот:
- Хазары! Хазары!
И тотчас захлопнулись створки ворот, вновь лязгнули железные засовы.
И только тогда, опомнившись, караульный воин облился холодным потом,
вспомнив, что в спешке забыл проверить: не подкрадываются ли к городу
конные отряды коварных хазар. Он воровато оглянулся. К счастью, никто не
заметил его оплошности.
22. БЕССИЛИЕ
Взошло солнце. Протянулась к нему по морю широкая искрящаяся дорога.
В долине истаивал сгустившийся за ночь туман, оседая росой на каждую
травинку, и в лучах солнца степь засверкала мириадами бриллиантов.
По-утреннему звонко пели птицы, порхая с куста на куст, осыпая с них
жемчуга и агаты. А под самой северной стеной мирно хлопотала в зеленой
путанице трав семейка рыжеватых хомячков, сопя и недовольно вздыхая, когда
с куста на нее сыпались холодные искры, посвистывая, гонялись за
кузнечиками детеныши, а в отдалении от них, на бугре, оберегая семью,
поднявшись на задние лапки, стоял старый хомяк, зорко поглядывающий то на
пару орлов-могильников, описывающих круги в голубом поднебесье, то на
стену, где сейчас было непривычно для его памяти тревожно-шумно. Рыжий
хомяк встретил уже свою пятую весну, у него в закромах на глубине четырех
локтей хранились еще не съеденные зимние запасы семян, зерен, жучков,
кузнечиков, и семье его утром вполне можно было бы не выходить наружу, а
закусить у себя дома тем, что осталось, но хомяк почувствовал необъяснимую
тревогу и, проснувшись там, в норе, озабоченно подполз к хомячихе, они
старательно обнюхались, молчаливо посоветовавшись, и после этого старик
выгнал все семейство на поверхность, не разрешив трогать зимних запасов. И
сейчас он стоял, вопросительно мигая и нюхая воздух, стараясь понять,
откуда же исходит все усиливающееся чувство опасности.
...По всей северной стороне толпились воины охраны, а вместе с ними
все мужчины города из числа свободных. Слышались голоса, бренчало оружие.
Но кроме воинов только уста-оружейники стояли в полных доспехах и
вооружении. Теперь им предстояло испытать крепость собственноручно
изготовленных кольчуг, мечей. Остальные - кто что раздобыл. Филаншах не
велел открывать городские склады. И все сейчас, тревожно переговариваясь,
смотрели на север.
Там, от моря до гор, насплошь перекрывая долину клубясь, подобно
валу, движется к городу чудовищное облако пыли. Оно еще далеко, но
поднялось уже выше гор. В этом беззвучно, неотвратимо приближающемся,
непроницаемо сером вале исчезает зеленая степь, словно ползшее чудовище
заглатывает пространство.
Некоторые на стене не выдерживают страшного зрелища, закрывают в
страхе глаза, иные плачут в бессилии. Неотвратимая беда надвигается на
город, словно огромная туча саранчи обрушилась на цветущую долину,
подгребая под собой все живое.
Чернобородый Ишбан потрясает кулаком, гневно кричит, схватившись за
рукоять меча. Широкогрудый Маджид по привычке озирается - должно быть,
ищет Мариона - но, опомнившись, горестно качает головой. Мудрец Хармас в
неумелых слабых руках держит копье, и, забыв где он, опустив лобастую
голову, разговаривает сам с собой.
