Люди расступились перед ним.
- Куда ты, Марион? - удивился Микаэль.
Марион не обернулся. Друзья кинулись следом. Последним плелся
безучастный к происходящему, погруженный в свои мысли Хармас-мудрец.
Иехуду вдруг беспокойно завертел головой, вытянув шею, словно
принюхиваясь, пытаясь уловить: откуда исходит тревожное, заметил
возвышающегося над толпой Мариона, съежился, попятился к Мансуру. Тот
недовольно выслушал испуганного лекаря, посмотрел на лега, что-то буркнул
вниз. И тотчас несколько стражей порядка, расталкивая толпу, стали
пробираться к Мариону.
Маджуд и Ишбан обогнали богатыря, остановили. С высоты своего роста
Марион гневно смотрел на них.
- Во имя Уркациллы, ты забыл обычай! - воскликнул Ишбан. - Презрение
падет на того, кто во время сходки затеет побоище!
Заметив, что Марион заколебался, остановились и стражи, которым не
хотелось столкновения с гигантом. Отвлеченное на время внимание людей
вновь обратилось к возвышению. Сейчас на свободном пространстве перед
ступеньками, устланными красным ковром, стоял талмид-хахам иудеев, одетый
в длинное черное одеяние. Он говорил:
- Во имя справедливости! Мы свободные граждане Дербента. Мы равно со
всеми защищаем в случае надобности город и ежегодно платим налоги.
Господин, в нашей общине много ессеев, в обычае которых общность
пользования благами труда. Но земля, выделенная земледельцам-ессеям на
склоне Южной горы, скудна и не дает им достаточного пропитания. По обычаю
ессеи могут заниматься земледелием или ремеслом, но чем-то одним, чтобы
можно было легко взвесить и оценить труд каждого. Скудность земли не дает
им всем отдаться земледелию, а заняться ремеслом мешают гончары,
оружейники и другие, которые боятся, что ессеи будут соперничать с ними,
и, полные враждебности, заявляют: "Не пытайтесь делать то, что не дано вам
издревна от бога вашего, но занимайтесь тем, к чему привычны". Разве это
справедливо? Мы признательны за то, что позволено нам открыть синагогу.
Наша община будет вдвойне благодарна, если справедливо разрешится и эта
наша нужда.
Талмид-хахам умолк, отступил на шаг, в знак того, что он изложил свою
просьбу и теперь ждет решения. Советники возле ступенек зашептались.
- О, это очень и очень трудный вопрос, - пробормотал Хармас,
задумчиво покачивая головой, - его нельзя разрешить справедливо. Если
иудеям будет выделена дополнительная земля, это ущемит интересы
землевладельцев, они будут недовольны, потому что вынуждены будут
потесниться. Если же ессеям разрешат заниматься ремеслом - потерпит убытки
сословие ремесленников, ибо при изобилии товара обязательно падает цена на
него. Вот еще источник вражды...
- Пусть бы оставались в своей Палестине, - угрюмо заметил Ишбан, -
Албания должна принадлежать албанам, и вражды не будет...
- Иудеев изгнали из Палестины римляне.
- Но сейчас там нет римлян, пусть вернуться.
- В Палестине сейчас арабы...
- Странно устроен этот мир, - проворчал Ишбан. - Оттого, что в
какой-то жалкой Палестине появились арабы, страдают жители Дербента...
- Персы разрешили иудеям поселиться в Дербенте, чтобы город был
многолюднее, ведь чем больше жителей, тем больше защитников, - вмешался в
разговор Микаэль.
Недовольный Ишбан умолк, потому что рядом прошмыгнул соглядатай,
окинул их оценивающим взглядом, запоминающе скользнул цепкими глазами по
чернобородому даргу. Ишбан сделал вид, что внимательно вслушивается,
ожидая решения филаншаха. Всем было еще памятно, что две назад Шахрабаз
приказал сжечь на костре лега-стеклодува, заявившего здесь, на площади,
что персов нужно изгнать из Дербента.
Советники, посовещавшись, что-то сказали правителю, тот в раздумье
важно погладил белой рукой с блеснувшим перстнем пышную рыжую бороду.
Через некоторое время глашатай зычно прокричал:
- Разрешаем иудеям с этого времени образовать в Дербенте сословие
торговцев и менял, выделив в это сословие наиболее даровитых и
состоятельных. Устав сословия должен предусмотреть, что принявшие устав
должны иметь имущества не менее, чем на сто серебряных дирхем. Земля же
тех, кто выделился, может быть передана в общинное пользование остальных
ессеев!
Иудеи, пришедшие на площадь, одобрительно закачали головами, как бы в
изумлении перед необычной мудростью решения правителя.
Из ближних рядов толпы вырвался старик, таща за руку молодого с
изумленным лицом парня. Вторая рука парня, обмотанная тряпьем, торчала в
повязке, свисающей с тощей шеи.
Старик, остановившись перед ступеньками, громко закричал:
- Я Маршед-Григор, свободный человек, а это мой сын - каменщик. Я
отдал его на строительство поперечной стены персу Махадию, и тот обещал
платить сыну два с половиной ше [самая мелкая денежная единица] серебра за
полный проработанный день от восхода до заката солнца. Но в первый же день
случилось несчастье: сын упал с подмостей на землю и сломал себе руку.
Махадий не заплатил за увечье, сославшись на то, что он упал по
собственной неосторожности. Я обвиняю Махадия в том, что на подмости перс
дал гнилые брусья. Мой сын остался калекой, а у него семья - четверо
детей...
- Маршед-Григор, где твои свидетели? - спросил глашатай. Из толпы
вышли два человека, выжидательно остановились поодаль.
- Свидетели, поклянитесь святыми для вас именами, что вы скажете
правду! - потребовал глашатай.
- Клянемся святым именем Иисуса, что мы скажем правду! -
перекрестились свидетели в сторону видневшейся в распахнутых воротах
часовни христиан. - Дело было так, господин: сын Маршед-Григора шел по
подмостям и оперся случайно о заградительный брус. Тот подломился, и сын
Маршеда упал на землю.
- Почему подломился брус? - спросил глашатай.
- Он был гнилой.
- Много ли в заграждении подобных брусьев?
- Все они с какими-либо изъянами.
- Кто еще падал с подмостей, кроме сына Маршед-Григора?
- Больше никто, господин. Мы знали, что брусья слабые...
- Почему же вы не предупредили нового человека?
Свидетели растерянно переглянулись. Один из них сказал:
- Мы просто забыли, господин...
- Отойдите и ждите решения. Пусть явится подрядчик Махадий.
От нарядно одетых знатных горожан, стоящих возле досок с законами,
отделился высокий человек в шелковом, подпоясанном кушаком халате,
остановился, заранее принимая скорбный вид. За ним вышли два свидетеля.
Поклявшись говорить правду, Махадий сказал:
- Закон велит ограждать подмости, если стена поднята на высоту более
четырех локтей. Я это делаю, хоть и иду на неслыханные расходы, ибо лес
очень и очень дорог, его мне доставляют с гор. Устройство подмостей мне
обходится дороже, чем кладка стен, но я честно выполняю требования закона.
Господин! Я жалуюсь на свободных! Муздвары ленивы и беспечны. Они требуют
отдыха, хорошей еды да еще платы, да к тому же мне приходится содержать
надсмотрщиков! Рабы обходятся гораздо дешевле, они послушны, трудолюбивы и
осторожны. Муздвары же пьют виноградное вино, а захмелев, бегают по
подмостям, словно по мощеной улице! Где это видано! Они пользуются моей
добротой, думая, что она безгранична! О господин! Я отказываюсь от подряда
на строительство поперечной стены, ибо несу большие убытки, да к тому же
меня обвиняют в беспечности! О Агуро-Мазда, ты все слышишь! Я отказываюсь
от подряда!
- Махадий! - проревел глашатай. - Не делай этого!
Из толпы знатных горожан послышались выкрики:
- Махадий! Во имя Ахуро-Мазды, не приостанавливай работы!
- Разве ты хочешь, чтобы хазары захватили Дербент?
- Пусть гнев богов падет на головы этих муздваров!
- Разве справедливо, чтобы хозяин терпел убытки по вине беспечных
муздваров?
Лицо тощего старика жалко скривилось, он вытирал рукавом рубахи пот,
обильно выступивший на морщинистом лице. Парень, съежившись, уставился в
землю, боясь поднять глаза. Но уже другие выкрики послышались из толпы
простолюдинов:
- Знатные совсем обнаглели! Они хотят, чтобы свободные работали на
них даром!
- Пес Махадий хитрит!
- Эй, Шахрабаз Урнайр, не верь Махадию!
- Он лжет, не боясь гнева Агуро-Мазды!
Правитель Дербента, подняв тяжелые веки, что-то гневно сказал
глашатаю. Тотчас резко и звонко пропела труба глашатая, призывая людей к
молчанию.
- Ах, как люди суетны, - вздохнул возле Мариона мудрец. - Какая
Махадию выгода в том, что он скупится заплатить калеке, хотя он может
заплатить тысячам... без особенного ущерба для себя.
- Он боится, что, уступив сейчас, будет уступать и впредь, - заметил
Микаэль, - этого боятся все знатные.
- Но разве дальновидно, если народ, потеряв веру в правителей, впадет
в отчаяние. Ах, если бы Шахрабаз выслушал меня!..
- Зато ты, Хармас, имеешь сейчас прекрасную возможность выслушать
Шахрабаза и убедиться... Впрочем, Хармас, я, кажется, понял, в чем твоя
ошибка: ты искренне веришь в то, что людей заботит будущее!
- Но разве не потому крепка вера в загробное блаженство и воздаяние
за грехи?
- Ты забыл, Хармас, об искуплении грехов! Каждый человек уже в
настоящем может очистить свое будущее. Таким образом, предполагается, что
будущее всегда чисто. Так зачем о нем тревожиться?
Хармас опустил седую голову, размышляя над сказанным. В это время
опять требовательно пропела труба. На площади наступила тишина.
- Что скажут свидетели подрядчика Махадия? - спросил глашатай. Один
из свидетелей, надушенный, с завитыми русыми кудрями,
женственно-нарумяненный, кокетливо сведя к переносице тонкие выщипанные
брови и изящно поправляя волосы, томно сказал:
- Ах, мы прогуливались по дороге, прогуливались по дороге, когда
случилось это... ужасное... ах, мы подошли и увидели... Ах, человека,
лежащего в неудобной позе...
- Видели ли вы сломанный брус? - зычно спросил глашатай.
- Ах, ах, что такое - брус? - обратился белолицый ко второму
свидетелю, широкоплечему мужчине с грубыми чертами лица.
- Нет, Персик не видел бруса, он поспешил отвернуться, его сердце не
выдерживает ужасных зрелищ... Видел брус я, - грубо и хрипло проговорил
тот. - И должен сказать, что брус сломался не оттого, что был гнилой, а
потому, что на него неосторожно навалились, излишне неосторожно...
Опять пропела труба, призывая к тишине, и глашатай спросил:
- Маршед-Григор, ты согласен с тем, что твой сын поступил
неосторожно?
- Да, но ведь...
- Разве ограждения существуют для того, чтобы на них опирались?
- Нет... - ответил, понурившись, старик.
- Маршед-Григор, твой свидетель сказал, что ограждение было с
изъянами, но тем не менее никто, кроме твоего сына, не падал с подмостей.
Таким образом, твой сын получил увечье не по вине Махадия, а по
собственной неосмотрительности, поэтому справедливость требует отказать
тебе, Маршед-Григор, в иске. Кто еще желает обратиться за справедливостью?
Вышел рослый бородатый человек, сказал:
- Мое поле справа от южных ворот, рядом с полем старосты горшечников
Ашурпалома. Две весны назад я нанялся в охрану каравана, идущего на реку
Итиль, и прошлой весной не смог вернуться в Дербент: слишком долог
оказался путь. Поэтому я поле не засеял. Ашурпалом распахал межу и мое
поле присоединил к своему. Теперь он утверждает, что это его земля.
- Кто внес плату за поле в прошлом году? - спросил глашатай.
- Плату внес Ашурпалом. Я не мог внести ее, потому что находился
