народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. С ними
и следователи по ночам не корпели, на них и протоколов не тратили --
довольно и сельсоветского постановления. Пролился этот поток, всосался в
вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспоминают. Как
если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина
(и у нас с вами) преступления тяжелей.
И ПОСЛЕ был поток 44-го -- 46-го годов, с добрый Енисей: гнали по сточным
трубам целые [нации] и еще миллионы и миллионы -- побывавших (из-за нас же!)
в плену, увезенных в Германию и вернувшихся потом. (Это Сталин прижигал
раны, чтоб они поскорей заструпились и не стало бы надо всему народному телу
отдохнуть, раздышаться, подправиться.) Но и в этом потоке народ был больше
простой и мемуаров не написал.
А поток 37-го года прихватил и понес на Архипелаг также и людей с
положением, людей с партийным прошлым, людей с образованием, да вокруг них
много пораненных осталось в городах, и сколькие с пером! -- и все теперь
вместе пишут, говорят, вспоминают: тридцать седьмой! Волга народного горя!
А скажи крымскому татарину, калмыку или чечену -- "тридцать седьмой" --
он только плечами пожмёт. А Ленинграду что' тридцать седьмой, когда прежде
был тридцать пятый? А [повторникам] или прибалтам не тяжче был 48-й -- 49-й?
И если попрекнут меня ревнители стиля и географии, что еще упустил я в
России реки, так и потоки еще не названы, дайте страниц! Из потоков и
остальные сольются.
Известно, что всякий [орган] без упражнения отмирает.
Итак, если мы знаем, что [Органы] (этим гадким словом они назвали себя
сами), воспетые и приподнятые надо всем живущим, не отмирали ни единым
щупальцем, но напротив наращивали их и крепли мускулатурой, -- легко
догадаться, что они упражнялись ПОСТОЯННО.
По трубам была пульсация -- напор то выше проектного, то ниже, но никогда
не оставались пустыми тюремные каналы. Кровь, пот и моча -- в которые были
выжаты мы -- хлестали по ним постоянно. История этой канализации есть
история непрерывного заглота и течения, только половодья сменялись меженями
и опять половодьями, потоки сливались то бо'льшие, то меньшие, еще со всех
сторон текли ручейки, ручеечки, стоки по желобкам и просто отдельные
захваченные капельки.
Приводимый дальше повременной перечень, где равно упоминаются и потоки,
состоявшие из миллионов арестованных и ручейки из простых неприметных
десятков -- очень еще не полон, убог, ограничен моей способностью проникнуть
в прошлое. Тут потребуется много дополнений от людей знающих и оставшихся в
живых.
В этом перечне труднее всего НАЧАТЬ. И потому, что чем глубже в
десятилетия, тем меньше осталось свидетелей, молва загасла и затемнилась, а
летописей нет или под замком. И потому что не совсем справедливо
рассматривать здесь в едином ряду и годы особого ожесточения (гражданская
война) и первые мирные годы, когда ожидалось бы милосердие.
Но еще и до всякой гражданской войны увиделось, что Россия в таком
составе населения, как она есть, ни в какой социализм, конечно, не годится,
что она вся загажена. Один из первых ударов диктатуры пришелся по кадетам
(при царе -- крайняя зараза революции, при власти пролетариата -- крайняя
зараза реакции). В конце ноября 17 года, в первый несостоявшийся срок созыва
Учредительного Собрания, партия кадетов была объявлена вне закона, и
начались аресты их. Около того же времени проведены [посадки] "Союза
Учредительного Собрания", системы "солдатских университетов".
По смыслу и духу революции легко догадаться, что в эти месяцы наполнялись
Кресты, Бутырки и многие родственные им провинциальные тюрьмы -- крупными
богачами; видными общественными деятелями, генералами и офицерами; да
чиновниками министерств и всего государственного аппарата, не выполняющими
распоряжений новой власти. Одна из первых операций ЧК -- арест стачечного
комитета Всероссийского союза служащих. Один из первых циркуляров НКВД,
декабрь 1917 г..: "Ввиду саботажа чиновников... проявить максимум
самодеятельности на местах, НЕ ОТКАЗЫВАЯСЬ от конфискаций, принуждения и
арестов". *(1)
И хотя В. И. Ленин в конце 1917 г. для установления "строго
революционного порядка" требовал "беспощадно подавлять попытки анархии со
стороны пьяниц, хулиганов, контрреволюционеров и других лиц", *(2) т. е.
главную опасность Октябрьской революции он ожидал от пьяниц, а
контрреволюционеры толпились где-то там в третьем ряду, -- однако он же
ставил задачу и шире. В статье "Как организовать соревнование" (7 и 10
января 1918 г.) В. И. Ленин провозгласил общую единую цель "[очистки] земли
российской от всяких вредных насекомых". *(3) И под [насекомыми] он понимал
не только всех классово-чуждых, но также и "рабочих, отлынивающих от
работы", например наборщиков питерских партийных типографий. (Вот что делает
даль времени. Нам сейчас и понять трудно, как рабочие, едва став
[диктаторами], тут же склонились отлынивать от работы на себя самих). А еще:
"...в каком квартале большого города, на какой фабрике, в какой деревне...
нет... саботажников, назывющих себя интеллигентами?" *(4) Правда, формы
очистки от насекомых Ленин в этой статье предвидел разнообразные: где
посадят, где поставят чистить сортиры, где "по отбытии карцера выдадут
желтые билеты", где [расстреляют тунеядца]; тут на выбор -- тюрьма "или
наказание на принудительных работах тягчайшего вида". *(5) Хотя усматривая и
подсказывая основные направления кары, Владимир Ильич предлагал нахождение
лучших мер очистки сделать объектом соревнования "коммун и общин".
Кто попадал под это широкое определение [насекомых], нам сейчас не
исследовать в полноте: слишком неединообразно было российское население, и
встречались среди него обособленные, совсем не нужные, а теперь и забытые
малые группы. Насекомыми были, конечно, земцы. Насекомыми были кооператоры.
Все домовладельцы. Немало насекомых было среди гимназических преподавателей.
Сплошь насекомые обседали церковные приходские советы, насекомые пели в
церковных хорах. Насекомые были все священники, а тем более -- все монахи и
монахини. Но и те толстовцы, которые, поступая на советскую службу или
скажем на железную дорогу, не давали обязательной письменной присяги
защищать советскую власть с [оружием] в руках -- также выявляли себя как
насекомые (и мы еще увидим случаи суда над ними). К слову пришлись железные
дороги -- так вот очень много насекомых скрывалось под железнодорожной
формой, и их необходимо было [выдергивать], а кого и [шлёпать]. А
телеграфисты, те почему-то в массе своей были заядлые насекомые,
несочувственные к Советам. Не скажешь доброго и о ВИКЖЕЛе, и о других
профсоюзах, часто переполненных насекомыми, враждебными рабочему классу.
Даже те группы, что мы перечислили, вырастают уже в огромное число -- на
несколько лет очистительной работы.
А сколько всяких окаянных интеллигентов, неприкаянных студентов, разных
чудаков, правдоискателей и юродивых, от которых еще Пётр I тщился очистить
Русь и которые всегда мешают стройному строгому Режиму?
И невозможно было бы эту санитарную очистку произвести, да еще в условиях
войны, если бы пользовались устарелыми процессуальными формами и
юридическими нормами. Но форму приняли совсем новую: [внесудебную расправу],
и неблагодарную эту работу самоотверженно взвалила на себя ВЧК -- Часовой
Революции, единственный в человеческой истории карательный орган,
совместивший в одних руках: слежку, арест, следствие, прокуратуру, суд и
исполнение [решения].
В 1918 году, чтобы ускорить также и культурную победу революции, начали
потрошить и вытряхивать мощи святых угодников и отбирать церковную утварь. В
защиту разоряемых церквей и монастырей вспыхивали народные волнения. Там и
сям колоколили набаты, и провославные бежали, кто и с палками. Естественно
приходилось кого [расходовать] на месте, а кого арестовывать.
Размышляя теперь над 1918-м -- 20-м годами, затрудняемся мы, относить ли
к тюремным потокам всех тех, кого [расшлёпали] не доведя до тюремной камеры?
И в какую графу всех тех, кого комбеды [убирали] за крылечком сельсовета или
на дворовых задах? Успевали ли стать хоть ногою на землю Архипелага
участники заговоров, раскрывавшихся гроздьями, каждая губерния свой (два
рязанских, костромской, вышневолоцкий, велижский, несколько киевских,
несколько московских, саратовский, черниговский, астраханский, селигерский,
смоленский, бобруйский, тамбовский кавалерийский, чембарский, великолукский,
мстиславльский и другие) или не успевали и потому не относятся к предмету
нашего исследования? Минуя подавление знаменитых мятежей (Ярославский,
Муромский, Рыбинский, Арзамасский) мы некоторые события знаем только по
одному названию -- например, Колпинский расстрел в июне 1918 г. -- что' это?
кого это?.. И куда записывать?
Немалая трудность и решить: сюда ли, в тюремные потоки, или в баланс
Гражданской войны отнести десятки тысяч [заложников], этих ни в чём лично не
обвиненных и даже карандашом по фамилиям не переписанных мирных жителей,
взятых на уничтожение во страх и месть военному врагу или восставшей массе?
После 30.8.18 НКВД дал указания на места "немедленно арестовать [всех]
правых эсеров, а из буржуазии и офицерства взять [значительное количество
заложников]". *(6) (Ну, как если бы, например, после покушения группы
Александра Ульянова была бы арестована не она только, но и [все] студенты в
России и [значительное количество земцев].) Постановлением Совета Обороны от
15.2.19 -- очевидно, под председательством Ленина? -- предложено ЧК и НКВД
брать заложниками [крестьян] тех местностей, где расчистка снега с
железнодорожных путей "производится не вполне удовлетворительно" -- с тем,
"что если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны". *(7)
Постановлением СНК конца 1920 г. разрешено брать заложниками и
социал-демократов.
Но даже узко следя лишь за обычными арестами, мы должны отметить, что уже
с весны 1918 года полился многолетний непрерываемый поток
изменников-социалистов. Все эти партии -- эсеров, меньшевиков, анархистов,
народных социалистов, они десятилетиями только притворялись революционерами,
только носили личину -- и на каторгу для этого шли, всё притворялись. И лишь
в порывистом ходе революции сразу обнаружилась буржуазная сущность этих
социал-предателей. Естественно же было приступить к их арестам! Вскоре за
кадетами, за разгоном Учредительного Собрания, обезоружением Преображенского
и других полков, стали брать помалу, сперва потихоньку, и эсеров с
меньшевиками. С 14 июня 1918 года, дня исключения изо всех советов, эти
аресты пошли гуще и дружней. С 6 июля -- туда же погнали и левых эсеров,
коварнее и дольше притворявшихся союзниками единственной последовательной
партии пролетариата. С тех пор достаточно было на любом заводе или в любом
городке рабочего волнения, недовольства, забастовки (их много было уже летом
1918-го, а в марте 1921-го они сотрясли Петроград, Москву, потом Кронштадт и
вынудили НЭП), чтобы одновременно с успокоением, уступками, удовлетворением
справедливых требований рабочих -- ЧК неслышно бы выхватывало ночами
меньшевиков и эсеров как истинных виновников этих волнений. Летом 1918, в
апреле и октябре 1919-го густо сажали анархистов. В 1919-м году была
посажена вся досягаемая часть эсеровского ЦК -- и досидела в Бутырках до
своего процесса в 1922-м. В том же 1919 г. видный чекист Лацис писал о
