Капитан с вечера до трех часов ночи пропадал где-то в городе. Штурман
бродил среди купцов, прицениваясь к совершенно не нужным ему товарам;
вычислял толщину городских стен и высоту башен, осматривал соседние фрегаты
и бриги.
Виконта всегда можно было отыскать в офицерских тавернах, окруженного
пестрой толпой нарядных и веселых девиц. Несколько раз он приглашал меня с
собою, но я отказывался, ссылаясь на нездоровье. Я проводил время за
сочинением письма к тебе, моя единственная и навеки любимая. Не выходил из
своей каюты итальянец. Его вестовой, Нико-ло, проворный и волосатый, как
обезьяна, озабоченно рыскал по трюму, отбирая кувшины старого вина и
выискивая для своего господина сочные и спелые фрукты.
Так шумно и незаметно проходили дни отпущенной нам судьбою недели.
В пятницу утром я был вызван к капитану. Он радостно встретил меня и
долго тряс мою руку:
- Дорогой друг мой! Все подходит к естественному концу. Можете поздравить
меня и в это воскресенье погулять на моей свадьбе.
- Неужели, капитан?
- Да, я встретил прекрасную девушку. Она положит предел моим безнадежным
скитаниям и принесет покой и радость всем вам, мои бедные спутники.
Милая Гарэн, ты не поверишь, как я порадовался за нашего несчастного
капитана! Что бы ни было со мною и с другими, но знать, что так жестоко
наказанный человек получит наконец прощенье,-эта радость не давала мне ни
минуты покоя.
В этот день, как и всегда, я не пошел на берег, спеша поделиться своей
радостью с тобою. Я остался на судне единственным офицером. Даже синьор
Паганелли покинул свою каюту.
Ночью я гулял по палубе, встречая возвращавшихся, и с удовольствием
вглядывался в радостные лица поднимающихся по трапу. Время подходило к трем
часам, а последняя шлюпка стояла у пристани. Ожидали возвращения итальянца.
По бонам разгуливала празднично одетая толпа, освещенная заревом
многочисленных факелов и подвесных фонарей. Наконец из ее рядов появился
синьор Паганелли. Шатающейся походкой добрел он до причального кольца.
Прежде чем баковый успел спрыгнуть на землю, итальянец бросил ему конец и
оттолкнул ногою шлюпку.
- Будь я трижды проклят, если возвращусь К вам! - заорал он.
В это время соборные часы е переливчатым звоном ударили три раза.
Синьор Паганелли взмахнул руками, схватился за сердце и упал наземь. Не
успел он коснуться земли, как его одежда вместе с кусками мяса поползла
клочьями, исчезая в воздухе, как дым трубки, раскуренной на ветру. Через
секунду на покрытых плесенью досках белел полуразвалившийся скелет.
Форштевень и реи нашего корабля вспыхнули огнями свя-того Эльма.
С испуганным криком: "Летучий Голландец!"-толпа побежала от пристани.
Корабельная шлюпка подлетела к борту, как притянутая магнитом. Капитан
выскочил из каюты и бросился ко мне.
- Все пропало!-застонал он. Лицо его побледнело и передернулось. В эту
минуту он был похож на Каина на фреске нашей приходской церкви. - Все
наверх! - скомандовал он. - Курс к мысу Бурь!
Гарэн! Дорогая, далекая Гарэн! Это письмо отправит мой бретонец, лишь
только представится к этому возможность. Когда ты получишь его, в твоем
распоряжении будет более пяти лет. За это время нам придется потопить, может
быть, не одно судно для того, чтобы найти смену итальянцу. За семь лет мы
проблуждаем по южным морям не одну тысячу лье, стремясь к невозможному.
Заклинаю всем святым и дорогим для тебя, заклинаю нашей любовью - отыщи
среди своих подруг достойную девушку, которая бы согласилась стать женой
нашего несчастного капитана. Гарэн, любимая, помоги нам! Ты-единственная
надежда на спасение. Только в этом случае я смогу опять увидеть тебя.
Прощай и прости, родная, хорошая!
Вечно твой Андре".
Рассказ о Дике Долгоносе и о капитане Дэви Джонсе, подписавших морской
договор
Налей полней стаканы!
Кто врет, что мы, брат, пьяны?
Л. Глоба
Приключения морского дьявола капитана Дэви Джонса записаны мною, лоцманом
Алленом Рингом, так, как поется о них в народных балладах и из поколения в
поколение рассказывают английские матросы. С этим капитаном, будь он не к
ночи помянут, связана история Дика Долгоноса, подписавшего морской договор.
Дика во второй половине позапрошлого века знали все моряки от Оркнейских
островов до Джерси и даже в Индии и в Америке. И все его звали Долгоносом.
Вы можете подумать, что нос у него был большой, как руль баржи на Темзе, или
длинный, как у рыбы пилы? Ничего подобного! Нос у него был приплюснутый, как
у китайца, - перебит в молодости во время большой драки в кабачке "Черная
роза" в Аликанте. Долгоносом же его прозвали потому, что Дик, как охотничья
собака, всегда чуял, на какое судно выгоднее завербоваться. Сидит этак в
какой-нибудь таверне, попивает джин или виски, покуривает трубку да
посматривает кругом. Вдруг задвигает своей пуговкой, точно принюхивается.
Встанет с места, подсядет к другому столику, а через несколько минут,
смотришь, перескочил с одного борта на другой. Моряк он был на все руки, и
его не равняли с какими-нибудь бичами, без дела околачивающимися по разным
портам в ожидании скудной подачки. Капитаны знали за ним дурную привычку
бегать с корабля на корабль, но рассуждали: с паршивой собаки хоть шерсти
клок, с егозливого моряка хоть одно плавание. И платили ему не в пример
больше других. Он мог быть и марсовым, и рулевым, и плотником, и коком.
Фарватеры знал так же, как капеллан "Отче наш". Имея на борту Дика, можно
было обходиться без лоцмана. Не один суперкарго положил в карман лишнюю
гинею только потому, что никто, кроме Дика, не мог подыскать лучшего
покупателя во время трампового плавания. Если бы только не его привычка по
окончании рейса менять палубы, как красотка меняет платья, был бы он золотым
человеком. Будь я трижды повешен на утлегари карантинного судна, если эта
привычка не сгубила Дика Долгоноса. Ну, да об этом речь впереди.
В теплую августовскую ночь 1770 года по одному из плимутских пустырей
возвращался на борт фрегата "Михаил Архангел" палубный матрос Кеннет Гау,
старинный друг, сослуживец и собутыльник моего предка Майкла Ринга. Небо
сипело, как Средиземное море. Белые облака округлялись парусами в фордевинд,
а полная луна качалась между ними, как штаговый фонарь во время легкого
бриза. Ветер - не более двух баллов. Тишина, точно в церкви во время
причастия. Гау шел из кабачка по довольно узенькой тропинке, весело
позванивая заработанными во время рейса шиллингами и напевая песенку о
девушке Молли, превратившейся после смерти в летучую рыбу. Видит - идет ему
навстречу сухопарый моряк. Слегка раскачивается на ходу и время от времени
сплевывает на середину тропинки шагов этак па пять впереди себя. То ли ему
не понравилась песенка, то ли он не рассчитал свои плевки, но один из них
попал как раз на носок левого сапога веселого певуна.
- Э, десять тысяч дохлых дьяволов! Осторожнее, сэр, - сказал Гау очень
вежливо.
- А что вы раскорячили свои ходули, как пьяный гарпунщик? - ответил
встречный.
Гау решил быть до конца вежливым.
- Я, сэр, далеко не злой человек, но считаю верхом неприличия напоминать
идущему из кабачка джентльмену о том, что он пропустил два-три глотка рома,
да еще попрекать его несвойственной ему работой. Потравите жвакагалс, или, с
вашего позволения, сэр, я дам вам по уху, как злой капитан ленивому юнге.
- А я, клянусь вам честью, отвечу так, что ваша пустая голова взлетит,
как вымпел па грот-мачту адмиральского корабля!
С этими словами встречный моряк широко размахнулся. Но не успел он
развернуться для удара, как Гау пошел на абордаж. Его учил боксу еще боцман
фрегата "Михаил Архангел" Лесли Смит, дававший иногда морякам памятные
зуботычины втихомолку от капитана сэра Джемса Грэма. Противник оказался тоже
хорошим борцом, но школа Смита оправдала себя. Провозились они этак с
полчасика.
Поднимая моряка с земли, Кеннет отряхнул с него пыль и осведомился о его
имени.
Так у них началась дружба. Пришлось опять вернуться в кабачок и выпить за
здоровье друг друга. Чем кончилась эта ночь, я, по совести говоря, не
представляю. Рассказывали только, что у них на столе танцевала полуголая
негритянка, а они пели старинную пиратскую песню:
Пятнадцать человек и покойника ящик,
Ио-го-го, и в бутылке ром!
Пейте, дьявол-наш душеприказчик.
Ио-го-го, и в бутылке ром!
В общем, время прошло незаметно, скромно и весело. Лет через пять после
первого свидания Кеннет и Дик встречали вместе Новый год.
Оба они хорошо заработали и решили отметить этот праздник по-христиански.
Повстречались они в Лондонском порту, почти у самых ворот, там, где в
прежние времена лежал большой ржавый якорь с отломанной лапой. То-то
радостная была встреча! Кеннет предложил зайти в какой-нибудь кабачок, а Дик
ухмыльнулся да и говорит:
- Нет, друг! Ведь нынче Новый год, а мы с вами не бездомные стамбульские
собаки. Давайте-ка встретим праздничек по-семейному, вроде мы не морские
бродяги, а джентльмены из Сити или из палаты лордов. Как по-вашему?
- Так-то оно так, Дик, да кто же захочет сегодня ночью глядеть на баковых
обезьян, пропахших смолой и рыбой?
- Не тужите, друг! Есть у меня знакомые в Ост-Энде. Притащите-ка туда
часам к девяти окорочек, гуська да с полдюжины бутылок портвейна. Об
остальном я позабочусь.
Кеннет пришел к назначенному сроку. Был он тогда парнем бравым, не
какой-нибудь облезлой шваброй. Не стыдно было и у порядочных людей
показаться. Веселый был. Ходил и смеялся, будто хватил по ошибке
неразбавленного спирта в каюте судового врача. Не всегда же стоит
прислушиваться к голодной воркотне желудка. Хозяева хлопотали па кухне, а
Дик в гостиной сидел, потирал руки да хихикал от удовольствия. Тут они с
Кеннетом чуть не поссорились. Стал Дик уговаривать друга на бродяжничество
по его примеру;
- То ли дело - отбыл плавание и меняй капитана. Разнообразие! Тебе никто
не надоест, и ты никому. Кеннет нахмурился:
- Нет, Дик! Скажу вам по дружбе - будете подбивать меня на такие дела, из
ваших двух челюстей три сделаю.
Пока они спорили, стол был накрыт. Чего-чего только на нем не было! Сам
главный лорд Адмиралтейства не видел в тот вечер таких вкусных вещей.
Хозяин-то большой трактир держал. Сели за стол, и тут пришла хозяйская
родственница. Такую красавицу. Кеннет видел только на портрете в каюте
капитана сэра Джемса Грэма. Сел с ней Дик рядом да так и просидел весь
вечер. Парень он был, не в обиду ему будь сказано, не ахти какой видный.
Тощий, как мачта, нос пуговкой, подбородок форштевнем, а женщины крутились
около него, как дельфины вокруг вылитого за борт ведра помоев. Нечего
говорить, умел он с ними обходиться! Лучше любого гардемарина! На что уж
трактирщик был толст, а Кеннет плечист и статен, далеко им было до Дика.
Пришли другие гости. Ели хорошо, а пили еще лучше. За что только не пили.
И друг за друга, и за все суда, названия которых знали, и за пуговицы
мужских курток и дамских платьев. Пели не какие-нибудь мужицкие песни, а всё
больше старинные, вроде:
Здесь, в Лондоне, в старые годы Жил муж с молодою женой. Она его нежно
любила, Любил ее нежно другой.
Только на следующий вечер, когда дверь уютного домика захлопнулась за
гостями, Дик шепнул другу, что красивая девица служит горничной у жены
одного капитана.
- Через эту девицу я переметнусь к нему на судно.
Кеннет только ахнул:
- Хитрюга! Даже здесь вы соблюдаете выгоду. Не споткнетесь ли вы о свою
