Проза - Роман Солнцев

Иностранцы

Роман Солнцев

                                ИНОСТРАНЦЫ
                                  рассказ


  

   1.

Они уже давно ходили мимо этого нового, диковинного для здешних мест
двухэтажного дома с башенкой, принюхиваясь, как волки, к чужому дыму,
вечерами всматриваясь сквозь яркие щели иной раз неплотно прикрытых
железных ставен и не решаясь постучаться в высокие ворота. Хозяйка мельком
видела их и молчала - шмыгала взад-вперед, маленькая, невзрачнолицая, в
свитере чуть не до колен, варила еду внизу, на первом этаже, взбегала по
винтовой лестнице и подсаживалась к электрической швейной машине. Сын
угрюмо читал книгу на английском, с ногами в кресле, накинув наушнички.
Отец семейства, худоба, с длинными, чугунными от загара руками, со смешной,
сизовато-рыжей бородкой на шее от уха до уха при чисто выбритом подбородке,
чистил ружье или, уйдя через сени в мастерскую, точил к утренней работе
ножи и стамески.

Крестовые хоромы приезжих, крепко сложенные из кедровых плах толщиной фута
два каждая (более полуметра), располагались на взгорке, на самой окраине
села Весы, выше плотбища, за кучей выворотней и отпиленных комлей с
растопыренными корнями, напоминавших приезжим всякие сказочные чудовища...
Кстати сказать, местные жители уверяли, что правильное, еще с царских
времен, название села - Бесы, но в советские годы, дескать, Бесы замени ли
на Весы... Когда-то большая была деревня. Теперь же оставалось тут дворов
сорок, еще не разобранных на дрова, с лодками на огородах и возле калиток.
Но из них изб десять заколочены наглухо, хозяева поумирали, а родственники
не едут, десятка же полтора изб с досками крест-накрест на окнах оживают
только летом, когда с грохотом к ним, по жаре, в клубах пыли, подкатывают
на мотоциклах, а чаще на тракторах наследники, вечно пьяные краснощекие
парни из райцентра или из Железногорска - порыбачить, отдохнуть до
беспамятства.

А места красивейшие! В небесах, вдали, сверкают сахарные головы не тающих
круглый год гольцов. Чуть ниже - из голубого слепящего небытия - как бы
постепенно проявляясь, уступами сходят кедры со скрипичными завитушками на
вершинах и темные ели...

Там мох глубок как диван, и брусника красна что пожар... А пони же -
черника, голубика... А еще ниже - пространство как бы рвется с шумом на
части. Здесь светло, здесь гари, малинники, красная смородина, медовый дух.
Поляны с озерами, как жестовские подносы с самоварами, подступают с двух
сторон к рябой из-за просвечивающих камней речке, вытекающей со звоном из
узкого и темного урочища. Но на моторке можно взойти. Если не к ногам
каменного Саяна, то - как уверяют здесь - хотя бы к мизинцам его...
Откуда-то оттуда и выползают - как раз мимо дома приезжих - по утрам
мохнатые звероподобные горы тумана.

В селе Весы тихо, словно на каком-то другом свете, - лишь изредка, если
подует западный ветер, можно различить вдали невнятный гул и топоток
железной дороги. Переселенцы, наверное, выбрали Весы еще и по этой причине
- тут мало шастает чужого, зеворотого люда, все друг друга знают - уж до
третьего колена точно... Народ проживает основательный, с древними иконами
в красных углах, с десятком берданок и карабинов в сенях, с кучей движков и
мотопил во дворе. Можно увидеть кое-где рога сохатого, прибитые над
воротами, а то и чучело глухаря - видно, не бедна еще тайга вокруг.

Но не сразу новые люди решились переехать сюда. Споначалу, только повернула
зима на весну и ледяной ветер задышал возле щеки, как пламя автогена,
явился со стороны станции смешно укутанный в шаль, в романовском полушубке,
валенках и немецкой кепке с меховым подкладом сам будущий хозяин, в
сопровождении мужичка пониже ростом, но шире в плечах на четыре кулака, в
черном - уж не милицейском ли - тулупе, с грозным выражением на брыластом,
плохо выбритом лице, где нос картошкой, глаза вроде белых луковиц, брови
торчат, а вот голос начальственный - как из бочки: гу-гу-гу. Оба тащили за
спиной рюкзаки, в которых звякало и булькало. Новоприбывшие изумили местных
жителей тем, что обошли, не торопясь - до вечера ходили - все небольшое это
село, кланяясь перед калитками, знакомясь. При этом женщинам-старухам
дарили флакончики с пахучей зеленоватой водой, а мужчинам предлагалось
выпить хорошей водки за знакомство, на столы выставлялись звонкие, как
сосульки, трехсотграммовые бутылочки.

- Не обижайте моего другаря, - басил коренастый мужичок и показывал на
поселенца, который, поминутно протирая очки с толстенными мутными стеклами,
благодарно кивал в свою очередь, стеснительно улыбался и мекал, совершенно,
видимо, еще не умея говорить по-русски. Даже пританцовывал от бессильного
усердия на месте. - Из Англии он, жердина. Вот, влюбился, говорит, в
Россию... хочет тут жить. Коннель его фамилия, зовут Френсис.

- Конев? - переспросил кто-то.

- Можете и Коневым величать, не обидится. Можете и маршалом Коневым,
только... - шишконосый спутник с суровым нажимом в который раз оглядел тех,
с кем разговаривал. - В его жизнь не соваться. У них это строго. "Мой дом -
моя крепость." Специально за этим будет правительство следить, разведка и
прочая. Ну и наша областная администрация. Такой эксперимент. Землю дают,
разрешили строиться... Пусть трудится, так сказать, на русской земле. Свой
дом с садом отдал нашим детишкам, которые в Англию учиться поехали. Так что
тут квиты. Главное, значит, чтобы никто не лез ни с советами, ни с
просьбами. Мужичонко он добрый, но политика есть политика.

Услышав неприятное слово "политика", еще не так давно приносившее одни
неприятности, бородатые весовчане в ответ, сумрачно помаргивая, словно
фотографируя иноземца, безмолвствовали, что, видимо, означало: а на кой нам
лезть к нему.

- То-то! - удовлетворенно заключил черный тулуп и вдруг чуть не упал -
крутанулся на месте. Это он узрел местных синеглазых девчушек, еще не
испорченных городом, белозубых, лузгавших каленые кедровые орешки. -
Батюшки!.. - И враз переменился в лице, стал похожим на мальчишку,
надевшего на себя медвежью шкуру с медвежьей мордой. - Ка-ра-сота какая! А,
Френсис?!

- О, йе!.. - Задергался длинным телом молчаливый гость и, заикаясь,
блаженно улыбаясь, наконец, произнес по-русски: - Си-би-ер - крас-сибо...
о... - и показав на окрестную тайгу, приложил руку к сердцу. - О!..

Жители Весов тускло и непонятно смотрели на иностранца.

Крепыш в черном полушубке, угрожающе нахмурясь, снова стал объяснять, что
как только англичанину построят дом, подъедет и его семья - жена с сыном. И
уж тогда тем более: ни-ни! А чтобы он тут, Коннель, не тыкался как котенок
в гвозди вместо соска матери, он, Николай Иванович Ярыгин, первое время с
ним побудет. И если кто захочет о чем-нибудь спросить, спрашивать у него, у
Ярыгина.

Жители Весов уже в сумерках наблюдали, как иноземец с Николаем Ивановичем
за околицей жгли костер, ходили вокруг него размашистыми шагами, явно
что-то мерили, отмечали в снегу прутиками. И потом, так и не попросившись
ни к кому переночевать, ушли в сторону железнодорожной станции...

А через неделю со стороны райцентра по тракту, нещадно ревя по гладкому
уже, как фарфор, зимнику, приползли "Камазы" с прицепами - они волокли
красные кедровые бревна, гору теса. И с ними явилось человек семь
плотников. Эти люди прежде всего сколотили себе в тайге, под сопкой,
жилье-времянку с топчанами, зарядили дровами привезенную с собой железную
печку. И принялись строить дом для англичанина, сверяясь с длинными
чертежами.

Народ в Весах никогда не выказывает любопытства к чему-либо, пока не
пригласят посмотреть и высказать мнение. К тому же Николай Иванович яснее
ясного все объяснил. Да и своих забот у местных мужиков выше головы, хоть и
демократия во дворе, - вот-вот ледоход, а там паводок, время плоты вязать и
вниз, до енисейской протоки протаскивать. А поскольку на пути следования -
камни, шивера, течение бешеное, жердями не удержать, на плоты спереди и
сзади крепятся движки с винтами... а вдруг откажут?!

Надо проверить-перепроверить досконально, в полный голос, как Лидию
Русланову, все моторы... И длинные жестяные лодки подлатать. И патроны
набить от медведя шатуна или человека лихого жиганами. И сети зачинить, и
сапоги резиновые, одежду поправить...

Так что некогда местному народу, некогда глазами лупать.

Но имелись и в Весах вечные бездельники-наблюдатели. Это знаменитая
пропойная троица: Генка по кличке "Есенин", тоненький, как мальчишка, но
пухломордый, с сонными светлыми глазами, веки зависают до зрачков;
трепещущий от пьянства, как осиновый лист, остроносый, с железными
челюстями Павел Иваныыч, некогда капитан катера; и Платон Михайлович, пузан
под центнер с черной бородищей, этот все время курит махорку и дышит с
громкой одышкой, но выпить может за один присест литра полтора водки. Вот
эти-то представители староверовского села и наблюдали с тоской всю весну,
как молчаливые рабочие рубят дом иноземцу. Трудятся от темна до темна,
молчком, как будто сами нерусские, и ни разу не было видно, чтобы
пили-гуляли.

- Видать, долларами плотят, - прохрипел Платон. - Если долларами, то пить
нельзя.

Проходивший мимо Николай Иванович словно на столб наткнулся, насупился:

- Вы что тут, ворон ловите?? Если что слямзите, яйца оторву. Держаться на
расстоянии двести метров, ясно?

- Ясно, - вздохнул-прохрипел Платон, как бы наиболее соответствующий из
тщедушной троицы для переговоров с могучим покровителем и переводчиком
англичанина. - Учимся труду.

- А это всегда пожалуйста. Учитесь, учитесь и учитесь. Но дополнительной
работы нет и не будет, у нас все по договорам рассчитано...

К концу июня жилье англичанина было готово, длинное, с пристройками -
мастерской, гаражом, и отдельно отстоящими баней и клетью. Первый этаж дома
рабочие облепили ярким, как пионерский флаг, кирпичом (от пожара), а вокруг
воздвигли двухметровый лиственничный заплот - теперь ничего не видать, что
во дворе делается. Разве что если на сопку взлезешь и сверху, из тайги
посмотришь. Дом красиво так вознесся у реки на взгорке, словно век тут
стоял. Да еще по непонятному настоянию хозяина красноватые венцы и белый
тес обработали напылением, особой химией - и стены стали темны, будто и
вправду строение пережило все революции нашего века... О современной жизни
говорила только телевизорная антенна на крыше, покрытой сверкающей белой
жестью. Да еще над баней в небе вертелся, позванивая, небольшой пропеллер -
наверное, чтобы свет был, когда в селе пропадает электричество.

Наконец, и хозяйка с сыном приехали - конечно, одеты не по-русски. Впрочем,
сейчас и наша молодежь наряжается - будь здоров. Но эти уж больно смешны
были - дама в шляпе, в тонком зеленом пальто с разрезом и краснорыжей лисой
на шее, а малыш в синем с белыми полосками, как бы в матроске, с зонтиком в
руке.

И зачем ему зонтик - здесь если гроза выкатится, лучше домой бежать: и
зонтик тебе ветром вывернет, и штаны к ногам дождем сдерет...

А потом месяц или два жители Весов не видели толком иноземцев. Только со
спины, только выезжающими на мотоцикле из ворот или верхом на тракторе -
да, да, семья купила небольшой трактор.

Японский или южнокорейский - с иероглифами. Хозяин сам за рулем, с
двухствольной "вертикалкой" на ремне - наверное, медведей боится. Местные
наблюдатели не сразу сообразили, что это за ящики (три или четыре штуки)
вывозят новые жители Весов время от времени за озера, к полям, засеянным
гречихой, и оставляют под надзором мальчонки с книгой в руке. Как-то
побрели бездельники гуськом на полусогнутых, прячясь в душных подсолнухах,
- подсмотреть... Прислушались - гудит что-то в коробках... может,
приемники? Голос ЦРУ ловят? Только вот дощечки грязноватые, русского
производства... Для маскировки? А тут и Генку "Есенина" пчела в лоб ужалила
- враз опухла переносица, глаза стали как у японца... Наконец, дошло -
ульи! Ишь ты, медом решили разжиться, небось, торговать будут. А что, дело
дорогое, хороший мед нынче на вес золота. А можно еще и медовуху гнать...
да ведь не умеют...

Можно и подсказать, конечно, как это делается...

Пока наблюдатели обменивались соображениями о дальнейшим своих действиях,
вдруг из золотых вечерних сумерек с хриплым лаем на толстого Платона
бросилась красноязыкая собака - и за ногу! И когда только овчарку успели
приобресть, капиталисты проклятые?! Тройка бездельников ретировалась сквозь
кусты шиповника, где тщедушный Павел Иванович, щелкая металлическими
зубами, и завис в колючках, как в гамаке - ни туда, ни сюда... Слава Богу,
страшная псина с ошейником и белым пятнышком над глазом, будто подмигнув,
вернулась к пацаненку в матроске.

А еще к концу лета стало всем известно - там же, в русских полях,
чужеземной семье выделена земля... кто говорил - сорок, кто говорил -
десять гектаров... и уже посеяны рапс и рожь. А затем и корова подала голос
во дворе у Коннелей.

А вскоре еще выяснилось - сам-то хозяин, помимо того что и на тракторе
ездит, и пчел не боится, и на моторке храбро в одиночку к Малым порогам
поднимается (правда, весь с головы до ног в зеленом резиновой одежде), в
свободное время, вечерами, вытачивает на токарном станке из кедровых
обрубков всякие деревянные поделки. Как раз использует брошенные возле
плотбища комли, прочий сор. Уже два раза вывозил в райцентр на базар
медножелтые подсвечники в виде чертей, плошки, братины и гору матрешек -
симпатичные такие у него матрешки, и вовсе не похожи на Горбачева или
Ельцина, как нынче делают, а именно такие, по каким соскучились простые
люди - красавицы сибирские. Когда до последней, маленькой доберешься,
мяукает, как дитя... Развернулся же проклятый англичанин!

- Пусть, пусть помогает нам, оболдуям, обустраивать Россию... - пояснял
жителям Весов, то уезжая в город, то возвращаясь, русский друг
подслеповатого англичанина Николай Иванович. - Есть чему поучиться, верно?

- Верно, - тихо отвечали местные люди, отдавая дань расторопности и уму
иноземного гостя.

А три наших наблюдателя с болезненной тоской молчали. Как бы подружиться им
с этим Френсисом? Он же добрый, кажись. И денег, небось, как у дурака
махорки...

И вот в начале октября, если автору не изменяет память, девятого в субботу,
в дождливую холодную пору, когда уже и снежком пробрасывало, а грозный
Николай Иваныч, по слухам, насовсем укатил в областной центр ( видимо,
убедился - никто представителя Великобритании не обижает... ) ходили они,
бродили мимо нового огромного дома, скуля, как псы, и решились, наконец,
позвонить в ворота - давно заприметили, там кнопка черная в белой чашечке.

- Тр-р!.. - кнопку нажал самый смелый, толстяк Платон. Нажал и на всякий
случай на два шага отступил.



   2.

- Good Lord, but why, why should we let these dirty people in on our clean
floors? - взвинченно говорила в доме тоненьким голоском маленькая хозяйка,
бегая от окна к окну и одергивая до колен свитер. - Who are they? After
all, no one introduced them to us! - Если перевести на русский, ее слова
означали: - Боже мой, ну почему, почему мы должны пускать этх грязных людей
на наши чистые полы? Кто они такие?! В конце концов, нам их никто не
представил!

- Их трое, вот друг друга и представят, - вздохнув, отвечал ее муж, также
выглядывая за ставенки. - Так принято, Элли... мы же в одном селе живем.

- There are lots of peaple who live in the same village or in the same
district or in the same region with us! - тараторила хозяйка. - Мало ли кто
живет с нами в одном селе, или в одном районе, или в одной области?! - Она
пристукнула каблучком. - Как хотите, но я скажусь больной... Ты, - она
кивнула мальчику, который с утра колол дрова, а сейчас собирался выполнить
другое ответственное задание: натереть редьки к обеду, - идешь к себе.

А вы, сэр, как угодно... только умоляю, не пейте с ними, а то приучите -
потом из ружья не отгоните. Кстати, советую держать оружие поближе...

Коннель, сделав плаксивое лицо, скребя в раздумье горло, заросшее
шотладской бородкой, спустился по винтовой лестнице на первый этаж, прошел
в сени, нажал на особый рычаг - и калитка во дворе отворилась. Но,
разумеется, из приличия необходимо было там и встречать гостей - Коннель,
сутулясь в три погибели на сыром ветру и протирая поминутно очки, выскочил
на доски двора.

Здесь, как в старинных сибирских дворах, тротуар был из лиственничных
досок.

- Com'in!.. Входайте!.. - воззвал он сквозь сумерки.

- Ничего, мы постоим... Здрасьте, - озираясь и почему-то оглядываясь,
входили во двор-крепость бездельники.

- Здрасье, здрасье... - кивал, привычно-застенчиво улыбаясь, хозяин, милый,
простой такой жердина, пахнущий сладкой иностранной водой, и указал рукой
наверх - мол, туда, проходите.

- О кей, если ты не Моисей! - выдал загодя приготовленную шутку Генка
"Есенин". - А наш удел - катиться дальше, вверьх! - Он процитировал,
переиначив, великого русского поэта, в ответ на что хозяин хмыкнул, но вряд
ли что-либо понял - уж больно выговор у Генки невнятный, большими
губами-пельменями под самый нос.

В сенях гости скинули уличную обувь - Платон рыбацкие резиновые сапоги с
нависшими, рваными заворотами, Генка - пятнистые галоши, а Павел Иванович -
красные женские (наверное, женины) короткие сапожки. Коннель забормотал
было на мало-понятном русском языке, размахивая руками, - дескать, надо ли
разуваться, но бородатый Платон великодушно буркнул:

- У нас, у русских, так принято. - Он еще и плащ брезентовый снял,
гремящий, как сорванное с крыши железо. Генка остался в мокром пиджаке,
Павел Иванович - в шерстяной волосатой кепке и грязнозеленой болониевой
куртке.

Гости прошли и сели рядком на приготовленные стулья - кресла хозяйка
предусмотрительно отдвинула в угол и положила на них газеты и ножницы
(чтобы было видно). Коннель зажег на полный свет широкую, как колесо
комбайна, люстру и включил магнитофон - хор, страстно дыша, запел ораторию
Перселла. Гости сидели, приоткрыв рты, положив руки на колени. Бывший
капитан снял, наконец, кепку. Руки у них были немыты. Сельчане то ли
слушали, то ли блаженно дремали в тепле. В камине шаяли угли. Прошло минут
десять.Френсис выключил музыку и заулыбался, кивая на свои руки:

- Вода?.. моем-надо?..

- О, йес, - осклабился пузатый Платон, уже узрев за волнистым стеклом бара
темные граненые бутыли ( видать, с виски?). - Можно.

Они прошли через сени в мастерскую, где был кран с водой (хозяйка не
захотела их пустить в ванную, расположенную в основ ном доме - еще
намарают), и затем Френсис провел наблюдателей из народа вниз, на первый
этаж, в столовую, где вкусно пахло, за длинный стол, покрытый клеенкой с
нарисованными русскими цветами - ромашками и незабудками. Сама хозяйка
появилась на мгновение с полотенцем на голове, в халате ("очиен болна", как
объяснил на ломаном русском Френсис) и, водрузив перед мужиками бутылку
водки и стаканы, улыбнувшись мелкозубой улыбкой, исчезла. После нее остался
тонкий запах совершенно несоветских духов.

- Ее зовут Элли. По-русски ни бум-бум. И вообще!.. - Френсис махнул рукой.
Видимо, хотел сказать, что без женщины проще.

И мужики понимающе заржали.

Но кто знает, почему Френсис мокрыми, словно плачущими глазами, внимательно
разглядывал гостей? Установилось ненадолго робкое молчание. Может, они чего
не понимают? Может, у англичан перед выпивкой, как и вообще перед едой,
сперва положено помолиться (так было прежде и на Руси)? Но Френсис,
кажется, размышлял о другом.

- It is... это била' мюзика моей родины.

И вздохнув, пришлось спросить - это сделал пузатый Платон:

- А че к нам-то приехали? Захотелось поглядеть другие страны? Даже квартеру
свою отдали дитя'м России?

- Отдал детям, - кивнул охотно Френсис. - Один этаж.

- А че, дом такой большой?

- Болшой. Там мама осталась, си'стра с детишками. Я... люблю Россию...
Достоевский, Толстой... да-а.

Френсис, словно спохватившись, разлил по стаканам сразу всю водку,
посверкивая золотой печаткой на безыменном пальце, нарезал хлеба и очистил
ножом четыре луковицы:

- Так?

- Норма!.. - прошептал Павел Иванович, не сводя синих, как у утопленника,
глаз со сверкающей жидкости. Платон завозился на маленьком для него
сиденье, закряхтел, поводя брюхом, как бы перестраивая кишки для лучшего
принятия угощения. Генка же "Есенин", зажмурясь, жевал пухлыми ртом,
сочиняя, надо полагать, что-нибудь сответствующее случаю. Но не успел, ибо
Френсис объявил тост:

- За свободную, демократишн Ро'ссию... з любовю! О кей?

- Ес!.. - хором ответили гости и выпили. И уставились на пустые стаканы.
Но, понимая, что все же нужна пауза для приличия, стали подталкивать друг
друга локтями - мол, давай, говори.

Френсис, улыбаясь широкой, доброжелательной улыбкой, ждал. Сам он
рассказывать на русском, видимо, затруднился бы, но, судя по всему, чужую
речь уже понимал.

- Да-а, богатая у нас земля, - заговорил Платон громко и короткими фразами.
- Леса, поля, горы. Золото, соболь, рыба.

- О, - закивал иностранец. - Красота болшая.

- Еще бы. И у нас уже тоже это ... свобода. Выбираем. Губернаторы есть.
Фермеры.

- Но нар-роду нашему палец в р-рот не клади! - как бы проснулся Павел
Иванович, затрепетав, как былинка, желая что-то еще сказать, но не хватило
заряда - умолк, уронив плешивую с белыми крылышками над ушами голову.

Генка "Есенин", горестно и сильно вздыхая, хрустел луком.

Он готов был, наконец, произнести высокое слово, и стоило Платону лишь
покоситься в его сторону, как Генка зажмурился и малоразборчиво залопотал:

- Ты жива еще, моя старуха? Только я давно уже не жив. Сам себе от скуки
даю в ухо, складываю медь в презерватив... Мне бы только выпить, дорогая...
сжечь бы душу всю до дна... Никакая родина другая, даже Англия мне не
нужна.

Френсис наморщился, видимо, постигая смысл виршей Генки. И осторожно
спросил:

- Но почему ви пьете? - он показал пальцем на мешки под генкиными глазами.
- Вам очиен вредно. - И кивнул на Платона, могучего, желтокожего, как
восточный Будда, но в русской бородище размером с супницу. - Ему не очиен.

- Кстати, добавил бы, - усмехнулся тот. - Мне это лично как слону дробинка
первый номер. У тя виски есть? Водку мы и сами можем тебе принести.

- Уиски?! О!.. - как бы просиял Френсис и всплеснул руками.

- Я думаль, вы любите только водка. Уиски очиен крепкая. - Он ушел наверх и
мигом скатился по винтовой лестнице с тяжелой четырехгранной бутылкой
золотистокоричневого цвета. - О, извиняйте. - Отвернул хрустнувший колпачок
и разлил снова до капли все содержимое по стаканам - правда, себе меньше
всех. Принес лафитник с водой, достал из шкафчика лимон, принялся тонко
нарезать узким, тонким ножом.

Платон, не дожидаясь (зачем ему эти интеллигентские штучки?!), но и не
особенно торопясь, выпил и, поворочав языком под щеками, сказал вдруг уже
не баритоном, а басом - у него с добавлением спиртного голос перемещался по
октаве, нисходя к рокоту (очевидно, в организме что-то перестраивалось):

- Крепка-а совецка власть!.. придется мине в колхоз вступать!.. А вопрос,
почему... кхм, русские пьют... вопрос философский. Да-а. - Он широко
разинул рот в бороде, загадочно блестя впалыми желтоватыми глазенками. Как
сразу понял Френсис, он был говорун, мог рассуждать по любому поводу и без
повода, не переставая пить и закусывать. И сейчас хотел что-то сказать, но
его перебил шелестящим голоском Павел Иванович.

Бывший капитан катера, сутулясь, привстал, ударил сухими кулачками об стол:

- На мостике одни с-суки!.. - иностранный алкоголь уже воспламенил его
мозг, Павел Иванович был готов для выкриков и страшных воззваний. - Страну
автогеном порезали!.. бакены затоптали!.. катимся боком по шиверам!..

- Примерно так, - кивнул Платон, дав знак приподнятым кривым мизинцем с
черным ногтем Генке "Есенину", чтобы тот покуда помолчал. - СССР была
великая держава, разве нет? С ней считались. Да, да.

- Sorry!.. извиняйте!.. - с плаксивой улыбкой поправил очки Френсис. - Но
Руссия и сейчас великая! Считаются!Я знаю!

- Может, при вас считаются!.. - встрял Генка в разговор. - А при нас нет!..

- Юмор! - оценил Френсис и снова обратил свои близорукие наивные глаза на
могучего Платона. - Если жизнь наладится... к вам снова придут с поклоном
другие э... республики. - Он. кажется, уже и по-русски возле русских стал
говорить связнее. - Разве нет? Значит, надо налаживать жизень. У вас... у
вас талантливые ученые... докторы... зачем попадать... падать в отчаяние?!

- Нет, нет, мы погибли!.. - не соглашался Платон. - Это обсуждать
бесполезно.

- Ночь наступила, ночь... - у Генки веки полузакрыли глаза, рот по-детски
превратился в гузку. Еще не дай бог уснет тут. - При белом месяце... так
хорошо повеситься...

- Налил бы еще, узурпатор!.. - взвизгнул Павел Иванович.

- Болше жена не дает, - тихо и внято ответил Френсис, оглядываясь, чтобы
гостям было понятней. - Тогда я не понимаю, я плыль на лодке - смотрю...
Why?.. Почему ви бросаете с берега в речку кровать... старое ведро,
самовар... даже трактор... это же ваша речка, ваша ваша маленькая Руссия.

- Вода все унесет!.. - махнул рукой Платон. - Скажи, моряк!

Но моряк молчал, приоткрыв рот со стальными зубами и злобно уставясь на
хозяина, который более не хотел угощать русских.

- Все унесет река времен... - вздохнул, окончательно зажмуриваясь и
устраиваясь подремать на стуле, Генка.

- Не унесет!.. - печально отвечал Френсис. - Я здиес уже полгода? Не
унесло. Ви включаете электричество в баниях... пилите циркуляркой...
трансформатор три раза горель. Как можно. Видиротесь... ножиками...
веслами... я даже видел - баграми... за чем?!

- Зачем?! А потому что душа гор-рит!.. - зашипел Павел Иванович. - Хер ли
тут изображашь?! Сами нашу Расею любимую погуби ли!.. через евреев скупили,
а сейчас...

Платон больно прижал локоть Павла к столу - человечек, затрепетав, умолк.

- Я понимаю, - терпеливо продолжал Френсис. - Понимаю. Но когда родина
болна... помогайть надо, а не толкать дальше в пропасть. - Он понизил
голос. - Говорят, у вас своих лючших крестьян опять жгут?.. Рас... как
это?.. раскулач...

- Раскулачивают?.. - помог Платон и добродушно ухмыльнулся на редкость
здоровыми, белыми зубами. - Да не-е!.. Это уж по пьянке... было раз иль
два... из зависти... примерно так... - И толкнул Генку в бок. - В Щетинино?
На центральной ферме?

Генка открыл белесые, словно замазанные сметаной, глаза.

- А х.. ли?.. Дружки начальников, по блату всего себе нахватали...

- Это наши деньги! - завизжал Павел Иванович. - Прихватизировали даже
пристани на Енисее... золотые рудники...

- Но разве можно жечь?.. - изумился, всплескивая руками, иностранец.

- Лесу много... - охотно заговорил Платон. - С самолета смотрел на Сибирь?
Тайга до Японии. Но, конечно, лучше не жечь.

Вам-то в Англии хорошо - из камня все. А у нас и церкви деревянные... - Но
более не дождавшись от хозяина каких либо слов,

Платон помолчал, закрыл рот, тяжело поднялся и вздернул за шкирку поэта и
бывшего капитана. - Ну, сказали спасибо и пошли? А то еще испугается, решит
- алкоголики и не пригласит больше никогда!

- Почему?! - удивился нехотя Френсис. - Заходите. Интересно было
поговорить.

- Вы слышали?! - спросил Платон у своих спутников, не вы пуская их из
темных широких лап. - Приглашает! Пожалуй, и зайдем. Может, Федя еще научит
нас снова труд любить, поверить в жизнь...

Павел Иванович вдруг припал к Платону и зарыдал, как ребенок. Тот, отчески
обняв его за плечи, повел в сторону выходной двери - в ночь, в метель.
Генка "Есенин", окончательно проснувшись, обернулся к хозяину - стоял,
моргая, пытаясь, видимо, придумать срочно что-нибудь остроумное, но не
смог. Только как можно более гордо и таинственно ухмыльнулся и, чтобы не
сверзиться, затопал боком с крыльца вниз, на смутный снег...

Проследив из сеней, что гости, наконец, ушли за ворота,

Френсис повернул рычаг, и калитка заперлась. Френсис потянул за кольцо с
проволокой - в дальнем углу поместья открылась дверца конуры, и позванивая
цепью, потягиваясь, вышел во двор для несения службы пес Фальстаф.

Френсис распахнул форточки в столовой, принялся мыть с мылом стаканы, когда
зашла жена. Морщась, она укоризненно сказала:

- Зачем, зачем ты их еще раз пригласил?!

Муж вздохнул и развел руками.

- О, интеллигенция!.. - принялась ходить-бегать по комнате Элли. - Напоил
раз - и выгони к черту! Эту пошлость выслушивать ... они же привыкнут...
Думаешь, благодарностью отплатят? Заборы твои не будут осквернять? И зачем
про пожары спрашивал? Могут удивиться, запомнить и еще начнут изображать
верных сторожей...

- No! У них нет памяти.

- Они хитрее, чем ты думаешь...

Френсис, жалобно скривившись, протирал голубеньким платком очки.


3.

Конечно, не миновало и недели - они снова заявились ввечеру, эти три
бездельника. Как раз вызвездило, грянул ранний сибирский мороз, да не 5-7
градусов, а все 20 (такое случается в урочищах Предсаянья), и скрип от
шагов на снегу далеко разносился. Впрочем, уже и в среду, и в четверг за
воротами кто-то переминался и курил (пес во дворе пару раз рявкнул), но в
звонок не позвонили. Может быть, испугались гнева хозяйки, которая строчила
на электрической пишущей машинке? Повздыхав, условились выждать еще
немного, чтобы получился хоть небольшой, но круглый срок? И вот именно
опять в субботу - только хотел было Френсис после бани размягченно
послушать музыку и испить подогретого красного вина - задребезжал звонок.

- О!.. - только и выдохнула хозяйка. - О!.. Может быть, сделать вид, что
спать легли?

- Свет горит, - пробормотал хозяин.

- Ну, иди, иди. Встречай дорогих гостей.

С виноватым видом, накинув куртку с башлыком, привычно согнувшись из-за
высокого своего роста, Френсис спустился по винтовой лестнице в сени. Рычаг
щелкнул - калитка вдали распахнулась.

Три сизые тени, убедившись, что красноязыкий Фальстаф точно в конуре,
медленно ступили во двор и, поднимая колени, как бы стараясь меньше шуметь,
закрыли за собой калитку.

Френсис высился на крыльце, улыбаясь, как истинный джентльмен, который рад
новым своим друзьям:

- Проходите! - Кажется, он уже лучше говорил по-русски, что тут же отметил
умный Платон. Френсис употребил местное слово. - Зазимок выпал, холодно.

- Зазимок - это верно, это по нашему! А вот и по нашему ма ленький тебе
презент... - Пузатый дед, сбросив незастегнутый вонючий полушубок на пол у
холодных дверей, сопя, выдернул из-за спины ( из-под ремня?) шкалик
"Российской". - Убери куда-нибудь... пригодится - зима долгая... А мы
хотели сегодня по трезвому о жизни поговорить.

Изумленный хозяин, не зная, что и ответить, машинально провел их в
столовую. Убрал в шкаф дареную чекушку и, вопросительно глянув на сельчан,
все же достал тяжелую бутыль виски.

- Но, нo!.. - замахал Платон свилеватыми от трудовых усилий прежней жизни
руками. И даже Генка "Есенин", на этот раз тщательно побритый, с порезом на
щеке, залопотал своими пельменями невнятно под нос нечто шутливое, вроде
того, что "в стране подъяремной всему свой срок, даже если он тюремный..."
Только Павел Иванович замкнуто и отчужденно молчал - он был в белой, почти
чистой рубашке, наглухо застегнутой у самого горла, под острым кадычком.

Наступило неловкое молчание. Гости сидели все за той же клеенкой, на
которой нарисованы русские ромашки и незабудки.

Френсис, не понимая, чего сегодня хотят от него сельчане, растерянно
предложил:

- Может, сoffеe?..

- Кофе? Можно, - пробурчал Платон и, зашуршав клочком газеты, свернул и,
ткнув ее куда-то себе в бороду, закурил густо воняющую самосадом "козью
ножку". И неожиданно спросил. - А сын у тебя что, не учится? Наши-то
ребятишки в Малинино ездят...

Френсис у плиты замер.

- Сын дома занимается, - почему-то насторожившись, сухо ответил он. - Жена
- бившая учительница, проверяет.

- А потом экстерном сдаст? Стало быть, умный мальчуган? Как зовут-то?

- Ник. Можно - Николай.

- Николай - это хорошо. Николай - сиди дома, не гуляй. А сама твоя Эля...
не хочет у нас преподавать? Или ты ее и так прокормишь?

- Она работает, переводит, - объяснил Френсис и, обернувшись, более
внимательно всмотрелся в лица сельчан. Что у них на уме? К чему эти
вопросы? Просто ли праздные они, из приличия, или здесь некий смысл? - Она
же хорошё знает русский... то-есть, английский... - англичанин засмеялся и,
изобразив сокрушенный вид, махнул длинной рукой. - Конечно, с английского
на русский! Всякие статьи... Немного, но платят.

- А вот на днях... - включился в разговор местный острослов и поэт. - На
днях мы тут по делу ехали... на трелевочном тракторе... Между прочим, слава
рабочим, мы могли бы и в Малинино вашего паренька возить!.. - Невнятно,
перескакивая с пятого на десятое, Генка рассказал, как он ехал с товарищами
и услышал - в доме Френсиса пела под гитару женщина. И пела так звонко,
хорошо. Не подумаешь, что иностранка. - В гостях кто был или уже
супруженция научилась?

Френсис широко улыбнулся, но на душе у него стало неприятно. Он прекрасно
понял - никакого трактора не было, да и кто этого Генку-дурня на трактор
посадит. И невозможно услышать с грохочущего трактора тихое пение
женщины... Значит, стояли под забором, подслушивали. Что им надо?

- Она когда поет - лючше говорит слова, - медленно ответил Френсис. - А
просто говорить пока не... Только писаный тэкст.

- Ясно, - заключил Платон.

Павел Иванович сидел, подавшись вперед и не отрывая от растерявшегося
неведомо почему хозяина синих, враждебных глаз.

- Тогда примерно такой вопрос... - Толстяк вдавил окурок с буковками в
тарелку, машинально поданную ему Френсисом. Ощерил зубы, совсем как
американец, и снова сомкнул полные коричневые губы в черной бородище. - Вот
ты спрашивал, почему мы, русские, пьем. А как не пить, милый человек?.. У
Павла Иваныча, - он кивнул на немедленно задрожавшего от человеческого
внимания друга, - у бывшего героя наших таежных рек в городе сын погиб...
одни девки в семье остались...

- Трамваем в городе зарезало, - пояснил Генка. - Шел трамвай девятый
номер... под площадкой кто-то помер... тянут, тянут мертвеца - ни начала,
ни конца...

Платон подождал, пока Генка закончит свой рифмованный комментарий, и
продолжил:

- А у Генки... вообще детей нету...

- А я с ней живу... - охотно пояснил Генка. - С Танькой.

Хоть пилит меня уж двенадцать лет... - И сдвинув кверху пухлые губы, он
по-мальчишески шмыгнул носом. - Но как без деток? Я бы, может, не пил...
может, меня бы в союз писателей приняли... я бы сына учил - не стихам,
конечно! Охотиться, хариуса дергать...

Эх, душа горит. Но нет, нет!.. - под тяжелым взглядом Платон Генка сложил
ручки лодочкой на мошне. - Только кофий. И чмокая, три мужыка пили минут
пять с отвращением черный густой напиток. "Зачем они резину тянут? - вконец
обеспокоился хозяин. - Если дать виски, может, все-таки выпьют? А выпьют -
скорее раскроются?"

- А я устал сегодня, - вздохнул Френсис. - Засандалю для сугрева... так
по-русски? Правда, один не пью... но что делать? Вы-то не поддержите...

- Н-ну, - Платон шевельнул брюхом и незаметно - как ему казалось - ткнул
локтем в бок бывшего капитана. - Если только за компанию...

И словно утренний розовый свет в сосновой роще лег на лица сельчан - они,
вытянувшись, радостно-внимательно смотрели, как хозяин отвинчивает
хрустнувший колпачок с иностранной бутыли, выставляет стаканы, режет лимон
на тарелочке.

- А ваша страна неплохая, - буркнул Павел Иванович, желая, видимо,
продемонстрировать, наконец, более дружественное отношение.- Флот у вас
всегда был большой. Но почему в НАТО? Присоединились бы к нам.

- Но мы, в общем, присоединялись уже, - отвечал Френсис.- Гитлера вместе
били?

- Не приставай к человеку, - остановил Павла Платон. - Он что, Черчилль? А
ты Сталин?

- Эх, калина-ма'лина... хер большой у Сталина... - потирая ладошки,
пробулькал Генка.

Френсис с улыбкой поднес палец к губам и разлил жидкость. - За дружбу
народов, - произнес тост Платон. - Ой, а не покажете - какие паспорта у
настоящих-то иностранцев?

- Чьто?.. - Френсис поставил стакан на стол, снял очки и принялся протирать
стекла. И снова заулыбался. - Как выпиваю, так стекло в любой машине
запотевает, да? И очки. Пач... паспорты? Паспорта', да? Там... у
начальников...

- Понятно, - кивнул Платон. - На прописке? Хоть и гость, а живи по
российским законам. Ну, поехали на белых лошадях? - И первым проглотил
двести грамм неразбавленного огненного виски. И словно прислушался к
чему-то. - Колокольчики зазвенели.

И минут через десять Френсис успокоился - его новые друзья, собираясь
сегодня в гости, наверное, всего лишь условились вести себя поумнее,
позагадочней, чтобы не раздражить англичанина, чтобы не в последний раз...
а уж выпить у него они, понятно, выпьют - куда Френсис денется?!

- ... Плыл на теплоходе - на берегах стояли народы, честь отдавали... Я ж
людя'м помогал... уважали. А сейчас?.. - шелестел тихим голосом Павел
Иванович, замирая и бледнея, словно прислушиваясь к чему-то огромному и
грозному, летящему над Россией. - Сына моего трамвай зарезал... Если бы он
тут остался, кто бы его зарезал? Да я бы сам кого угодно!.. Санька!.. за
что?!. И вот так всю Россию! Под корень!

- Другие дети у него девки... - пояснил теперь уже Генка. - Конечно, не тот
уровень.

- Извините, это он от горя... - вмешался снова Платон, ворочаясь на стуле и
устраивая поудобнее свое многоэтажное брюхо.

- Примерно так. Генофонд-то наш тю-тю!.. - Взяв с тарелки кружок лимона,
протянул его Павлу Ивановичу, но тот не видел - почему-то продолжал
неотрывно, напряженно смотреть на Френсиса.

Хозяин дома старательно улыбался. Он был, конечно, трезв - пил мало, да и
постоянно разбавлял виски водой. Но гостям это было все равно - им больше
достанется.

- Фонд... Форд... - Генка, блаженствуя, медленно опустил толстые белесые
веки. - Этот самый Хенри Фонд погубил наш генофонд.

- Сволота!.. - Павел Иванович, наконец, не выдержал и заверещал
мальчишеским голоском, как и в прошлый раз, вскакивая и биясь, будто под
сильным электрическим током, и не умея сесть из-за этого напряжения, хотя
его тут же потянули справа и слева за руки дружки. - Фофаны!.. Все
пропало!.. Нет уважения! Нету счастья!.. веры!.. Предатели в Кремле!
Вредители!

- Тихо-тихо!.. - рывком опустил его за штаны на стул Платон. - Это наши,
русские дела... Ты ему зачем?! Он-то при чем?!

- А при том!.. - Павел Иванович, размахивая руками, хотел было снова
подняться, да закашлялся до взвизга и до соплей. И тут словно только что до
Генки "Есенина" дошла его собственная беда - он заблестел розовыми слезами,
забормотал-замекал:

- Вот вы... иноземец... смотрите, думаете: зачем мы себя губим? А смысла
нет жить дальше. Я вот всю жизнь с Танькой... уже не люблю... а уйти не
могу - нельзя... Русь под Богом стоит! - Генка наотмашь перекрестился,
нечаянно задев рукой по носу стонущего от истерики Павла. - Сам мучаюсь,
баба моя мучается... а нельзя! " А годы уходят - все лучшие годы..." Где
там соловьи - их нету в Сибири! Только в книгах. И счастье только в книгах!
Мы верили книгам. - Он рыдал, перекосив рот. - Только книгам! Мы самый
читающий народ. А пришли к чему? Обман, все обман!..

Платон нахмурился и, потянувшись, по-отчески потрепал Генку за локоть.

- Ну, хва, хва, парень... Френсис сам грамотный, сам, небось, много читал.
Достоевского. Я о себе скажу. - Платон повел скошенными могучими плечами. -
У меня и дети есть, и внуки уже... Все у меня есть, Френсис... А когда у
человека все есть, он начинает задумываться о главном. И я задумался о
главном - о жизни и смерти. И чем больше думаю, тем больше пью. - Он
вытряхнул себе в стакан последние капли из темной бутыли и слил в темную
улыбающуюся пасть. - Я философ, Френсис. Да нынче каждый в России философ!
Нас кормили даже в лагерях марксизмом. И я тебе, Федя, так скажу: в самом
деле, порой жить не хочется...

- Но почему?! У вас такие возможности... - забормотал Френсис, поправляя
очки и недоуменно глядя на толстяка. - Здоровье... талантливый народ... Вы
же сами?.. Про реку я говорил.

А на днях, смотрите, - плот на берегу горит... разве мало сухостоя? Такой
кедр напиленный лежал... как розовый мрамор... я бы даже купил, если бы
сказали...

- Всех сжечь... - пробормотал Павел, не поднимая головы. - Всех, всех. Все
суки.

- Ну-ну, ты че, Пашка?! - Платон повысил голос.

Генка рассмеялся.

- А в Николаевке, вот, недавно... тоже спалили... шибко богато жил,
говорят, падла... всех обобрал...

- Вор? - попытался уточнить Френсис.

- Да ладно, чего ты, - ухмыльнулся Платон. - По пьянке опять. Отстроится. А
вообще, народ иной раз правильно обижается... кому-то землю по блату лучшую
дают... кредиты... А ведь это наша общая земля... верно Пашка говорил -
общие деньги...

- Но не всегда же! - вдруг вырвались страстные слова и у англичанина. -
Есть же своим хребтом, своим горбом?!. Есть же своими честными руками
работающие люди и много зарабатывающие!

Их тоже - жечь?!

- Тоже... - еле слышно прошелестел бывший капитан, утыкаясь белым крылышком
седины в стол.

- Упаси бог!.. - загремел басом Платон и выпрямился на стуле. - Вы чего,
хлопцы?! Еще понапишут про нас в их газетах... Мы что,
продотрядовцы-чекисты, что наших дедов грабили да сюда ссылали?..

- Да мы ниче!.. - непонимающе лупал глазами Генка.

Платон ткнул пальцем через стол на Френсиса:

- Ты прав, прав! За тобой культура... это как газоны растить... Примерно
так. Ты нас стыди, стыди... А мы тебя, между прочим, охраняем от проезжих
бичей... но это тебе необязательно знать! Если не дай Бог, это ж позор на
наше село, на всю Россию... Мы, может, у тебя учимся жить... жизнь
по-новому любить... Только боюсь, не поздно ли?.. Мы же после трех
революций все тут обреченные... Самолеты падают. Военные склады взрываются.
Катастрофы за катастрофами... Конец России! - И Платон провел рукой по
утопленным в желтые ямки глазам.

И как по команде, Генка с Павлом Ивановичем, вскрикнув, оба заплакали
навзрыд, словно дети, которым родитель сказал: поплачьте, тогда конфетку
дам... Френсис уже стал кое-что понимать в играх этих легко возбудимых и,
наверное, вправду конченных людей. Но ведь не выгонишь?

- Эх, эх... - бормотал Платон. - Кто душу русскую поймет?..

- Он тоже перекрестился. - Душа русская, она, брат, всех жалеет ... сама
умирает, а всех понимат... Мы же Африку поддерживали... Кубу... да и сейчас
то этих, то тех!.. А самим нам уже ничего не надо! "Гори-ит, гори-ит моя
деревня, гори-ит вся ро-одина моя!.."

Френсис обнял плачущего Генку. Тот задышал ему, икая, в самое ухо:

- Откровенно скажу, Федя, грешен... блядую на стороне, а бросить не могу...
вот и пью... Скажешь: лучше бы ты бросил, она же наверняка чует?.. Да в том
и беда - обожает. Вот и пью. И вся Россия вот так... с нелюбимой властью
восемьдесят лет... вот и хлещем - все веселее! - И дурашливо прокричал. -
Ленин, Сталин и Чубайс проверяют аус-вайс!

Англичанин уговорил гостей выпить еще и налил им из дареной чекушки
пахнущей ацетоном водки. И уже было часов одиннадцать ночи, когда, наконец,
три сельчанина, поддерживая друг друга, уронив стул и тарелку с окурками на
пол, поднялись из-за стола и побрели домой - сквозь морозную, ясную,
многозвездную, как старинная русская сказка, ночь. В прежние годы,
наверное, в эту пору рыдала бы от счастья гармошка, летели посвистывая сани
по дороге с лунными тенями, брякали колокольца... Но в нынешней ночи было
пусто, только глухо взлаивали по дворам собаки - полуволки-полулайки - и
где-то в стороне железной дороги стреляли и стреляли в небо красными
ракетами... Видимо, свадьба.

Но гости от Френсиса ушли не просто так (хоть и были пьяны) - взяли слово,
что добрый иноземец посетит их семьи с ответным дружественным визитом.

- Да, - кивал долговязый Френсис в сенях. - Да. Спасибо.

Когда он вернулся в столовую, набитую синим дымом махры, там уже стояла его
бледная, востроносенькая жена. Укоризненно глянув на него, покачала
головой:

- Милый, ну зачем, зачем ты согласился к ним пойти? Это же нелучшие люди...
основной народ и уважать не будет... Да и придется с собой что-то взять...
они же уверены, что мы миллионеры... Уже привыкают... постепенно начнут
шантажировать...

- Да о чем ты?!?. - Френсис махнул рукой. Конечно, жена права, но отказать
он им не смог. Лучше дружить с ними. Сказать правду, он уже чего-то теперь
опасался. И ему хотелось попристальней заглянуть в глаза этих людей,
возможно, самых ничтожных, но и самых страшных людей села Весы... Сам лез
им в пасть.

И когда на следующей неделе он посетил дом Платона, могучий дядька упоил
его теплой самогонкой собственного изготовления, отдававшей дымком,
сахаром, обманчиво некрепкой на первый вкус.

Наливал и подливал, напевая рваным басом старинную казацкую песню "Горят
пожары" ( и чего он ее вспомнил?!), и, щекоча огромной, как подушка,
жесткой бородой, целовал англичанина в уста:

- Поймешь ли ты, друг, поймешь ли нас, русских?! Я тебе то скажу, чего
никому... в молодости меня пытали, кто отец мой, дед. Отец - коммунист на
флоте, в Петропавловске-на-Камчатке, а его расстреляли, будто он убийство
Кирова готовил... А дед еще раньше в Китай ушел, был дружен с Александр
Васильичем... - Старик прошептал Френсису на ухо. - С Колчаком! - И чмокнул
в ухо. - Сталин пообещал всех простить, дедуля вернулся - его тут же в
Москву - и к стенке. Ну, как я могу любить власть, даже если она сейчас
иначе называется?.. Начальники-то те же! Мы лет на сорок повязаны, пока они
не сдохнут и дети их красной икоркой не задавятся... Так как же русский
человек может тверёзо жить?!

Френсис неловко отвечал:

- Все-таки берегите себя... вы же глава семьи, на вас равняются...

- Это верно, - охотно соглашался пузатый Платон. - Но меня и на них хватит.
- Он шлепал по спине полную, румяную свою жену-старуху и подмигивал. -
Анька?!. Но и гость наш не промах!.. глянь на него... на вид... а с деревом
умеет обращаться... он подарки принес - это же он сам вырезал тебе
ложки-поварешки! Где внучка моя?! Ну-ка сюды ее! - И гульгулькая, тыкал
темным пальцем в грудь маленькому существу, спешно принесенному нагишом из
соседнего, сыновнего дома. - Смотри и запоминай, Ксения Михайловна! Этот
иностранец спасет нас своим примером! Я мало кого уважаю, а его зауважал! -
И крохотное дитя смотрело на смущенного дядю в очках чудными бессмысленными
глазами.

Френсис вернулся домой заполночь, хватаясь за стены. Потрясенные его видом
жена и сын вынуждены были раздеть его, тяжелого, как обрубок кедровой
лесины, на ковре в большой комнате с камином и перенести на кровать.

- Ну и папа, - сказал Ник, морщась. - It is impossible. Невероятно.

- Тебе худо? Чем они поили тебя?! - спрашивала Элли. - Дать что-нибудь?

- Только твой поцелуй... - пытался шутить Френсис.

- Зачем ты с ничтожествами дружишь? Чтобы я больше их не видела!.. Эх,
говорила я - надо было нам на Север ехать... там народ мужественный,
хороший...

- Но там восемь месяцев ночь... - вздохнул мальчик. - Мы бы быстро потеряли
зрение.

- Главное - не потерять веру в капитализм, - пытался шутить Френсис. Он
стонал и всю ночь пил воду...

Но ему, посетившему дом Платона, дня через три пришлось побывать еще и у
Генки "Есенина". Френсиса поразили грязь и бедность в избе молодой еще
пары. Под потолком криво висела голая лампочка. На стене красовались Сталин
и Есенин. Печь давно не белилась и стала серо-желтой. Жена Генки Татьяна,
красивая белокосая женщина, с полной грудью, в рваной кофте, сама пьяная,
сидела, уткнувшись в углу - может быть, от стыда - в экран старого
телевизора. Генка, непрерывно болтая, угощал иностранца малосольными
хариусами, усохшими и плотными, как гребенка. И умолял выпить еще
"российской", магазинной. И Френсис, давясь, пил.

- Я тебе одному правду скажу... - бормотал Генка, оглядываясь на жену. -
Вот, при Таньке-Встаньке... это когда я заболел... на снегу уснул, а она в
слезах дома лежала, не вышла посмотреть... ну, устала баба... вот и
отморозил я все эти дела...

- Тогда извини меня, - тихо отвечал Френсис Генке. - Получается, не ты ее
не бросил, а она тебя?..

- Да как она может бросить?! Ей уж за тридцать.

Френсис хотел что-то сказать, но только вздохнул и положил руку на плечо
Генки. А тот вдруг, покраснев, залопотал что-то невразумительное, выскочил
в сени, вбежал с топором, подал Френсису и плашмя лег на пол.

- Смотри!.. - замычал жене. - Глянь сюда!

- Чего тебе?.. - неловко улыбаясь и играя плечами перед гостем, спрашивала
она.

- Никому не доверяю, а ему доверяю! Он добрый, добрый...

Вот моя шея, друг Федя... если виноват в чем, руби!

- Ну, не надо, ну, хватит... - тяжело смутился Франсис и отнес топор
подальше, в чулан, за дверь.

На поход к Павлу Ивановичу у англичанина уже не хватило сил - шляясь по
морозной ночи в распахнутой дубленке с новыми друзьями, выслушивая их
проклятья, афоризмы и речи о гибнущей России, Френсис сильно простудился и
вскоре слег с температурой 39.

Полупьяная троица пришла было навестить щедрого друга-иноземца, но в
воротах встала, как столбик, жена. Она тихо и твердо молвила вполне
по-русски:

- Пожалуйста, оставьте нас в покое. На этом все.

- Н-ну хорошо... - то ли с угрозой, то ли растерянно ответил их главарь,
пузан в бороде, и три человека медленно, оглядываясь, потащились к огням
своих изб.

И после этой встречи семья Френсиса долго не видела знаменитых пьяниц села
Весы.
  
  

   4.

Но как-то после Нового года Элли пошла в сельский магазин за хлебом и
вернулась бегом, перепуганная. Сбросив турецкую шубейку, изукрашенную
цветами на спине, она пошепталась с Френсисом, родители отослали сына в
мастерскую и, закрыв двери, сели держать совет.

- Как можно точнее, что ты слышала, - потребовал Френсис.

Выскочив из дома на мороз (а Элли всегда, можно сказать, не ходила, а
неслась стремглав), встречая по дороге местных сельчан, она удивилась, как
странно все они на нее смотрят.

Кто-то из женщин вовсе не ответил на кивок. А некоторые разглядывали Элли
отчужденно, будто в первый раз видели. "Господи, да что случилось? -
недоумевала она. - Может, из троих алкашей кто-то умер, и теперь мы
виноваты?.."

Все прояснила продавщица Лида, смуглая казачка с золочеными зубами ( к
счастью, в магазине больше никого не осталось, поскольку малининский хлеб
разобрали):

- Ой, а че же вы стеснялись?.. Таились-то зачем?.. - Оказывается, она была
в Малинино, и там между делом у нее спросил на оптовой базе один из
начальников, как, мол, в Весах поживают Николаевы, хорошо ли прижились.
"Какие Николаевы?" - естественно, удивилась Лида. "Как какие? Ну, которые в
новом дома, у плотбища." - "Англичане?" - "Да какие они англичане... ну,
жена вроде когда-то где-то переводчицей работала..." - "Да быть того не
может, - возражала Лида. - Они еще вчера ни тятя, ни мама выговорить не
умели." - "Да говорю тебе, на новый год у заместителя главы администрации
французское винишко пьем, он и рассказал! Говорит, от отчаяния, видать, на
такую придумку пошли... их уже в двух районах жгли... один год мельницу
строили - столько денег вбухали, а кто-то подпалил... Под Енисейском
взялись собак для охраны да лис разводить, красных крестовок... и снова
нашлась завистливая душа - отраву подсыпала... Мне их Николай Иваныч из
сельхозотдела сосватал... Но у нас-то, я говорю, никто не обидит! И ведь не
обидели?!"

- И чё вы молчали?! - повторила радостная Лида. - Таились вовсе ни к чему.
Народ у нас хороший.

Эля старательно рассмеялась, оглядывая полки со "сникерсами" и коробками
овса "Геркулес", и как бы безразлично пояснила:

- Да это сынок у меня, изучает язык... мечтает поехать в Кебридж, что ли...
а нам все одно. Мы же домоседы, никому не мешаем... Феликс свои поделки
режет, я за машинкой сижу... Жаль, что хлеба-то нет.

- Так и быть, отдам из своих... - засверкала глазами Лида и протянула Эле
теплую еще, с оранжевым верхом буханку. - Бери, бери!

- И ты всем тут же рассказала? - спросила Эля, машинально отбрасывая свои
руки за спину и все же заставив себя принять хлеб. - Ну и правильно! Мы
сами уж собирались... в мае, когда год исполнится.

- И она пошла-побежала домой почему-то мимо до роги, по белым от солнца
сугробам, не видя ничего и продолжая нести на лице улыбку, чувствуя, как
мороз ломит ей зубы.

- Вот так, Феликс!.. - и Эля заплакала.

Муж выслушал жену, кивнул и закурил. Давно он не курил.

- Это все твои игры! Твои глупости! Твой бред!..

- Н-да. - Френсис поднялся и стал ходить взад-вперед, как он делал всегда,
когда случались неприятности. - "Я миленочка люблю. Я миленка утоплю. И
кому какое дело, куда брызги полетят?!"

Это Николай Иванович растрепался. А ведь обещал.

- Господи, был ты ребенок и остался!.. Неужели не было понятно, что все
равно просочится?.. Вы же, мужики, трепачи хуже баб! Да и смысл?.. Мельницу
нам не потому погубили, что русские... а только потому, что ты похвастал,
какой доход она даст... Надо прибедняться, Феля, я тебе всю жизнь говорю.
Надо быть смиренней, смиренней! В бывшей соцстране зависть - страшная
сила!.. А ты вечно:"Я это сделал, я это мигом сообразил!.." Талантливый, да
еще хвастливый! Кто это вынесет?!

Феликс угрюмо молчал. Лицо у него осунулось, постарело, словно он утром
плохо побрился. И шотландская бородка придавала ему теперь вид не
джентльмена, чего он добивался, а неряшливого типа, вроде современного
рок-певца или базарного торговца.

Эля вскочила и, оглядываясь на дверь, зашептала:

- Прости, но я думаю - нам надо срочно, срочно уезжать! То, что узнали
сельчане, их озлобит. Это же понятно.

- Но почему?! - закричал Феликс. - Что мы им плохого сделали? Я раздаю
игрушки бесплатно во все праздники... лес не воруем, я покупаю... в речку
отходы не валим...

- Лучше бы воровали... и сор выбрасывали, как все... были в дерьме, как
все...

- Что ты говоришь?.. Как ты можешь?!

- Не знаю. - Эля словно споткнулась. - У меня предчувствие.

Сегодня любой повод, выделяющий людей, вызывает одно чувство - злобу. - И
шепотом повторила по-английски. - From day to day...

Муж пожал плечами.

- Бог любит троицу. Нам здесь должно повезти...

Но через день случилась первая неприятность - заболел Фальстаф. Пес лежал
на истерзанном, измятом снегу возле конуры, закатив глаза и хрипя. Явно был
отравлен. Рядом валялась кость с клочком мяса. Он никогда не брал еду из
чужих рук, но это лакомство кто-то перебросил через забор - и пес не
удержался ( может, решил, что кость оставил хозяин?..). Белое пятнышко над
левым глазом дергалось. Пес околел к вечеру.

Собаку похоронили - и той же ночью на воротах кто-то вывел огромными
черными буквами:"Предатели Родины сколько вам заплатила ЦРУ?"

Феликс с сыном замазали надпись охрой, на досках буквы сделались почти
неразличимы, но Феликс понимал: это лишь начало.

Николаевы перестали выходить на улицу. У Эли было несколько трехлитровых
банок муки, она за хлебом больше не бегала - пекла блины. Корова Таня
давала молоко, стало быть, имелись в наличии и масло, и сметана - можно
было прожить.

Но неожиданно среди ночи во всей усадьбе погасло электричество. Неужели
опять в селе сожгли трансформатор?! Кто-то включил огромные спирали в
каменке своей бани, разумеется, минуя счетчик? Но у ближайших соседей, за
кедрами и оградой, окна светились. Николаевы зажгли свечи, и взяв фонарик,
Феликс покрутил пробки счетчика - здесь все было в порядке. Потом выбежал
на улицу обследовать ближайшие столбы. Провода были на месте, нигде не
свисали, и на них не были наброшены другие, которые могли бы вызвать
замыкание.

К утру у Николаевых потекли холодильники. Для освещения можно было бы
использовать динамомашину над баней, собранную Феликсом еще в областном
центре из отходов военного завода, но пропеллер не вращался - сияла тихая
морозная ночь.

Феликс утром снова вышел к столбам - кажется, все на них, как должно быть.
Хотя снизу толком не разглядеть. Электромонтера вызвать из Малинино? Но
Николаевым было известно - единственный телефон, стоящий в доме фельдшера
Нины Ивановны, уж месяц как не работает. Сесть на трактор да поехать за
ним? Но трактор не завелся, промерз.

Феликс, задрав голову под проводами, стоял и размышлял. Эля дрожала в
воротах.

- Это они, они, твои друзья-алкаши.

- Быть не может. Им не долезть до проводов. Кто-то другой подхимичил. - И
Феликс наивно пробормотал. - За что?!

- За все, - был ответ. - А сейчас они ждут, что ты потащишься к ним с
поклоном... мол, помогите... Конечно, уж бутылкой не обойдешься, слупят не
один миллион!..

- Я к ним не пойду, - отрезал Феликс. Он вернулся во двор, решив сколотить
длинную лестницу (не снимать же с крыши?). Перебрал все имеющие в наличии
доски, жерди и не нашел подходящих крепких слег. Пойти, срубить в тайге
пару пихтенок? Передумал, взбежал в мастерскую и, шлепнув себя ладонью по
лбу, быстро и ловко смастерил из старых коньков сына и мотка колючей
проволоки некое сооружение, которое позволит - он был в этом уверен -
подняться по столбу к изоляторным чашкам.

- Не смей! Сорвешься! - запрыгала рядом жена. - Ты тяжелый!

- Я залезу, - предложил молчаливый Ник и снял с ушей наушники. - Мне это
нетрудно. Dixi. Я сказал.

- Что?! Да вы что?! - возопила маленькая, обычно хладнокровная женщина и
толкнула задумавшегося мужа в плечо. - Убить его хочешь?! Нет!

Но мальчик уже, сунув в карман проскогубцы, надев толстые кожаные перчатки
и повесив на локоть моток проволоки, получив все инструкции от отца, шел за
ворота.

Он карабкался по столбу, а Феликс бегал вокруг и руководил.

Стоя поодаль, на их действия смотрели с ухмылкой сопливые мальчишки из
села.

- Па!.. - закричал сверху сын. - А тут... тут полиэтиленовый пакет!
Проволока отмотана и на этот мешок намотана! Вот и нет контакта! Не
поленились же!..

Когда через полчаса, старательно улыбаясь (точь в точь как отец или мать),
замерзший Ник сполз со столба, Феликс в сенях включил линию - и в доме
загорелись лампы, зажурчали холодильники, заговорил телевизор.

Эля подбежала к своему мальчику и, словно после долгой опасной разлуки,
стала его тискать, целовать. Сын смущенно оглядывался на отца. Он отделался
небольшими царапинами - при спуске колючая проволока завернулась и порезала
через джинсы с трико до крови кожу на ноге. Но обнаруженная ранка была тут
же заботливой мамочкой обработала при помощи йода и замотана марлей.

Вечером Феликс зарядил ружье холостыми патронами и демонстративно постоял с
полчаса на улице, возле ворот.

Но только сели ужинать возле горящего камина, как за окном послышался скрип
снега, раздались пьяные, натужные крики:

- И не выйдет, не скажет: простите, мужики! Бежал от прокурора!

- А я-то ему поверил! Как Берии, не отказал в доверии...

Топор дал в руки - мол, бей! А он лыбится!..

- А я душу ему раскрыл - а он в душу наплевал!.. Внучке говорю: вот
иностранец... А он такой же иностранец, как ты Пашка - папа римский!

- Кровососы, бля!.. Не видать им покоя на русской земле!

Они свистели на улице, улюлюкали, испускали всевозможные звуки, падали,
хохотали... Семья Николаевых включила громко Моцарта - двадцатый
фортепианный концент - и пыталась ужинать.

На следующее утро Феликс выглянул за ворота - никаких надписей на заборе не
было. Николаевы несколько успокоились.

Прошло еще двое суток.

На рассвете в субботу сын, не постучавшись, вбежал в спальню к родителям:

- Папа, мастерская!..

Френсис вскочил, бросился полуголый к двери, ведущей в рабочее помещение,
отворил - оттуда густо повалил дым, что-то трещало и сверкало красным. Эля
закричала.

- Не бояться! - Феликс быстро одевался. - Сейчас сообразим.

- Горело с дальнего угла - там зияло разбитое окно. Видимо, в него
забросили бутылку с бензином. Пламя текло по деревянному полу и кое-где
желтые змейки почернели - прихватилось дерево.

Стол с медовокрасноватыми заготовками был охвачен прозрачным пламенем - или
это играл отсвет? Пожар начался, судя по всему, не более получаса назад,
Николаевы не почуяли дыма лишь потому, что дверь в мастерскую закрывалась
плотно, а ночной хиус был как всегда из урочища - запахи относило во двор,
к тайге. Если бы жив был Фальстаф, он бы завыл. А корова, возможно, и
мычала в стойле, но хлев располагался в дальнем конце двора.

За водой бежать к реке, долбить прорубь не было необходимости - у
Николаевых вода имелась своя. В предбаннике еще летом Феликс пробурил
скважину и поставил электронасос "Аза". Вот только не купили (глядя на
зиму-то к чему?!) длинного пожарного шланга. Да и тонких резиновых не
удосужились приобрести - садом решили заняться на будущий год. Придется
бегать с ведрами. Быстрыми жестами своих длинных рук Феликс утвердил Элю
возле насоса, мальчика погнал с ведром воды на чердак - чтобы пламя, если
оно прорвется через щели наверх, не подожгло стропила и неизбежный
плотничкий мусор. А сам, схватив ведра (пока Эля заполняет два других),
понесся по лестнице - через основной дом - в сени налево - и через
распахнутую дверь - водой, превращающейся в пар, - на станки, на полы...

К счастью, минут за десять удалось погасить огонь. Обгорел подоконник окна,
через которое забросили "гранату Молотова", угол рабочего стола, пламя
подпортило деревянные поделки, но пол остался цел (только с черными розами
кое-где), не говоря о потолке - его лишь лизнула красная стихия. На всякий
случай Фелиекс самолично поднялся на чердак, где продолжал стоять, трясясь
от возбуждения, Коля с ведром воды в руках.

- Все нормально? - спросил отец.

- Да. Только мне показалось... - мальчик показал рукой. - Туда вместе с
дымом что-то вроде розовое скользнуло...

Хоть на крыше гореть и нечему, Феликс откинул верхнее окно, обитое жестью,
и вылез наверх, но на морозной пленке поскользнулся - и сполз на ногах,
размахивая руками ( ведро отбросил), до самого края, до водосборного ребра
и там, наконец, не удержавшись, грохнулся лицом вперед, порезав пальцы о
жесть. Но с крыши не слетел. Медленно встал и вернулся на чердак.

- Всё о кей.

И только сейчас увидел, что, несмотря на мороз, он бегал с ведрами без
перчаток.

Николаевы никакой помощи со стороны, конечно, не дождались.

В селе Весы не было пожарной команды - люди в случае беды спасались сами.
Конечно, родня помогала родне, соседи соседям. Но к дому странных новых
поселенцев никто не подбежал, не предложил подсобить. Только вновь на
улице, метрах в ста переминались на сугробах мальчишки и смотрели, как над
домом поднялся было черный дым и вскоре, став серым, развеялся...

К вечеру горе-англичане протопили баню, вымылись. Пока мылись родители,
мальчику было дадено ружье с холостыми патронами и разрешено стрелять в
любого подозрительного человека, кто будет шастать у заборов.

 

Среди ночи Эля и Фелиск выпили красного подогретого вина и только сейчас до
них дошло, какой беды они миновали. Если бы бутылка с бензином была брошена
не на рассвете, а в полночь, они могли бы во-время не спохватиться... Эля
плакала, сморкалась в платочек, пыталась улыбаться и снова плакала.

- Все, все. На этом все. Я больше не выдержу. Третий раз с нуля начать уже
не смогу. Надо по-быстрому все распродать и - уедем...

- Почему?!

- Ты сам знаешь, почему. Нам здесь не жить. Поедем к моей маме в
Крутоярск-двадцать шесть. Там, в зоне, никто не тронет.

- А что я там буду делать? - застонал Феликс.

- Придумаешь. Ты талантивый.

- За медные деньги паять никому не нужные микросхемы? Мед разводить нельзя,
химия, все отравлено... хлеб сеять негде... рыбу ловить не советуют -
светится... Что мне там делать? Матрешки резать?

Эля плакала, Френсис курил. Мальчик лежал в соседней комнатеке и продумывал
свои уже почти взрослые думы. Он обязательно поступит в Кембриджский
университет, он будет учиться и работать, заработает денег... Он пригласит
маму с папой в Англию, пусть они вместе с ним поживут года два-три, пока на
родине дикий капитализм не перерастет в цивилизованный... Тогда здесь и
отцу с мамой найдется применение - они же очень талантливые.

Наутро Феликс чернее негра собрался в Малинино. Они с Элей договорились:
Феликс даст в тамошнюю газету объявление, что их усадьба срочно продается (
вместе с коровой, моторной лодкой, трактором в гараже и пчелами в подвале),
а районных начальников попросит весной перевести их на вертолете в верховья
Кизыра, ближе к гольцам Саянским. Там, где никого, кроме медведей (даже
охотничьих избушек там нет), они построят дом и будут жить. А разбогатеют -
со временем сами купят вертолет.

- Ты у меня прямо Ленин, - шептала, утирая слезы, Эля. - Мечтатель! Ну,
хорошо, хорошо... O, Good Lord!.. Только бы скорей отсюда... Если до весны
найдется покупатель... И если Николай Иванович снова поможет со
строительством.

- Поможет! Потому что предатель, растрепался! Я еще с ним буду иметь
разговор!

Феликс ушел к железной дороге, Эля с сыном остались дома.

В Малинино, в здании бывшего райкома партии под трехцветным флагом, длинные
коридоры были покрыты темнокрасной, вытертой до нитяной основы ковровой
дорожкой. Но на дверях блестели новенькими золотыми буквами фамилии
начальников. К главе администрации

Феликс решил не соваться, он вспомнил - продавщица Лида что-то рассказывала
про заместителя главы... Заместителей оказалось в этом здании трое.

- Скажите, пожалуйста, - спросил Феликс у проходившей мимо хмурой женщины с
бумагами в руке. - Кто из замов отвечает за еду, что ли?.. снабжение?.. -
Он совершенно отвык за год от казенной речи, с трудом слепил фразу. Но
девица поняла.

- Кутаков.

Секретарша Кутакова, молодая розовая девка с голыми руками и ногами, с
сигареткой в красных губах, очаровательно улыбаясь, сказала Феликсу, что
шеф очень, очень занят. Феликс с досадой почесал бородку и вдруг нашелся:

- Передайте, это, мол, русский англичанин... Он поймет.

В глазах секретарши мелькнуло удивление, она, кажется, что-то вспомнила...
Да и быть не может, чтобы они здесь не судачили о странных новопоселенцах в
селе Весы!

- Щас!.. - Девица скользнула, как спрут, всем своим розовым телом
одновременно в дверь к начальнику и через секунду выплыла, с любопытством
глядя на долговязого посетителя в дубленке и унтах. - Проходите, Олег
Иваныч примет вас.

Заместитель главы администрации, смуглый человек с усиками, очень похожий
на таджика или узбека, но судя по фамилии русский, стоял возле сейфа и,
сконфуженно расплывшись в улыбке, раскинул руки как бы для объятия:

- Дорогой наш подопечный!.. Лучше поздно, чем никогда!.. - и сведя руки,
даже неловко хлопнув в ладоши из-за того, что Феликс запоздал протянуть
свою руку, он продолжал. - Слышали!.. Вот мерзавцы!..

Он, видимо, чувствовал свою вину. И откровенно побаивался небольшого, но
все же областного начальничка с плечами, как у баяна на свадьбе. Ведь
Николай Иванович Ярыгин наверняка просил их здесь приглядывать за
"другарем", помогать. Да вот, не уберегли от неприятности. Кутаков слушал
Феликса ( про объявление в газете, про новый переезд) и кивал, как
заведенный.

- Вы... вы еще нашему общему другу не сообщали? Про вчерашний поджог? И не
надо! Мы тут все сделаем... покроем, так сказать, ущерб...

- Да не стоит, - скривившись от неловкости, отвечал Феликс.

Он принялся протирать очки. - Вы мне помогите только в Саяны летом улететь.

- Обязательно! Непременно!

- Это же тоже ваш район?.

- Наш, наш! С этой, западной стороны - наш, - отвечал заместитель главы
администрации. - И не о чем не беспокойтесь! Отправим с гляциологами...
бесплатно отправим... а объявление в хазету я сам лично продыктую! Сейчас
же! - И смуглый человек с усиками, очень похожий на таджика или узбека, но
судя по выговору украинец, проводил гостя до второй, коридорной двери.

 
  

   5.

Но когда к ночи Феликс вернулся домой, он с замершим сердцем увидел на краю
села грязнорозовое облако света и свой заплот с воротами, лежащие на снегу,
черные, затоптанные. Само жилье стало вдруг низеньким - лишилось второго,
деревянного этажа, потеряв и крышу, и застекленную башню, где так и не
успел Феликс оборудовать себе "монплезир" - уютную спаленку для летнего
времени... А у первого этажа внешние пожарозащитные стены в полтора кирпича
устояли, но в проломы окон было явственно видно - внутри все выгорело.
Впрочем, кое-где огонь еще скалил красные зубы.

Феликс пробежал во двор - пожар уничтожил и мастерскую, спасенную вчера, но
пощадил расположенные в стороне баню и хлев с коровой. В воздухе вились
проснувшиеся, вылетевшие из подвала пчелы - или это Феликсу показалось?
Наверное, клочья сажи.

Эля в шубейке и в шерстяной, воняющей пламенем шали, с какой-то палкой в
руке, и сын молча замерли на улице, вокруг них валялись на грязном снегу
постели, сумки, ведра, сапоги, костюмы с вешалками, подушки...

Увидев мужа, Эля, заикаясь, задергала горлом - не смогла и слова сказать.
Феликс сунулся было прямо в дымящийся зев раскуроченного огнем дома, но
махнул рукой и отвернулся.

Сын, исподлобья, с немальчишеской ненавистью глядя на село Весы, рассказал
отцу, как среди бела дня - они с мамой как раз обедали - подкатил трактор,
и люди с обмотанными в кашне мордами стали стрелять из ракетниц прямо по
окнам... заряжали и стреляли... выстрелили раз двадцать... Мама и сын легли
на полы, а когда вскочили (трактор уехал), дом уже горел. Мама побежала за
водой, скатилась по лестнице, вывихнула щиколотку. Без Феликса потушить не
удалось - огонь был бешеный, так, наверно, горит напалм (замечание сына).

Никто из сельчан не прибежал помочь, только продавщица Лида с новым своим
воздыхателем - азербайджанцем Мусой - постояла у ворот. Он и снял ворота, и
забор перед окнами повалил, ожидая, видимо, приезда пожарных, да откуда в
тайге пожарные?

Выслушав сына, ни слова не сказав в ответ, Феликс принялся таскать
спасенные мокрые вещи в баню. И опомнившись, ему принялись помогать Эля и
Коля. Завтра, днем, можно будет посмотреть внимательней в доме - вдруг что
сохранилось из металлических предметов. К счастью, пламя не проникло в
гараж, за толстую кирпичную стену, трактор, какой он ни есть, все же,
видимо, цел.

Хоть на продажу пригодится...

Электропроводка выгорела, света не было и в бане, но здесь стояли в банке
свечи и лежал спичечный коробок. Эля зажгла свечи, и семья стала
располагаться на ночь.

В бане было тепло еще со вчерашней топки и сухо.

Сына положили на полок - его трясло - а сами легли на чистые лавки. Но едва
Эля потушила фитильки, как на улице заскрипели по снегу колеса, замяукала
по-модному машина, замигали фары.

- Кто там еще?.. - Феликс набросил полушубок и, прихватив топорик, лежавший
в углу, возле дров, вынырнул в темноту. - Товарищи мародеры подоспели?

Из "Нивы" неловко вылезал задом в огромном тулупе Николай Иванович. Он
посмотрел на Феликса, его широкое масленистое лицо кривилось - он был пьян.

- Сучья порода!.. - загремел он, сжимая кулаки. - Бляди!..

Я сам сожгу все это село!.. Слабо?! Я-то еду насчет мастерской
разобраться... скажи, Санька?! А тут уже Сталинград?.. Где?! Где этот
Платон, бригадир бывший... он - заправила, мне всё доложили... Саня! - Он
заорал шоферу, находившемуся от него в полуметре, тонколицему парню в
пятнистой меховой куртке. - Ну-ка, афган, сюда их!.. Этот возле клуба
живет, на воротах две рыбки из дерева... Я его... я из него русалку
сделаю!.. По дороге других прихватите!

- Да что теперь, - пробормотал Феликс.

Но водитель, бесстрастно кивнув начальнику, газанул на всю деревню и
укатил.

- Теперь так, - обратился городской гость к Феликсу. - На сколько
застрахован дом?

- Ни на сколько, - отвечал хозяин пепелища. - Денег же больше не было, я
трактор купил, ульи.

- Мудила! - завопил Николай Иванович на друга. Во мраке двора возникла
хромая, закутанная в одеяло Эля - беспокоилась за мужа. Узнав Николая
Ивановича, остановилась поодаль. - Извините... это я по-русски, не знаю,
как по иностранному... Почему у меня не попросили?!

- Пойдем туда, - кивнул в сторону бани Феликс. - Чего на холоде стоять?

Николай Иванович, отвернувшись, гневно сопел. Наверно, слухи не без него
родились, где-нибудь на людях пошутил, проехался по мнимым англичанам,
устроившимся на жительство в таежном Малининском районе, но признать за
собой вину было ужасно обидно.

Разве не он, Ярыгин, привез сюда Николаевых, разве не он организовал работу
плотников из полувоенной фирмы, с ближайшего "почтового ящика", разве не он
обходил село со спиртным в рюкзаке, предупреждая, чтобы не обижали гостей?
Но он понимал и то, что замкнутым староверам было все равно, кто приехал и
надолго ли (коли разрешили поселиться, чего зря воздух языком молотить?!),
лишь бы новые люди не лезли в душу, а главное - не посягали на их
налаженный быт. А вот алкаши... чем больше с ними якшаешься, тем хуже. А
Николай Иванович уже знал - "сарафанное радио" доложило - отпетые
бездельники и болтуны села Весы не раз и не два приходили к Феликсу, и
вместо того, чтобы гнать их с порога, он, милый интеллигентный человек,
терял с ними драгоценное время, угощая их и слушая бессмысленные речи о
России, видимо, наивно полагая, что истинный англичанин должен все это
выслушать, памятуя европейские бредни о загадочной славянской душе.

- И вообще, что это была за идиотская выдумка - выдать себя за англичан?! -
Он обратился к Элле, дрожавшей в глубине двора.

- Он и в институте был таким же наивным, веришь?! Мог дать в долг... из
нашей нищенской "стипы"... стоило только просящему намекнуть, что тот
какую-то гениальную теорему придумал, но по слабости своей, из-за голода
вспомнить не могёт... Или - собирается свататься к девушке, да нет денег на
цветы... Этот дает, а сам ночами цемент грузит в порту...

- Хватит, - отвернулся Феликс и засунул, наконец, топорик ручкой себе за
ремень брюк. Пальцы мерзли. Спрятал руки в карманы шубейки. - Хватит.

- Понимаю, от отчаяния на эту глупость пошли... и я, дубина, поддержал...
Он и в институте вот так - то стенгазету выпустит... я же комсоргом был...
Да где же, где эти бандюги, урки сраные?! - Николай Иванович выхватил из-за
отворота тулупа наган и, не успел Феликс остановить его, жахнул в воздух. И
будто мгновенно послушавшись этого сигнала, из-за кедров и чужой изгороди
показалась с прыгающими шарами света машина.

"Нива" рывком остановилась, Николай Иванович открыл дверцу и выбросил за
шкирку на снег легкого, стонущего от страха Генку.

За ним, оттолкнув переднее кресло, выпал Павел Иванович, и медленно
выкарабкался Платон:

- Ну, чё, чё, чё?..

Они все трое были в дым пьяны (или притворялись?). Эля, зарыдав, кутаясь в
тряпье, уковыляла прочь, к сыну.

- Из-за чего сыр-бор, начальник? - Платон поскреб бороду и рыгнул. - Нас
тут и во сне не было. Ни трактора у нас, ни ракетниц! Ой, бля, какая
луна... как задница хорошей бабы.

Николай Иванович рывком схватил толстяка за грудки и приподнял. И захрипев,
оттолкнул прочь, схватился за сердце.

- Н-наел же ты дерьма, Платон Потапов!..

- А сам?! - дерзко отвечал Платон, вставая со снега. - Только ты в буфетах
райкомов-х..комов, а я - тут, из реки... А результат?! Два сапога пара! - И
впрямь, грузный, в расстегнутом тулупчике, раскинувши сильные кривоватые
руки, он был сейчас очень похож на Николая Ивановича - разве что борода
отличала.

- За что человека обидели?! - тихо спросил Николай Иванович, все еще давя
на сердце под тулупом. - Да вы знаете, кто это?! Это... золотой,
прекраснейший человек!

Феликс скривился, понимая всю бессмысленность начавшегося разговора, уйти
бы к жене, но глаза его словно прилипли взглядом к трем бездельникам из
села Весы. Генка стоял в облезлом пальто без шапки, растирая уши, и
облизывая белым языком губы. Павел Иванович трепетал, как нитка, опустив
голову. Но это сейчас они так. Утром, пока спят хозяева, наверняка ловко и
быстро прокрадутся в сумерках, чтобы поискать в выгоревшем дома - вдруг да
что-то найдется на продажу, чтобы водки купить.

- Сволота, растленная партией родной!.. - бессильно кипятился Николай
Иванович перед позевывающим Платоном. - Да это, может, неудавшаяся гордость
России!..

- Я тоже... - был хриплый ответ.

- Ты?! - заорал Николай Иванович, перебивая Платона. - Ты, когда бригадиром
тут был, ты же миллионы наворовал... еще теми деньгами... У тебя во дворе
одних моторных движков, как соседи говорят, штук сто... поломанных,
целых... ружей - не счесть... пять телевизора в избах... а уж сколько
тракторов, бензопил рассовал по родне - никто не знает... И не смотря на
это - побираешься! Жадина! Проглот! И дал же тебе господь здоровья!.. лучше
бы вот ему... Он своими руками уже третий раз на голой земле строился... И
ни у кого не воровал! Брал кредиты... возвращал... но сейчас-то как ему
вернуть?! Суки!

- А мы при чем?.. - Платон тускло, как рыба, смотрел на городского
начальника, метавшегося перед ним. О чем он думал в эти минуты? Феликс
впервые в жизни почувствовал искушение выхватить топорик и рубить, рубить,
разрубить этот огромный комок мяса, провонявший водкой. И тут же сам себе
сказал с горечью:"Это уже предел! Неужели сдаюсь? И становлюсь таким же
быдлом?"

- Его спалили в Партизанском районе... его обидели под Новоселовым... и вы
тут?! Я же точно знаю! Мы же с собаками проверим, по следам, падлы
весовские!

- Я тебе снова говорю, начальник, - вхдохнул Платон. - Мы его не трогали. А
кто?.. народу в тайге много... Вишь, люди с ними тут как с иностранцами...
может, душу им раскрывали... а эти веселились, хапая наши богатства.

- Какие ваши богатства?! Он хоть на копейку взял чего-нибудь вашего?!
Дерево, жесть, ульи - все купил на свои! Помогает совхозу растения
опылять... своими руками режет поделки... сам косил рапс, на будущий год
собирался рожь молотить... А то, что иностранца изобразил... так это его
личное дело! Ты хоть марсианином назовись...

В разговор несмело встрял Генка "Есенин":

- Если бы, если бы он сразу сказал, что наш.... и что два раза уже его...
может, народ бы не тронул.

- Но вы же пили его водку, ели его хлеб! - Николай Иванович зажмурил глаза,
не умея найти каких-то особых слов, которые повергли бы эту троицу в стыд и
раскаяние. - Как могли, шушера?! А если не вы, дело еще страшнее - значит,
даже в староверческом селе не осталось у людей святого! - Он повернулся к
Феликсу и показал на него рукой, в которой до сих пор был зажат наган. -
Этот парень изобрел прибор!.. кровь им разжижают, если у кого тромбы...
придумал, как из смолы-живицы лекарство варить - лучше хваленых
американских, за которые долларами платим... наши ребятишки из Чечни
молиться на него должны, скажи, Санька?! - он вспомнил про своего шофера,
который стоял, прислонясь спиной к машине, жуя жвачку и готовый в любую
минуту помочь шефу. - Скажи этим подонкам! И только потому, что таких, как
вы, подняли из говна и дали вам право выбирать во власть таких же болтунов
и жуликов, он оказался не нужен России! И вот - ушел в тайгу... но и этого
сделать вы ему не дали! Сами-то уже ничего не можете! Руки трясутся...
сопли текут, как Енисей на большом пороге!

Платон судорожно зевнул мохнатой пастью и ответил тихо, как-то даже вяло:

- Ты, начальник, не шибко... я уж восемь слов насчитал, оскорбляющих мою
личность... и свидетели есть... посадить тебя не посадят, а на штрафок
можешь налететь... у нас в стране демократия, свобода.

Николай Иванович словно бежал и об стену плашмя ударился.

- Да хоть пожалейте, собаки! - зарычал он. - Поднимите народ! Помогите
отстроиться! Это ж за месяц можно сделать, если всеми силами...

- О чем вы?!. - наконец, опомнился Феликс. - Уже решено - мы уезжаем. - Он
подумал, что придется, видимо, продать одно старое свое изобретение
канадцам, давно просят... иначе где денег взять? Может, хватит расплатиться
с половиной долга...

Платон, тяжело сопя, молчал. Генка - пухлогубая мумия - тер уши и кивал то
ли Феликсу, то ли Павлу Ивановичу, который что-то шипел рядом, постукивая
от холода стальными зубами.

Над сизой, над желтой, над белой тайгой восходила яркая плоская луна.

Николай Иванович вдруг усмехнулся и кивнул Генке:

- Это же ты, Гена Шастин? Который стишки кропает?

- Я, - замер Генка "Есенин".

- А ты знаешь, что у тебя двоюродная сестра, которая в Ленинграде жила,
уехала лет десять назад во Францию, вышла замуж и померла... Ты ее
наследник. Милионов пять франков твои.

Генка откинул от мерзнущей головы руки и аж помертвел. Николай Иванович
глянул на Платона, неуверенно разинувшего рот, на обомлевшего Павла
Ивановича и с треском расхохотался.

- Поверил?! Фи-ига тебе! Даже если бы у тебя была богатая родственница,
даже мать бы была жива, разве бы она что оставила такой мр-рази?..

- Ну хватит, - буркнул Феликс. - Идемте в дом... то-есть в баню. Не вышло у
нас любви... может быть, так и надо. Просто я таких людей больше к себе за
стол не посажу.

- Посадишь! - с горечью возразил ему Николай Иванович. - В том-то и беда,
что посадишь.

- Нет, больше нет. - И Феликс обернулся к Платону. Голос у него был еле
слышный. - Только если вы еще здесь появитесь, пока мы здесь кантуемся,
сожгу все ваши четыре дома. Надеюсь, понимаете, Платон Михайлович, Геннадий
Николаевич, Павел Иваныч... я никогда зря не говорю.

- Еще по отчеству с ними!.. - Городской гость вспомнил о нагане и вскинул
его над головой. - А ну отсюда!.. Геть!.. Увидимся на следствии. Обещаю как
минимум по пятаку... за что - наскребем!

Первым рванул и туть же упал Генка, на него наступил Павел Иванович, и они,
отталкивая друг друга, побежали в сторону деревни. Платон, пошатываясь, но
сохраняя достоинство, остался на месте, зло посапывая ноздрями внутри
бороды, похожей сейчас на черную радио-"тарелку" сталинских времен, которая
вот-вот объявит что-то чрезвычайно важное.

- Вы - сами виноваты. Иностранцы, не иностранцы, а вечно перед Западом на
цирлах. А мы - русские.

- Что?! Нет, сука, это вы - иностранцы... р-рать, которую Маркс поднял в
России. На немецкие же деньги! Что-то у себя они там не сделали революций!
Люмпены, ворюги, это вы - иноземцы на погибель России. А мы-то как раз -
еще живой корень России... И я лично вот этими руками помогу Фельке
отстроиться в четвертый раз! И сам, сам денег займу! И охрану наймем - вон,
Санька подберет парней! Только увидят прощелыг, вроде тебя, с протянутой
рукой у забора, будут стрелять на поражение! Пш-шел, говорю!

Платон, ухмыляясь, постоял еще несколько секунд и побрел, наконец, прочь,
пузатый, мощный, несмотря на свои шестьдесят пять или семьдесят лет, мимо
плотбища с торчащими из белого снега черными руками коряг в сторону села,
где уже и окна не светились - народ спал.

- Ну, посидим же с нами? - снова попросил Феликс. - В гараже у меня виски
оставалось... может, пролезем через обломки.

- Что?!. - Николай Иванович щелкнул пальцами водителю. - Когда мы в
командировке, у нас этого добра... Да, и стаканы.

Шофер достал из нутра "Нивы" бутылку водки, палку колбасы, два стакана и
подал шефу.

- Подожди тут.

Николай Иванович и Феликс зашли в предбанник. В печи гуляло-гудело пламя,
трещали дрова. Эля сидела напротив огня, обняв гитару. Мальчик внутри бани,
на полке', кажется, спал.

- Гитару спасли? - удивился Феликс.

- Это Коля. - И Эля внимательно посмотрела в мясистое лицо гостя. - В честь
тебя, получается, сына-то Феликс назвал.

- Ну, не добивай меня, Эля!.. - захрипел городлской гость и, сняв голубую
песцовую шапку, обнажил лысину во всю голову. - Но истинный бог, не я
протрепался! В администрации Малининской, верно, девки-паспортистки
болтанули... хоть и угощали мы их... А может, как раз наоборот - если бы
холодно вошли-вышли, забыли бы про нас... а к людям по человечески - и
получаешь в морду...

Что-то случилось в России - нельзя по человечески. Вторая Америка, бля?!.
Извини, Эльвира Александровна.

Мужчины налили водку в стаканы и молча выпили.

- Ты не хочешь? - спросил Феликс у жены.

- Пусть, пусть выпьет! - засуетился Николай Иванович. - Она намерзлась.

Эля мужественно выцедила треть стакана. И они долго сидели, глядя в огонь.
Потом Эля снова взяла в руки гитару и тонким, нервным, плачущим голоском
запела:

Неистов и упрям гори, огонь, гори... на смену сентябрям приходят январи...
-

все те же любимейшие песни их поколения. Мальчик Коля, их поздний ребенок,
лежа лицом к потолку не спал - он смотрел на прозрачные капли смолы,
выступившие по доскам, и думал о том, что, когда он поступит в Кембридж и
заработает переводами или как репетитор денег, то сразу же вытащит
родителей из Сибири - в спокойной королевской стране их больше никто не
обидит. И они сюда никогда не вернутся. Потому что эту страну навсегда
заразили смертельной болезнью коммунисты.

От печки в бане и предбаннике стало жарко. Мужики вышли на ледяной,
хрустальный воздух покурить.

Где-то вдали пьяный, дурашливый голос тянул песню со словами:" Прости,
меня, мамка, беспутного сына..." Повторял и повторял одну и ту же строку.
Вдруг Феликсу показалось - это кричит напившийся снова Генка. Он поет так
истошно-громко, чтобы услышал именно Феликс... мучит его стыд, скребет
душу... И хотелось Феликсу поверить в эту мысль, и страшно было поверить:
силы человеческие не беспредельны. Или все же остаться здесь? Небось, во
второй раз не пожгут?

Над сказочной, в белосеребряных узорах, тайгой плыла яркая круглая луна. И
в ней, как в зеркале, отражалось лицо сатаны, страшного шута, который
живет, говорят, теперь только в России.

И вот если поймать его и привязать к колу, чтобы сох без воды и, главное,
без человеческой крови, то луна очистится, и свет ночами станет светлее, и
все люди выйдут на улицы, не боясь друг друга, выйдут и - возлюбят друг
друга.

г. Красноярск
  



Опубликовано: журнал "Новый мир"
  
 

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: