золотой равнине, с досады на ее бесплодие постукивая по золоту копытом.
Бродяга, углядев нас, понесся вниз и причалил неподалеку.
Возрожденный дракон выглядел величественней прежнего. Из пасти
вываливался такой гигантский язык огня, а вверх поднимался такой густоты
дымный столб, что я в испуге бы отшатнулся, если бы не знал, что огонь
этот не жжет, а дым не душит.
И приветственные молнии, ударившие у моих ног - две ямки в золоте
обозначили попадание - были если и не грозней молний Громовержца, то и не
уступали им.
- Отличная работа, Лусин, - похвалил я. - Импозантный зверь.
Лусин сиял.
- Новая порода. Поворот истории. Поговори с ним.
- Поговорить с драконом? - удивился я. - Но он же не сможет мне
ответить.
Крылатые создания Лусина были немее губок, Громовержец не составлял
исключения. Лусин объяснял, что в генетический код огнедышащих драконов в
спешке заложили неудачную конструкцию языка и что теперь придется
переделывать пасть и гортань, чтоб ликвидировать недоработку проекта.
- Поговори, - настаивал Лусин.
Глаза дракона, обычно кроткие, насмешливо щурились.
Впечатление было такое, будто он подмигнул.
- Привет тебе, Громовержец! - сказал я. По-моему, ты великолепно
вписался в новую жизнь.
Дракон ответил человеческим голосом. Не видя, как он разевает пасть,
я заподозрил бы, что разговаривает спрятавшийся поблизости человек.
- Мое имя не Громовержец, Эли!
- Да, Бродяга! - сказал я, смешавшись. Воскрешение дракона не так
поразило меня, как появление у него дара речи.
Радость Лусина вырвалась наружу бурной тирадой. Лусин выбрасывал из
себя слава орудийными залпами:
- Говорю тебе - поворот! Новые горизонты. Эра мыслящих крылатых
ящеров. Разве нет, правда?
Выпалив эту длиннющую речь, Лусин изнемог. Он вытер глаза,
обессиленно прислонился к крылу дракона.
Оранжевая чешуя летающего ящера подрагивала, будто от внутреннего
смеха. Выпуклые зеленоватые глаза светились лукавством.
В беседу вмешался Труб:
- Изумительное творение! - Труб дружески огрел дракона крылом по шее.
- Ангельское совершенство, вот что я тебе скажу, Эли!
Я наконец справился с изумлением.
- Как ты чувствуешь себя в новом образе, Бродяга? Тебе нигде?.. Я
хочу оказать, черепная оболочка просторна?
- Ногу нигде не жмет, - ответил он голосом пижона в новых штиблетах и
захохотал. Внешне это выразилось в там, что из распахнутой пасти
посыпались огненные шары в облаках дыма. - Посмотри сам.
Он взмыл в воздух и кувыркался в вышине, то удалялся, то возвращался,
то глыбой рушился вниз, то ракетой выстреливал ввысь, то замирал, паря. И
все фигуры он проделывал с таким изяществом, так был непохож на прежнего
величавого, но неуклюжего Громовержца, что я не раз вскрикивал от
восторга.
Лусин, сложив молитвенно руки, только вертел головой.
Решив, что воздушных пируэтов с нас хватит, Бродяга распластался у
пригорка.
- Садись, Эли, прокачу.
Говорил он не очень чисто, шипящие слышались сильнее звонких, к тому
же он шепелявил.
Я как-то потом посоветовал ему взять у Ромеро урок произношения, но
он возразил, что произношение Ромеро слишком монотонно. У меня он тоже
учиться не захотел: я хриплю, у Мэри голос глубок, у Осимы - резок, Лусин
же не разговаривает, а мямлит. Дракон доказывал, что лишь у него идеальный
человеческий выговор, вскоре его манере речи будут все подражать,
шепелявость и шипящие не портят, а облагораживают его речь - в них отзвук
полета наперегонки с ветром.
Вообще Бродяга за словом в карман не лез.
- Полечу с условием, что ты больше не будешь кувыркаться в воздухе, -
сказал я.
Лусин свистнул пегаса и пристроился с правого бока дракона, Труб
полетел слева.
Вначале мы шли чинной крылатой тройкой - вроде звездолета между двумя
планетолетами, настолько крупнее своих спутников был Бродяга. При этом
дракон так натужно махал крыльями, будто еле держал равнение.
Труба он ее обманул, но мне показалось, что и вправду Бродяге долго
не снести группового полета.
А затем, неуловимо изменив ритм, он мигом вынесся вперед - до нас
доносились лишь укоризненные крики Труба да обиженное ржанье пегаса.
Дракон летел, как ракета, легко и мощно, он уже не махал крыльями, а
лишь свивал и развивал туловище - судорога пробегала по телу. С тех пор
полет Бродяги и его потомства изучен во всех подробностях, но тогда я
удивился и испугался. В шуме разрезаемого драконом воздуха, точно, было
что-то не так свистящее, как шепеляво-шипящее.
Цепляясь за гребень, чтоб не свалиться, я крикнул - и едва услышал
себя, так был силен поднятый Бродягой ветер:
- Трубу с пегасом за тобой не угнаться. Зачем ты их обижаешь?
Бродяге не пришлось напрягать легкие для ответа:
- Не обижаю, а знакомлю с собою.
- Подождем их, - взмолился я, когда ни ангела, ни пегаса не стало
видно.
- Ждать - долго! - пробормотал он пренебрежительно и, повернув,
помчался с той же быстротой назад.
Когда мы сблизились, над пегасом вздымалось облачко пара да и Труб
был не лучше. Обычно огнедышащие драконы не показывают и трети скорости
Бродяги.
- Хорошо? Плохо? А? - допрашивал меня Лусин.
- Я же сказал тебе - отлично! Но что в тебе осталось от прежнего
неподвижного Мозга-мечтателя, мой резвый Бродяга?
- Все мое - во мне! - похвастался дракон и так дернулся, что я едва
удержался на гребне. Я попросил не выражать радости столь бурно. Он с
увлечением крикнул, не слушая: - И уже не в мечтах, а на деле!
Мирно болтая, мы потихоньку возвращались к драконьему полигону, когда
чуть не произошла катастрофа.
Дракон, до того тихо махавший крыльями, вдруг радостно закричал,
взвился вверх и помчался куда резвее прежнего.
А я не удержался на гребне и полетел вниз. И если бы Труб не
подхватил меня на лету, я наверняка бы разбился о металлическую
поверхность планеты. Ангел бережно опустил меня на почву, рядом опустился
пегас.
Лусин и Труб были белее водяной пены, я тоже не глядел героем. Пегас
злобно ржал и бил копытом. Инстинктивная вражда его народа к драконам
получила новую пищу.
Уносившийся дракон быстро превратился в темную точку.
- Взбесился, что ли? - спросил я.
- Любовь, - оказал Лусин. У него отлегло от сердца, когда он
убедился, что я невредим. И теперь он опять готов был восхищаться любым
поступком дракона. - Удивительное чувство. Ошалел.
- Допускаю, что любовь - чувство удивительное, но еще удивительней,
что из-за его шальной любви должен погибать я. Разве я ему соперник?
Из объяснения Лусина я понял, что в стаде Лусина четыре драконицы, а
Бродяга почувствовал себя настоящим мужчиной.
Он решительно оттеснил других драконов и яростно ухаживает сразу за
четырьмя драконицами, особенной же его привязанностью пользуется белая,
она моложе и кокетливее других. Когда белянка появляется в воздухе,
Бродяга закатывает такие курбеля, что страшно смотреть.
Сейчас в отдалении пролетела пеструха, к той Бродяга похолодней.
- Я рад, что подвернулась пеструха, а не белянка, - сказал я. -
Угрожавшая мне опасность, вижу, была прямо пропорциональна силе его любви.
Но рассей мои недоумения, Лусин. Сколько помню, у твоих драконов
строжайшая моногамия, Андре даже пошутил как-то: "Драконическая верность".
- Любовь, - повторил Лусин, пожимая плечами. - Ужасное чувство.
Бездна непостижимого. Не понять.
Лусин всю жизнь прожил холостяком. Ему, конечно, не понять любви,
даже драконьей.
Минут через десять мы сноса увидели Бродягу. Он промчался мимо,
что-то выкрикнув на лету. За ним тянулся густой шлейф дыма.
- А сейчас он, очевидно, спешит к белянке? - предположил я.
- На Станцию, - оказал Лусин. - Его дежурство. Андре не терпит
опозданий.
Я должен сделать здесь отступление от связного рассказа.
Ни одно мое действие ее вызвало столько нареканий, как перевоплощение
Мозга. Ромеро доказывает, что в этом акте проявилась моя любовь к
гротеску. "Величественный страдалец, могуществом разный богу, вдруг
превратился в нечто ординарное, летающе-пресмыкающееся", - пишет он. Я
протестую против такого толкования моих решений.
Мозг был величествен и совершенен для нас, ибо масштаб его функций
превосходил самые смелые наши мечты о том, на что сами мы способны. Но ему
все мы тоже казались совершенством, ибо телесные наши возможности были для
него недостижимы, а недостижимое всегда величественнее, чем достижимое. Я
не уверен, что в звезде больше совершенства, чем в крохотном муравье.
В поведении Бродяги было не меньше своего, хоть маленького, но
совершенства, чем в действиях управителя мирового пространства. Он был и
там и тут всеобъемлюще и исчерпывающе на своем месте - скорее так.
И еще одно, перед тем как я расстанусь с Третьей планетой.
Тело Астра было перенесено на "Волопас". Здесь он лежал в прозрачном
саркофаге, а неподалеку - та сумка, с которой он нес склянки с
жизнетворящими реактивами. Склянки лабораторий "Волопаса" опустели, их
содержимое Мэри вылила на планету. Я слышал недавно, что на золоте и
свинце этой планеты пробился мох - первая поросль жизни. Лучшего памятника
Астру, чем возбужденная им эпидемия жизни, и пожелать нельзя.
Сам я ни разу не входил в помещение с саркофагом - Астр всегда был со
мной.
4
Интересующихся подробностями полета к галактам я опять отошлю к
отчету Ромеро.
Там подробно расписано, как "Волопас" отчалил от Третьей планеты и
как больше двух месяцев мы мчались в сверхсветовом пространстве к звезде
Пламенной - вокруг нее вращались почти полтора десятка планет, населенных
галактами, - и как мы страшились, что будем перехвачены крейсерами
разрушителей, и как недалеко от Пламенной нас повстречал звездолет
галактов и приказал выброситься в эйнштейново пространство - у галактов,
как и у людей, сверхсветовые скорости в окрестностях планет запрещены. И
как потом командир корабля галактов предложил мне перейти к нему на борт,
а "Волопасу" продолжать курс в кильватере.
С этого события я и начну свой рассказ.
В планетолет погрузились четверо - Ромеро, Мэри, Лусин и я. Орлана и
Гига мы с собой не взяли, и они, кажется, обрадовались, что не им первым
встречаться с галактами.
Осиме предосторожности галактов казались подозрительными.
- Если будет плохо, сообщить об этом вы не сможете. Но если будет
хорошо, вам дадут информировать меня об этом. Итак, в день, когда я не
услышу голоса адмирала, сообщающего, что вам хорошо, буду знать, что вам
плохо.
- И тогда вы, храбрый Осима, атакуете галактов и уничтожите их
звездолет вместе с нами, - так я вас понял? - спросил Ромеро, усмехаясь.
- Буду действовать по обстоятельствам, - коротко бросил Осима.
На экране планетолета вырастал зеленоватый шар, похожий на крейсера
разрушителей, но меньше их.
Мы падали на звездолет, как на планету, но не успели удариться о
него, как открылся туннель и нас плавно всосало.
Способ причаливания напоминал принятый на наших кораблях, и мы
ожидали, что вскоре очутимся на площади, где швартуются легкие космические
корабли. Вместо этого мы оказались в темноте. Свет вдруг погас во всех
помещениях планетолета.
Незнакомый человеческий голос отчетливо проговорил:
- Не тревожьтесь. У вас обнаружено три процента искусственности.
Когда мы выясним характер ее, вас выпустят.
