лицо Андрею. Только прикоснулась - он взвыл:
- Нет!..
Нежно подышав и подув на Андрея, стала его раздевать. Надо бы сходить под душ,
но это, наверное, будет очень больно?..
Вчерашние беглецы накрылись простыней и осторожно обнялись.
"Надо вырвать ее из этого мира. Иначе потеряю. Хотя бы потому потеряю, что
меня, Сабанова, просто убьют."
26.
Утром следующего дня они собрали чемодан и выехали на автобусе в дальний
Старо-партизанский район, где когда-то родился Андрей и где до сих пор стоит
заколоченным дом Сабановых, а напротив живет двоюродная тетка Варвара,
огромная, как медведь в фартуке, в молодые колхозные годы так и не вышедшая
замуж...
В обед Андрей и Наташа уже брели по райцентру. Андрей почти бежал, неся
чемодан, Наташа спешила за ним со скрипкой в футляре, а со всех сторон их
окружали деревенские звуки - горланил петух, тряся красным колесиком под
клювом, хрюкали и томно визжали в зеленой канаве свиньи, звонко лаял
крохотный пудель, стоя на скамейке, где-то еле слышно играла гармонь, и было
радостно и светло, как в далеком детстве.
Сабановский дом ветх, на окнах - вертикально прибитые доски, крыша
провалилась, как у китайской фанзы, никаких ворот, не говоря уж о калитке, и в
помине не осталось. Во дворе бродят чужие куры. Идти некуда. Надо
напрашиваться в гости - к Варваре Ивановне.
Теткин дом с белыми занавесками весь зарос спереди и с боков черемухой.
Черемуха уже зацвела белым цветом, пахнет сладко, как Наташа, только большая.
Андрей толкнул калитку и задержал шаг в ожидании собачьего рычания, но было
тихо.
- Тетя Варя!.. Можно к вам?
Никто не ответил. Горожане поднялись на крыльцо - дверь в сени также не была
заперта, только поверни кольцо. И в избу прошли - холодно тут, пахнет бедностью,
полынью, старым табаком... Заглянули в большую комнату - никого. Может, ушла
по делам? На полу - самотканые пестрые коврики, длинные, узкие, а поверху -
круглые, как лепехи. Старинная кровать с блестящими шишечками по углам, с
горою белых подушек, черно-белый телевизор, покосившийся платяной шкаф, на
котором громоздятся связки газет и журналов. На стене - раскрашенные старые
фотографии родных. Там и Андрейка с кривыми ножками на стуле...
- Тетя Варя?.. - Андрей сунулся на кухонку - и там никого. И только теперь
приехавшие горожане услышали жалобный стон откуда-то сверху:
- Кто там?.. Назовитесь...
Она на печке! Вот уж не думал Андрей, что тетка Варвара, телом здоровее его
раза в два, когда-нибудь залезет на печь. А что она там, мог бы и догадаться - в
большой комнате, где они стоят, озираясь с Наташей, возле печи - длинная
скамейка, а на ней - теплые меховые тапки. Да и выцветшая ситцевая шторка над
спиною печки задернута. Вот она рывками, медленно съехала в сторону, и под
потолком выглянуло смущенное старушечье лицо. Боже, неужто это она?
- Андрейка!.. - пропела тетка, но уже не львиным рыком, как бывало, а
жалобным, девичьим голоском. - Это ведь ты?
- Я, Варвара Ивановна, - отвечал Андрей, растерянно глядя вверх.
- Я сейчас, сейчас... Вы отвернитесь покуда. - Она сползла с печки на скамейку,
сунула ноги в тапки, и уже потом осторожно ступила на пол. Ноги крупные, в
толстых синих венах. Сама уже сутулая, хрипло дышит. Раскинула руки - Андрей
обнял тетку.
Когда-то была горячая, как солнышко, а сейчас зябкая, как остывшая перина.
Ростом не стала ниже Андрея, но плечи подались вперед, брылья образовались
на лице, белые усики выскочили над губой. И вся дрожит.
- Жена, что ли, твоя? - Только теперь заметила гостью, закивала Наташе. -
Варвара Ивановна. - Ты правильно сделала, что вышла за Андрюшку- хрюшку!
Андрей никогда не любил все эти ее клички в рифму: Андрюшка-"Хрюшка",
Ленка-"Пенка". А уж дружка по школе и вовсе нелепо обзывала: Сережа-"Рожа"...
Но тетка была всю жизнь так добра, любила детей, угощала семечками,
пирожками, дешевыми конфетками. Сама замуж, выходит, так до старости и не
вышла - поначалу местные женишки шутили, что побаиваются ее ( еще зажмет
ногами - удавит), а потом и время улетело... наверно, хвори начались... Она же себя
не жалела в колхозе - и дрова заготавливала, и трактористом работала, и
скотником, и сено косила быстрее мужиков... И вот превратилась в старуху в
желтых шерстяных носках, с коричневой шалью на плечах. Андрею стало до слез
жаль ее. Болван, сосулька, даже подарка не привез. Все думал, она тут по-
прежнему богатырь...
- Опять подженился? Понравилось? - Тетка обняла теперь их обоих с Наташей. -
Мать писала - еще на свободе... Папу-то проводил? Не успел? В своем доме
надумали жить? Не сходите с ума. Там пол пляшет... крыша вон какая... сейчас
дожди начнутся... Будете у меня. Я на кухне... а вы здесь будете. Кровать крепкая.
Я на печку так, от скуки залезла... вчерашнее тепло ловить.
- С дровами туго?
- Видишь, ухажеров не осталось... все на белой войне погибли... а самой в лес
далеко.
- На какой белой войне?
- Ну, с водкой всю жизнь воевали... Она, белая, и победила. Ладно, ладно, не
сердись... вы, наверно, демократы
- Я дрова привезу.
- На чем? У меня мотоцикл, еще с тех времен... да ведь его надо наладить... а ты
скрипач. Да и дров теперь нет нигде.
Андрей и Наташа переоделись в одежду попроще и пошли, взяв два мешка, за
кладбище, в лес, но там, кроме редких гнилых берез, действительно ничего не
было. Весь хворост с земли собран. А пилу взять Андрей не догадался. Да и можно
ли тут пилить?
Вернулись в село в сумерках. Андрей постоял перед своим старым домом и,
скрипнув зубами, пошел отрывать доски от окон. Расколол топором, поломал,
заступив ногою, плашек набралось довольно много, но они мигом сгорели в печке
тетки Варвары, как будто и не деревянные уже, а из травы. Тогда Андрей, как
какой-нибудь Шварцнеггер в телевизионном боевике, обошел дом и толкнул одной
рукою клеть, прилепившуюся к сеням, - она с грохотом повалилась... Когда-то
здесь по ночам вздыхала сабановская корова, вздыхала так шумно, страстно,
словно вспоминала некие волшебные годы. А отныне здесь будет голо - и
навсегда.
И стали таким образом Андрей с Наташей жить у тетки Варвары. Курочили один
полусгнивший дом, чтобы обогреть другой. Весною ночи холодны, особенно когда
цветет черемуха... Хозяйка-то, видно, шибко простудилась. А теперь, когда
появились гости, и вовсе слегла - чаще всего дремала на двух сдвинутых лавках
перед топившейся печкой, смотрела в огонь. Ночью иной раз шастала, как
привидение в белом, мимо молодых во двор. Бывало, и вовсе не во время тащится,
растопырив в темноте руки, боясь зажечь лампу, разбудить горожан.
Неловко тут Андрею с Наташей жить, но что поделаешь? Да и тетку в таком
положении не оставишь - купили ей на свои небольшие деньги лекарств, две банки
витаминов, заставили пить. Врача в селе нет, только акушер... Имеется, говорят,
доктор в поселке золотоискателей, за лесом, какой-то армянин, но этот лечит за
большие деньги...
Не у сестры же попросить? Не у матери с ее пенсии? Вспомнил их - и
устыдился: до сих пор не написал покаянного подробного письма. Может, думают,
его уже и на свете нет? А что напишешь, когда смутно на душе?
Может, в местном Доме культуры Андрей сможет подзаработать? Прихватив
скрипку, пошел представиться.
Дом культуры - громко сказано. Это всего лишь покосившееся двухэтажное
здание из черног бруса на краю все того же главного в селе (почему-то
ворошиловского, как говорит народ) оврага. По слухам, брус вывезли со
строившейся на прииске одноколейки, он не гниет, пропитан смолами и высушен,
но не дай бог ему загореться - за несколько минут и угля не останется, сгорит
дотла... Перед ДК торчат два пустых щита, лишь по углам клочья прежних афиш,
как листья, трепещут на ветру...
Когда-то здесь Андрей смотрел хорошие фильмы: "Девять дней одного года",
"Весна на Заречной улице"...
В здании гулко и зябко, дверь нараспашку. На втором этаже, в
кинопроекционной с жестяным полом ( наверно, еще с тех времен, когда
кинопленка была горючей) сидит худенький, обритый наголо, как бездомный
пацан, дядька без зубов и играет сам себе на баяне. Наверное, он и кино крутит, и
концертами распоряжается. Маленькие ростом люди очень честолюбивы, поэтому
Андрей вежливо полупоклонился:
- Здрасьте. Извините, если не во-время. Я - Сабанов, сын Михаила
Илларионовича, может, помните?
Баянист молча смотрел на гостя. Андрей, показывая на футляр с скрипкой,
громко, как будто говорит с глухим, предложил хозяину клуба устроить вечер
скрипичной музыки.
Баянист поставил свой инструмент на табуретку и вдруг с тоскою, негромко, но
витиевато выругался ( мы не имеем возможности здесь повторить даже в
некотором приближении его слова - слишком черно ответил человек!), а затем уже
угасшим голосом пояснил, что никому "ничё" не надо, на вечера молодежь
приходит с своими магнитофонами, даже кинофильм толком не покажешь, не то
что скрипку послушаешь.
- Но попробовать можно. Одна баба попробовала и родила. - И протянул руку с
синим якорем и наколкой "Петя". - И уловив взгляд гостя, хмыкнул. - Было дело
Румянцева...
И вот объявлен концерт. Наташа написала на изнанке старого календаря с
Кремлем, выдернутого из кипы бумаг над платяным шкафом тетки Варвары,
объявление: ЛАУРЕАТ СИБИРСКОГО КОНКУРСА 1989 ГОДА, СКРИПАЧ
САБАНОВ А.М.
К семи часам вечера в ДК пришли со всего огромного села человек двенадцать,
все - пожилые люди. Обидно было Андрею. Но слушали его внимательно. Никто
не сморкался, не ронял номерков (впрочем, здесь и не раздевали, слушатели
сидели в верхней одежде, мужчины - положив кепки на колени).
Андрей играл и разглядывал земляков. Почему-то ни одного знакомого лица.
Где одноклассники Андрея? Где их родители? Или всех прежних жителей села, как
и Сабановых-старших, унесло в чужие края? Говаривали, что Старо-партизанское
уйдет на дно очередного моря, и народ заволновался... А потом море отменили. И
сюда наехали совсем чужие люди?
Когда Андрей закончил, люди в зале робко похлопали в ладоши и поднялись. Но
одна старушенция в шляпке подбежала к сцене (господи, не она ли учила Андрея
географии?), воскликнула:
- Божественно... изумительно... Но почему не было рекламы по телевидению?!
Нас бы больше пришло... Вы же знаменитость. Вон - муж Пугачевой, на своем
самолете ездит по России...
"Милая... всегда была чудаковата..." Поклонившись Агнессе Ивановне
(вспомнил, как зовут!), поцеловав ей ручку, Андрей обнял футляр со скрипкой и
вышел в темный дождь. Это был первый весенний дождь, совершенно ледяной.
Наташа бежала рядом, огибая лужи. "Милые вы мои... - продолжал горестно
улыбаться Андрей. - Какая реклама... какой самолет..."
И вдруг среди сумерек он остановился, словно его окликнул чей-то давно не
слышанный голос. Рядом с осевшим, гниющим домом Сабановых зияет черная
пустота. Как же он сразу не увидел, не вспомнил? Здесь же некогда стояла
веселенькая изба Киреевых, у них наличники и крыльцо были изрисованы
цветами, на подоконниках за стеклом множились живые цветы, и в семье три
девчонки росли тоже в цветастых ситцевых платьишках, и одна из них...
Андрей сегодня не смог уснуть, в голове гремело ни с того ни с сего
многоголосое: "Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали..." Ночью
встал, зажег свет, все-таки решился - сел сочинять письмо матери. "Милая мама...
Прости. Так получилось, я полюбил..." Нет, глупо. Полжизни прожил -
"полюбил"... "Мама. Это как болезнь, чума или не знаю как назвать. Помнишь,
рядом с нами жили Киреевы? Танька у них была, мы ее мартышкой звали, а к
восьмому классу стали итальянкой величать... Такая тонкая, смуглая... глаза как
зеркала... и улыбка ласковая, милосердная... словно все про тебя заранее знает.
