Подождите меня убивать! - кричал простолюдин, подняв голову, даже не
пытаясь защищаться.
Человек был безоружен и явно слабосилен. Шахрабазу бросился в глаза
его огромный, мраморно блестящий лоб, достойный мудреца. Телохранители с
обнаженными мечами окружили правителя.
- Оставьте его, - приказал Шахрабаз и, когда телохранители нехотя
отъехали, мрачно велел: - Говори, старик!
Лоб простолюдина был настолько выпукл и просторен, что, нависая,
скрывал глаза, и только старик подполз на коленях, поднял большую седую
голову, филаншах увидел устремленный на него смелый и доверчивый взгляд
светлых, напоминающих две льдинки, глаз. Это были глаза ребенка, не
знающего ни боли, ни страха, ни лжи.
- Меня не пускали к тебе, правитель, как я ни пытался, и вот я
вынужденно прибегнул к столь необычному способу, - торопливо и вместе с
тем простодушно объяснял старик, доверчиво касаясь стремени филаншаха
худой, слабой рукой. - Послушай, много, очень много лет я провел в
одиночестве, жил в пещере, спал на подстилке из трав и цветов, питался
дикими плодами и акридами. Единственным моим богатством были труды
Аристотеля и Платона, единственной радостью - размышления. Поверь, я очень
много знаю!..
- Ты можешь вернуть мне молодость? - перебил его филаншах.
- Нет, - покачал головой мудрец, - этого я не в силах... Но я знаю,
что надо предпринять, чтобы люди жили в мире, чтобы не было ни бедных, ни
богатых, чтобы мужчин не превращали в рабов, а женщины не знали вдовства.
Я знаю, что нужно сделать, чтобы государства были изобильны, дети не
умирали от голода и болезней...
"Да он сумасшедший!" - подумал филаншах и, дернув поводья, гневно
сказал:
- Старик, ты отнял у меня время! Прочь с дороги!
- Разве ты не хочешь, чтобы люди жили счастливо и изобильно? -
простодушно удивился мудрец. - Я вижу, что ты мрачен, твою голову теснят
тяжкие думы... О, я не сомневаюсь, что думы твои - о наилучшем устройстве
дел!
- Да, да! Ты прав, - нетерпеливо перебил его Шахрабаз, - но ответь
мне: ты можешь сделать людей равными?
- Твой вопрос говорит с твоем высоком уме, но и этого я не умею.
- Тогда ты напрасно провел много лет в размышлениях! - мрачно
усмехнулся филаншах. - Питание акридами и постель из цветов не пошли тебе
на пользу!
- Выслушай меня... я прошу единственного - выслушай меня!
- Зачем? - холодно удивился правитель. - Сейчас ты станешь лгать,
искренне веря, что сказанное - истина. Прочь с дороги! - Филаншах тронул
коня и больше не остановился.
- Ты еще не знаешь, что я придумал самодвижущуюся повозку! - закричал
вслед ему простолюдин. - Но у меня нет даже шекеля железа, чтобы выковать
хоть одну ось! Я придумал лук-самострел! Выслушайте меня!
Но свита равнодушно проехала мимо, старик пытался кого-нибудь
задержать, хватался за стремя, его отталкивали сапогами. На огромном лбу
старика вздулась толстая жила, изможденное лицо его сморщилось, он,
протягивая вслед уезжающим руки, кричал:
- Все смеются надо мной, но я не сумасшедший, я думал над всем этим
двадцать лет! Разве вы не хотите быть счастливыми?
Счастье Шахрабаз испытал спустя короткое время после тут же забытой
им встречи с мудрецом. Когда он поднимался в верхний город, впереди,
пересекая дорогу, прошла стройная девушка в длинном белом льняном платье с
кувшином на плече. Лицо ее было открыто. Ах, как она шла, словно не
касалась земли, словно плыла. Гибко покачивался тонкий, перехваченный
узким серебряным пояском стан, свежо горел румянец на щеках, приоткрытые
алые губки, казалось, источали аромат роз. А какой гордый, огненный взгляд
метнула она на Шахрабаза из-под черных длинных ресниц. Шахрабаза вдруг
обожгла чувственная страсть, словно молнии пронзили тело. Он выпрямился,
замер, приподнявшись на стременах, провожая юную красавицу взглядом. Когда
девушка прошла мимо своей летящей походкой, гордо откинув голову,
отягощенную черными как ночь кудрями, рассыпанными по плечам, он почему-то
шепотом попросил Мансура: "Узнай, чья!" А когда Мансур рванул коня вслед
девушке, крикнул: "Не обидь!"
И пока он ждал возвращения дворецкого, в теле его бурлили молодые
силы, кипела молодая кровь, обжигая лицо, и он был счастлив и даже
улыбался. Телохранители, видя странную мертвую улыбку на сухом
пергаментном лице старика, оцепенели от страха, ибо филаншах на их памяти
улыбался впервые.
До вечера Шахрабаз во дворце принимал соглядатаев, выслушивал
сообщения шихванов, начальника стражей порядка, отдавал распоряжения, но
перед глазами неотступно стояла Витилия, дочь Мариона, как сообщил Мансур,
и чувственные молнии по-прежнему обжигали тело, вызывая на лице филаншаха
счастливую улыбку.
Кроме этого происшествия, все остальное для правителя Дербента было
обычно.
Люди в нижнем городе, чтобы как-то прожить и не умереть с голоду,
лепили горшки, ткали ковры, выезжали за южные ворота пахать и сеять, - и
если бы не было филаншаха в Дербенте, люди бы делали то же самое -
трудились, как муравьи, нисколько не задумываясь о том, кто ими правит,
как если бы правителя не было вовсе. Никто не вспоминает о сердце, пока
оно здорово, но каждый огорчается, когда почувствует в нем боль.
Персам было также безразлично, кто правит в Дербенте, но было
небезразлично, как правят. Шахрабазу все равно, кому служить, если уж
этого не избежать, и кто у него в подчинении, если без этого не обойтись,
но было далеко не все равно, как к нему относятся. Персов он задабривал, а
чернь постоянно ощущала на себе его тяжелую безжалостную власть. А в
сущности, он равнодушен и к тем, и к другим. Но люди помнили, что у них
есть правитель.
Вечером к Шахрабазу тайно провели монаха-христианина в длинном черном
плаще.
Шахрабаз принял его в крохотной, удаленной от жилых помещений келье,
освещенной единственным бронзовым светильником. Льняной фитиль,
пропитанный нефтью и не прикрытый стеклянным колпаком, чадил и
потрескивал, углы кельи скрывались в синеватом мраке. За спиной сидящего в
кресле Шахрабаза стоял, по-волчьи мерцая глазами, дворецкий Мансур.
Возвышаясь возле низкой двери, осторожно переминался
великан-телохранитель.
Монах, решительно войдя в келью, наклонил голову, приветствуя
Шахрабаза, откинул капюшон, отстегнул на правом плече фибулу, отбросил
длинный черный плащ, и перед правителем Дербента предстал седеющий
широкоплечий человек мощного сложения, в роскошном атласном скарамангии
[скарамангий - дорожная одежда аристократов в Византии, напоминала
разукрашенный кафтан], украшенном сканевыми [скань - ювелирные изделия из
крученой золотой и серебряной проволоки] золотыми узорами. Широкий пояс,
обшитый золотыми бляшками, говорил о знатности владельца. На поясе висел
короткий кинжал. Из-под ворота скарамангия виднелась вороненая кольчуга.
На крупном благородном лице было выражение властности и надменности.
- Я протоспафарий [протоспафарий - высокий государственный чин в
Византии] Кирилл! - звучно проговорил вошедший, гордо подняв голову.
Растерявшийся Шахрабаз медленно приподнялся с единственного в келье
кресла. В молодости, неоднократно участвуя в походах против Византии, он
был наслышан о смелом и решительном полководце-протоспафарии Кирилле и
сейчас совсем не ожидал встретить его во дворце. Более того, он был
прекрасно осведомлен, что чин протоспафария Византии соответствует в
Персии чину ширваншаха - наместника провинции, приравненной к столичной
области.
- Приветствую протоспафария Кирилла!
- Привет и тебе, филаншах Шахрабаз! - просто сказал гость.
Шахрабаз выразительно глянул на Мансура. Тот выступил из-за кресла,
подойдя к маленькому круглому столу, позвонил в серебряный колокольчик.
Появился слуга, бесшумно двигаясь, принес еще одно легкое витое креслице.
- Не обессудь, дорогой Кирилл, что встречаю тебя... - Шахрабаз развел
руками. - Может, нам следует перейти в более подобающее столь высокому
гостю помещение?..
- Не трудись и не хлопочи, я пришел монахом и уйду монахом, -
возразил Кирилл, усаживаясь в кресло. Помолчав, он сказал: - Раньше мы
могли встретиться только на поле брани, а сейчас - как меняются времена -
не кажется ли тебе странным: византийский вельможа - тайный гость у
вельможи персидского... - Говоря, он изучающе приглядывался к сидящему
напротив филаншаху.
- Я не перс, я албан.
- О, я много слыхал лестного о твоем уме, Шахрабаз, но не ожидал, что
ты столь проницателен! - звучно воскликнул гость. - Для того чтобы так
сказать случайному, а я для тебя пока - случайный гость, надо догадаться о
цели моего появления у тебя...
- Я догадался...
Некоторое время они смотрели друг на друга - смотрели серьезно и
внимательно.
- Так будем в таком случае откровенны, - с прямолинейностью воина, не
привыкшего вроде бы хитрить, понизив голос, сказал Кирилл, но замолчал,
покосившись на араба Мансура.
- При нем можешь говорить все...
- Хорошо. Надеюсь, ты уже понял, что дни Персии сочтены?
- Знаю и об этом.
Теперь протоспафарий развел руками и задумался, опустив крепкую
голову. Шахрабаз терпеливо ждал.
Он не лгал, говоря, что догадался о цели приезда протоспафария в
Дербент, но не знал, что дни Персии сочтены, и уверил Кирилла только
потому, что, почувствовав, что за словами протоспафария что-то скрывается,
понял: выгоднее казаться осведомленным. Впрочем, у Персии недавно появился
новый враг, но знал ли об этом Кирилл? В тусклом свете блестели на поясе
гостя золотые бляшки. А пояс потомка Урнайра Шахрабаза украшен серебром,
ибо в Персии золотые украшения на поясе могут носить только мазрапаны.
Разве это не оскорбительно, разве не уготована Шахрабазу лучшая участь? Но
с другой стороны, можно распроститься и с тем, что уже имеешь.
Кирилл поднял голову, решительно вынул из-за пояса плотный
пергаментный пакет, протянул его филаншаху:
- Прочти, потом побеседуем.
На пакете была оттиснута квадратная печать кагана Турксанфа. Послание
было написано по-албански. Это было неудивительно. При дворах правителей
содержатся обученные люди, знающие чужие языки и письменность, тонкости
придворных этикетов и многое другое, что необходимо для внешних сношений.
Вот что было в письме:
"Тому, кто прочтет нашу весть, пожелание здоровья и всяческого
благополучия, процветания семье. Шахрабаз! Тебе говорю я, Турксанф: мои
войска неисчислимы. Птица, оказавшись в середине моей конницы, не сможет
долететь до края и погибнет от усталости. Кони откормлены, воины сыты и
томятся бездельем. То, что я не взял в прошлый раз, возьму теперь. Войско
мое скоро затопит всю Албанию, Иберию, Армению, а персы проклянут тот день
и час, когда родились на свет, ибо я, Турксанф, помня о хорошем, никогда
не забываю зла, причиненного Хазарии. Шахрабаз! Говорю тебе: что дали тебе
персы, что даю я! Персы дали тебе Дербент, я дарю тебе всю Албанию. В
землях твоих ты будешь царем, и предки твои на великой небесной равнине
возрадуются. Поверь мне и пропусти мою конницу через Железные ворота.
Подумай три дня. Я иду. Не сомневайся: дети твоих детей будут помнить о
моей доброте. Поверь: я не хочу, чтобы они помнили о моем гневе".
У Шахрабаза не было детей. Но сам он хотел жить как можно
благополучнее и как можно дольше.
Пропустить войска Турксанфа через Железные ворота значило сдать
крепость.
В письме ощущалась уверенность, идущая от сознания собственной силы.
