- Я тебе одному правду скажу... - бормотал Генка, оглядываясь на жену. -
Вот, при Таньке-Встаньке... это когда я заболел... на снегу уснул, а она в
слезах дома лежала, не вышла посмотреть... ну, устала баба... вот и
отморозил я все эти дела...
- Тогда извини меня, - тихо отвечал Френсис Генке. - Получается, не ты ее
не бросил, а она тебя?..
- Да как она может бросить?! Ей уж за тридцать.
Френсис хотел что-то сказать, но только вздохнул и положил руку на плечо
Генки. А тот вдруг, покраснев, залопотал что-то невразумительное, выскочил
в сени, вбежал с топором, подал Френсису и плашмя лег на пол.
- Смотри!.. - замычал жене. - Глянь сюда!
- Чего тебе?.. - неловко улыбаясь и играя плечами перед гостем, спрашивала
она.
- Никому не доверяю, а ему доверяю! Он добрый, добрый...
Вот моя шея, друг Федя... если виноват в чем, руби!
- Ну, не надо, ну, хватит... - тяжело смутился Франсис и отнес топор
подальше, в чулан, за дверь.
На поход к Павлу Ивановичу у англичанина уже не хватило сил - шляясь по
морозной ночи в распахнутой дубленке с новыми друзьями, выслушивая их
проклятья, афоризмы и речи о гибнущей России, Френсис сильно простудился и
вскоре слег с температурой 39.
Полупьяная троица пришла было навестить щедрого друга-иноземца, но в
воротах встала, как столбик, жена. Она тихо и твердо молвила вполне
по-русски:
- Пожалуйста, оставьте нас в покое. На этом все.
- Н-ну хорошо... - то ли с угрозой, то ли растерянно ответил их главарь,
пузан в бороде, и три человека медленно, оглядываясь, потащились к огням
своих изб.
И после этой встречи семья Френсиса долго не видела знаменитых пьяниц села
Весы.
4.
Но как-то после Нового года Элли пошла в сельский магазин за хлебом и
вернулась бегом, перепуганная. Сбросив турецкую шубейку, изукрашенную
цветами на спине, она пошепталась с Френсисом, родители отослали сына в
мастерскую и, закрыв двери, сели держать совет.
- Как можно точнее, что ты слышала, - потребовал Френсис.
Выскочив из дома на мороз (а Элли всегда, можно сказать, не ходила, а
неслась стремглав), встречая по дороге местных сельчан, она удивилась, как
странно все они на нее смотрят.
Кто-то из женщин вовсе не ответил на кивок. А некоторые разглядывали Элли
отчужденно, будто в первый раз видели. "Господи, да что случилось? -
недоумевала она. - Может, из троих алкашей кто-то умер, и теперь мы
виноваты?.."
Все прояснила продавщица Лида, смуглая казачка с золочеными зубами ( к
счастью, в магазине больше никого не осталось, поскольку малининский хлеб
разобрали):
- Ой, а че же вы стеснялись?.. Таились-то зачем?.. - Оказывается, она была
в Малинино, и там между делом у нее спросил на оптовой базе один из
начальников, как, мол, в Весах поживают Николаевы, хорошо ли прижились.
"Какие Николаевы?" - естественно, удивилась Лида. "Как какие? Ну, которые в
новом дома, у плотбища." - "Англичане?" - "Да какие они англичане... ну,
жена вроде когда-то где-то переводчицей работала..." - "Да быть того не
может, - возражала Лида. - Они еще вчера ни тятя, ни мама выговорить не
умели." - "Да говорю тебе, на новый год у заместителя главы администрации
французское винишко пьем, он и рассказал! Говорит, от отчаяния, видать, на
такую придумку пошли... их уже в двух районах жгли... один год мельницу
строили - столько денег вбухали, а кто-то подпалил... Под Енисейском
взялись собак для охраны да лис разводить, красных крестовок... и снова
нашлась завистливая душа - отраву подсыпала... Мне их Николай Иваныч из
сельхозотдела сосватал... Но у нас-то, я говорю, никто не обидит! И ведь не
обидели?!"
- И чё вы молчали?! - повторила радостная Лида. - Таились вовсе ни к чему.
Народ у нас хороший.
Эля старательно рассмеялась, оглядывая полки со "сникерсами" и коробками
овса "Геркулес", и как бы безразлично пояснила:
- Да это сынок у меня, изучает язык... мечтает поехать в Кебридж, что ли...
а нам все одно. Мы же домоседы, никому не мешаем... Феликс свои поделки
режет, я за машинкой сижу... Жаль, что хлеба-то нет.
- Так и быть, отдам из своих... - засверкала глазами Лида и протянула Эле
теплую еще, с оранжевым верхом буханку. - Бери, бери!
- И ты всем тут же рассказала? - спросила Эля, машинально отбрасывая свои
руки за спину и все же заставив себя принять хлеб. - Ну и правильно! Мы
сами уж собирались... в мае, когда год исполнится.
- И она пошла-побежала домой почему-то мимо до роги, по белым от солнца
сугробам, не видя ничего и продолжая нести на лице улыбку, чувствуя, как
мороз ломит ей зубы.
- Вот так, Феликс!.. - и Эля заплакала.
Муж выслушал жену, кивнул и закурил. Давно он не курил.
- Это все твои игры! Твои глупости! Твой бред!..
- Н-да. - Френсис поднялся и стал ходить взад-вперед, как он делал всегда,
когда случались неприятности. - "Я миленочка люблю. Я миленка утоплю. И
кому какое дело, куда брызги полетят?!"
Это Николай Иванович растрепался. А ведь обещал.
- Господи, был ты ребенок и остался!.. Неужели не было понятно, что все
равно просочится?.. Вы же, мужики, трепачи хуже баб! Да и смысл?.. Мельницу
нам не потому погубили, что русские... а только потому, что ты похвастал,
какой доход она даст... Надо прибедняться, Феля, я тебе всю жизнь говорю.
Надо быть смиренней, смиренней! В бывшей соцстране зависть - страшная
сила!.. А ты вечно:"Я это сделал, я это мигом сообразил!.." Талантливый, да
еще хвастливый! Кто это вынесет?!
Феликс угрюмо молчал. Лицо у него осунулось, постарело, словно он утром
плохо побрился. И шотландская бородка придавала ему теперь вид не
джентльмена, чего он добивался, а неряшливого типа, вроде современного
рок-певца или базарного торговца.
Эля вскочила и, оглядываясь на дверь, зашептала:
- Прости, но я думаю - нам надо срочно, срочно уезжать! То, что узнали
сельчане, их озлобит. Это же понятно.
- Но почему?! - закричал Феликс. - Что мы им плохого сделали? Я раздаю
игрушки бесплатно во все праздники... лес не воруем, я покупаю... в речку
отходы не валим...
- Лучше бы воровали... и сор выбрасывали, как все... были в дерьме, как
все...
- Что ты говоришь?.. Как ты можешь?!
- Не знаю. - Эля словно споткнулась. - У меня предчувствие.
Сегодня любой повод, выделяющий людей, вызывает одно чувство - злобу. - И
шепотом повторила по-английски. - From day to day...
Муж пожал плечами.
- Бог любит троицу. Нам здесь должно повезти...
Но через день случилась первая неприятность - заболел Фальстаф. Пес лежал
на истерзанном, измятом снегу возле конуры, закатив глаза и хрипя. Явно был
отравлен. Рядом валялась кость с клочком мяса. Он никогда не брал еду из
чужих рук, но это лакомство кто-то перебросил через забор - и пес не
удержался ( может, решил, что кость оставил хозяин?..). Белое пятнышко над
левым глазом дергалось. Пес околел к вечеру.
Собаку похоронили - и той же ночью на воротах кто-то вывел огромными
черными буквами:"Предатели Родины сколько вам заплатила ЦРУ?"
Феликс с сыном замазали надпись охрой, на досках буквы сделались почти
неразличимы, но Феликс понимал: это лишь начало.
Николаевы перестали выходить на улицу. У Эли было несколько трехлитровых
банок муки, она за хлебом больше не бегала - пекла блины. Корова Таня
давала молоко, стало быть, имелись в наличии и масло, и сметана - можно
было прожить.
Но неожиданно среди ночи во всей усадьбе погасло электричество. Неужели
опять в селе сожгли трансформатор?! Кто-то включил огромные спирали в
каменке своей бани, разумеется, минуя счетчик? Но у ближайших соседей, за
кедрами и оградой, окна светились. Николаевы зажгли свечи, и взяв фонарик,
Феликс покрутил пробки счетчика - здесь все было в порядке. Потом выбежал
на улицу обследовать ближайшие столбы. Провода были на месте, нигде не
свисали, и на них не были наброшены другие, которые могли бы вызвать
замыкание.
К утру у Николаевых потекли холодильники. Для освещения можно было бы
использовать динамомашину над баней, собранную Феликсом еще в областном
центре из отходов военного завода, но пропеллер не вращался - сияла тихая
морозная ночь.
Феликс утром снова вышел к столбам - кажется, все на них, как должно быть.
Хотя снизу толком не разглядеть. Электромонтера вызвать из Малинино? Но
Николаевым было известно - единственный телефон, стоящий в доме фельдшера
Нины Ивановны, уж месяц как не работает. Сесть на трактор да поехать за
ним? Но трактор не завелся, промерз.
Феликс, задрав голову под проводами, стоял и размышлял. Эля дрожала в
воротах.
- Это они, они, твои друзья-алкаши.
- Быть не может. Им не долезть до проводов. Кто-то другой подхимичил. - И
Феликс наивно пробормотал. - За что?!
- За все, - был ответ. - А сейчас они ждут, что ты потащишься к ним с
поклоном... мол, помогите... Конечно, уж бутылкой не обойдешься, слупят не
один миллион!..
- Я к ним не пойду, - отрезал Феликс. Он вернулся во двор, решив сколотить
длинную лестницу (не снимать же с крыши?). Перебрал все имеющие в наличии
доски, жерди и не нашел подходящих крепких слег. Пойти, срубить в тайге
пару пихтенок? Передумал, взбежал в мастерскую и, шлепнув себя ладонью по
лбу, быстро и ловко смастерил из старых коньков сына и мотка колючей
проволоки некое сооружение, которое позволит - он был в этом уверен -
подняться по столбу к изоляторным чашкам.
- Не смей! Сорвешься! - запрыгала рядом жена. - Ты тяжелый!
- Я залезу, - предложил молчаливый Ник и снял с ушей наушники. - Мне это
нетрудно. Dixi. Я сказал.
- Что?! Да вы что?! - возопила маленькая, обычно хладнокровная женщина и
толкнула задумавшегося мужа в плечо. - Убить его хочешь?! Нет!
Но мальчик уже, сунув в карман проскогубцы, надев толстые кожаные перчатки
и повесив на локоть моток проволоки, получив все инструкции от отца, шел за
ворота.
Он карабкался по столбу, а Феликс бегал вокруг и руководил.
Стоя поодаль, на их действия смотрели с ухмылкой сопливые мальчишки из
села.
- Па!.. - закричал сверху сын. - А тут... тут полиэтиленовый пакет!
Проволока отмотана и на этот мешок намотана! Вот и нет контакта! Не
поленились же!..
Когда через полчаса, старательно улыбаясь (точь в точь как отец или мать),
замерзший Ник сполз со столба, Феликс в сенях включил линию - и в доме
загорелись лампы, зажурчали холодильники, заговорил телевизор.
Эля подбежала к своему мальчику и, словно после долгой опасной разлуки,
стала его тискать, целовать. Сын смущенно оглядывался на отца. Он отделался
небольшими царапинами - при спуске колючая проволока завернулась и порезала
через джинсы с трико до крови кожу на ноге. Но обнаруженная ранка была тут
же заботливой мамочкой обработала при помощи йода и замотана марлей.
Вечером Феликс зарядил ружье холостыми патронами и демонстративно постоял с
полчаса на улице, возле ворот.
Но только сели ужинать возле горящего камина, как за окном послышался скрип
снега, раздались пьяные, натужные крики:
- И не выйдет, не скажет: простите, мужики! Бежал от прокурора!
- А я-то ему поверил! Как Берии, не отказал в доверии...
Топор дал в руки - мол, бей! А он лыбится!..
- А я душу ему раскрыл - а он в душу наплевал!.. Внучке говорю: вот
иностранец... А он такой же иностранец, как ты Пашка - папа римский!
- Кровососы, бля!.. Не видать им покоя на русской земле!
Они свистели на улице, улюлюкали, испускали всевозможные звуки, падали,
хохотали... Семья Николаевых включила громко Моцарта - двадцатый
фортепианный концент - и пыталась ужинать.
На следующее утро Феликс выглянул за ворота - никаких надписей на заборе не
было. Николаевы несколько успокоились.
Прошло еще двое суток.
На рассвете в субботу сын, не постучавшись, вбежал в спальню к родителям:
- Папа, мастерская!..
Френсис вскочил, бросился полуголый к двери, ведущей в рабочее помещение,
отворил - оттуда густо повалил дым, что-то трещало и сверкало красным. Эля
закричала.
- Не бояться! - Феликс быстро одевался. - Сейчас сообразим.
- Горело с дальнего угла - там зияло разбитое окно. Видимо, в него
