пробулькал Генка.
Френсис с улыбкой поднес палец к губам и разлил жидкость. - За дружбу
народов, - произнес тост Платон. - Ой, а не покажете - какие паспорта у
настоящих-то иностранцев?
- Чьто?.. - Френсис поставил стакан на стол, снял очки и принялся протирать
стекла. И снова заулыбался. - Как выпиваю, так стекло в любой машине
запотевает, да? И очки. Пач... паспорты? Паспорта', да? Там... у
начальников...
- Понятно, - кивнул Платон. - На прописке? Хоть и гость, а живи по
российским законам. Ну, поехали на белых лошадях? - И первым проглотил
двести грамм неразбавленного огненного виски. И словно прислушался к
чему-то. - Колокольчики зазвенели.
И минут через десять Френсис успокоился - его новые друзья, собираясь
сегодня в гости, наверное, всего лишь условились вести себя поумнее,
позагадочней, чтобы не раздражить англичанина, чтобы не в последний раз...
а уж выпить у него они, понятно, выпьют - куда Френсис денется?!
- ... Плыл на теплоходе - на берегах стояли народы, честь отдавали... Я ж
людя'м помогал... уважали. А сейчас?.. - шелестел тихим голосом Павел
Иванович, замирая и бледнея, словно прислушиваясь к чему-то огромному и
грозному, летящему над Россией. - Сына моего трамвай зарезал... Если бы он
тут остался, кто бы его зарезал? Да я бы сам кого угодно!.. Санька!.. за
что?!. И вот так всю Россию! Под корень!
- Другие дети у него девки... - пояснил теперь уже Генка. - Конечно, не тот
уровень.
- Извините, это он от горя... - вмешался снова Платон, ворочаясь на стуле и
устраивая поудобнее свое многоэтажное брюхо.
- Примерно так. Генофонд-то наш тю-тю!.. - Взяв с тарелки кружок лимона,
протянул его Павлу Ивановичу, но тот не видел - почему-то продолжал
неотрывно, напряженно смотреть на Френсиса.
Хозяин дома старательно улыбался. Он был, конечно, трезв - пил мало, да и
постоянно разбавлял виски водой. Но гостям это было все равно - им больше
достанется.
- Фонд... Форд... - Генка, блаженствуя, медленно опустил толстые белесые
веки. - Этот самый Хенри Фонд погубил наш генофонд.
- Сволота!.. - Павел Иванович, наконец, не выдержал и заверещал
мальчишеским голоском, как и в прошлый раз, вскакивая и биясь, будто под
сильным электрическим током, и не умея сесть из-за этого напряжения, хотя
его тут же потянули справа и слева за руки дружки. - Фофаны!.. Все
пропало!.. Нет уважения! Нету счастья!.. веры!.. Предатели в Кремле!
Вредители!
- Тихо-тихо!.. - рывком опустил его за штаны на стул Платон. - Это наши,
русские дела... Ты ему зачем?! Он-то при чем?!
- А при том!.. - Павел Иванович, размахивая руками, хотел было снова
подняться, да закашлялся до взвизга и до соплей. И тут словно только что до
Генки "Есенина" дошла его собственная беда - он заблестел розовыми слезами,
забормотал-замекал:
- Вот вы... иноземец... смотрите, думаете: зачем мы себя губим? А смысла
нет жить дальше. Я вот всю жизнь с Танькой... уже не люблю... а уйти не
могу - нельзя... Русь под Богом стоит! - Генка наотмашь перекрестился,
нечаянно задев рукой по носу стонущего от истерики Павла. - Сам мучаюсь,
баба моя мучается... а нельзя! " А годы уходят - все лучшие годы..." Где
там соловьи - их нету в Сибири! Только в книгах. И счастье только в книгах!
Мы верили книгам. - Он рыдал, перекосив рот. - Только книгам! Мы самый
читающий народ. А пришли к чему? Обман, все обман!..
Платон нахмурился и, потянувшись, по-отчески потрепал Генку за локоть.
- Ну, хва, хва, парень... Френсис сам грамотный, сам, небось, много читал.
Достоевского. Я о себе скажу. - Платон повел скошенными могучими плечами. -
У меня и дети есть, и внуки уже... Все у меня есть, Френсис... А когда у
человека все есть, он начинает задумываться о главном. И я задумался о
главном - о жизни и смерти. И чем больше думаю, тем больше пью. - Он
вытряхнул себе в стакан последние капли из темной бутыли и слил в темную
улыбающуюся пасть. - Я философ, Френсис. Да нынче каждый в России философ!
Нас кормили даже в лагерях марксизмом. И я тебе, Федя, так скажу: в самом
деле, порой жить не хочется...
- Но почему?! У вас такие возможности... - забормотал Френсис, поправляя
очки и недоуменно глядя на толстяка. - Здоровье... талантливый народ... Вы
же сами?.. Про реку я говорил.
А на днях, смотрите, - плот на берегу горит... разве мало сухостоя? Такой
кедр напиленный лежал... как розовый мрамор... я бы даже купил, если бы
сказали...
- Всех сжечь... - пробормотал Павел, не поднимая головы. - Всех, всех. Все
суки.
- Ну-ну, ты че, Пашка?! - Платон повысил голос.
Генка рассмеялся.
- А в Николаевке, вот, недавно... тоже спалили... шибко богато жил,
говорят, падла... всех обобрал...
- Вор? - попытался уточнить Френсис.
- Да ладно, чего ты, - ухмыльнулся Платон. - По пьянке опять. Отстроится. А
вообще, народ иной раз правильно обижается... кому-то землю по блату лучшую
дают... кредиты... А ведь это наша общая земля... верно Пашка говорил -
общие деньги...
- Но не всегда же! - вдруг вырвались страстные слова и у англичанина. -
Есть же своим хребтом, своим горбом?!. Есть же своими честными руками
работающие люди и много зарабатывающие!
Их тоже - жечь?!
- Тоже... - еле слышно прошелестел бывший капитан, утыкаясь белым крылышком
седины в стол.
- Упаси бог!.. - загремел басом Платон и выпрямился на стуле. - Вы чего,
хлопцы?! Еще понапишут про нас в их газетах... Мы что,
продотрядовцы-чекисты, что наших дедов грабили да сюда ссылали?..
- Да мы ниче!.. - непонимающе лупал глазами Генка.
Платон ткнул пальцем через стол на Френсиса:
- Ты прав, прав! За тобой культура... это как газоны растить... Примерно
так. Ты нас стыди, стыди... А мы тебя, между прочим, охраняем от проезжих
бичей... но это тебе необязательно знать! Если не дай Бог, это ж позор на
наше село, на всю Россию... Мы, может, у тебя учимся жить... жизнь
по-новому любить... Только боюсь, не поздно ли?.. Мы же после трех
революций все тут обреченные... Самолеты падают. Военные склады взрываются.
Катастрофы за катастрофами... Конец России! - И Платон провел рукой по
утопленным в желтые ямки глазам.
И как по команде, Генка с Павлом Ивановичем, вскрикнув, оба заплакали
навзрыд, словно дети, которым родитель сказал: поплачьте, тогда конфетку
дам... Френсис уже стал кое-что понимать в играх этих легко возбудимых и,
наверное, вправду конченных людей. Но ведь не выгонишь?
- Эх, эх... - бормотал Платон. - Кто душу русскую поймет?..
- Он тоже перекрестился. - Душа русская, она, брат, всех жалеет ... сама
умирает, а всех понимат... Мы же Африку поддерживали... Кубу... да и сейчас
то этих, то тех!.. А самим нам уже ничего не надо! "Гори-ит, гори-ит моя
деревня, гори-ит вся ро-одина моя!.."
Френсис обнял плачущего Генку. Тот задышал ему, икая, в самое ухо:
- Откровенно скажу, Федя, грешен... блядую на стороне, а бросить не могу...
вот и пью... Скажешь: лучше бы ты бросил, она же наверняка чует?.. Да в том
и беда - обожает. Вот и пью. И вся Россия вот так... с нелюбимой властью
восемьдесят лет... вот и хлещем - все веселее! - И дурашливо прокричал. -
Ленин, Сталин и Чубайс проверяют аус-вайс!
Англичанин уговорил гостей выпить еще и налил им из дареной чекушки
пахнущей ацетоном водки. И уже было часов одиннадцать ночи, когда, наконец,
три сельчанина, поддерживая друг друга, уронив стул и тарелку с окурками на
пол, поднялись из-за стола и побрели домой - сквозь морозную, ясную,
многозвездную, как старинная русская сказка, ночь. В прежние годы,
наверное, в эту пору рыдала бы от счастья гармошка, летели посвистывая сани
по дороге с лунными тенями, брякали колокольца... Но в нынешней ночи было
пусто, только глухо взлаивали по дворам собаки - полуволки-полулайки - и
где-то в стороне железной дороги стреляли и стреляли в небо красными
ракетами... Видимо, свадьба.
Но гости от Френсиса ушли не просто так (хоть и были пьяны) - взяли слово,
что добрый иноземец посетит их семьи с ответным дружественным визитом.
- Да, - кивал долговязый Френсис в сенях. - Да. Спасибо.
Когда он вернулся в столовую, набитую синим дымом махры, там уже стояла его
бледная, востроносенькая жена. Укоризненно глянув на него, покачала
головой:
- Милый, ну зачем, зачем ты согласился к ним пойти? Это же нелучшие люди...
основной народ и уважать не будет... Да и придется с собой что-то взять...
они же уверены, что мы миллионеры... Уже привыкают... постепенно начнут
шантажировать...
- Да о чем ты?!?. - Френсис махнул рукой. Конечно, жена права, но отказать
он им не смог. Лучше дружить с ними. Сказать правду, он уже чего-то теперь
опасался. И ему хотелось попристальней заглянуть в глаза этих людей,
возможно, самых ничтожных, но и самых страшных людей села Весы... Сам лез
им в пасть.
И когда на следующей неделе он посетил дом Платона, могучий дядька упоил
его теплой самогонкой собственного изготовления, отдававшей дымком,
сахаром, обманчиво некрепкой на первый вкус.
Наливал и подливал, напевая рваным басом старинную казацкую песню "Горят
пожары" ( и чего он ее вспомнил?!), и, щекоча огромной, как подушка,
жесткой бородой, целовал англичанина в уста:
- Поймешь ли ты, друг, поймешь ли нас, русских?! Я тебе то скажу, чего
никому... в молодости меня пытали, кто отец мой, дед. Отец - коммунист на
флоте, в Петропавловске-на-Камчатке, а его расстреляли, будто он убийство
Кирова готовил... А дед еще раньше в Китай ушел, был дружен с Александр
Васильичем... - Старик прошептал Френсису на ухо. - С Колчаком! - И чмокнул
в ухо. - Сталин пообещал всех простить, дедуля вернулся - его тут же в
Москву - и к стенке. Ну, как я могу любить власть, даже если она сейчас
иначе называется?.. Начальники-то те же! Мы лет на сорок повязаны, пока они
не сдохнут и дети их красной икоркой не задавятся... Так как же русский
человек может тверёзо жить?!
Френсис неловко отвечал:
- Все-таки берегите себя... вы же глава семьи, на вас равняются...
- Это верно, - охотно соглашался пузатый Платон. - Но меня и на них хватит.
- Он шлепал по спине полную, румяную свою жену-старуху и подмигивал. -
Анька?!. Но и гость наш не промах!.. глянь на него... на вид... а с деревом
умеет обращаться... он подарки принес - это же он сам вырезал тебе
ложки-поварешки! Где внучка моя?! Ну-ка сюды ее! - И гульгулькая, тыкал
темным пальцем в грудь маленькому существу, спешно принесенному нагишом из
соседнего, сыновнего дома. - Смотри и запоминай, Ксения Михайловна! Этот
иностранец спасет нас своим примером! Я мало кого уважаю, а его зауважал! -
И крохотное дитя смотрело на смущенного дядю в очках чудными бессмысленными
глазами.
Френсис вернулся домой заполночь, хватаясь за стены. Потрясенные его видом
жена и сын вынуждены были раздеть его, тяжелого, как обрубок кедровой
лесины, на ковре в большой комнате с камином и перенести на кровать.
- Ну и папа, - сказал Ник, морщась. - It is impossible. Невероятно.
- Тебе худо? Чем они поили тебя?! - спрашивала Элли. - Дать что-нибудь?
- Только твой поцелуй... - пытался шутить Френсис.
- Зачем ты с ничтожествами дружишь? Чтобы я больше их не видела!.. Эх,
говорила я - надо было нам на Север ехать... там народ мужественный,
хороший...
- Но там восемь месяцев ночь... - вздохнул мальчик. - Мы бы быстро потеряли
зрение.
- Главное - не потерять веру в капитализм, - пытался шутить Френсис. Он
стонал и всю ночь пил воду...
Но ему, посетившему дом Платона, дня через три пришлось побывать еще и у
Генки "Есенина". Френсиса поразили грязь и бедность в избе молодой еще
пары. Под потолком криво висела голая лампочка. На стене красовались Сталин
и Есенин. Печь давно не белилась и стала серо-желтой. Жена Генки Татьяна,
красивая белокосая женщина, с полной грудью, в рваной кофте, сама пьяная,
сидела, уткнувшись в углу - может быть, от стыда - в экран старого
телевизора. Генка, непрерывно болтая, угощал иностранца малосольными
хариусами, усохшими и плотными, как гребенка. И умолял выпить еще
"российской", магазинной. И Френсис, давясь, пил.
