найти новые решения, перехитрить врага, по-прежнему безликого и потому
бесконечно грозного.
Потребовался час напряженной работы, прежде чем он почувствовал
удовлетворение. Теперь он может сообщить свое решение Колину Ноблу,
приближающемуся на борту "Геркулеса", и через четыре минуты после того,
как шасси самолета коснется земли, все его люди, с их разнообразными
талантами и мастерством, займут нужные позиции.
Питер оторвался от карты и сунул блокнот в нагрудный карман. Снова
внимательно оглядел в бинокль молчаливый, с закрытыми иллюминаторами
самолет - но на этот раз позволили себе роскошь эмоций.
Он почувствовал, как из самых глубин его души поднимаются гнев и
ненависть, как быстрее бежит кровь и напрягаются мышцы живота и бедер.
Снова перед ними многоглавое чудовище. Оно скорчилось в засаде, ждет
его, как не раз уже бывало в прошлом.
Он неожиданно вспомнил осколки стекла, покрывавшие булыжники улиц
Белфаста, они сверкали, как алмазы, в свете дуговых ламп; вспомнил густой
запах взрывчатки и крови.
Вспомнил тело молодой женщины, лежащей в кювете перед развороченными
внутренностями фешенебельного лондонского ресторана. Взрыв раздел ее
прекрасное юное тело, оставив на нем только обрывки кружевного
французского белья.
Он вспомнил запах семьи: отец, мать, трое маленьких детей, -
сгоревшей в своей машине, тела их потемнели и корчились в пламени, словно
в жутком медленном балете. С этого дня Питер не мог есть жареную свинину.
Вспомнил испуганные глаза ребенка, глядящие сквозь кровавую маску;
рядом с девочкой ее оторванная рука, и бледные пальцы еще сжимают
маленькую грязную тряпичную куклу.
В его памяти мелькали эти разрозненные картины, питая ненавистью,
пока она не заполнила его всего, она жгла глаза, и ему пришлось опустить
бинокль и вытереть глаза тыльной стороной ладони.
Это тот самый враг, с которым он уже встречался, но инстинкт
предупреждал его, что с последней встречи враг стал сильнее, он потерял
последние остатки сходства с человеком. Питер старался сдержать свою
ненависть, чтобы она не помешала ему рассуждать здраво; он знал, что
впереди трудные часы и дни. Но ненависть была слишком сильна, и слишком
долго он ее сдерживал.
Он услышал в этой ненависти вражеский голос; из ненависти происходит
искаженная философия и чудовищные действия врага; опуститься до ненависти
значит опуститься на дочеловеческий уровень. Но ненависть не уступала.
Питер Страйд ясно сознавал, что это ненависть не только к ужасной
смерти и искалеченным телам, которые он видел в прошлом. Скорее она
направлена на угрозу, которую представляет враг для всего общества, для
цивилизованных порядков и законов. Если этому злу позволить
восторжествовать, законы в будущем будут придумывать революционеры с диким
взглядом и с пистолетом в кулаке, миром станут править разрушители, а не
строители, и Питер Страйд ненавидел такую возможность еще больше, чем
кровь и насилие, и ненависть его была ненавистью солдата. Ибо только
солдат знает, что такое ужасы войны.
Солдатский инстинкт призывал его немедленно выступить и уничтожить
врага, но ученый и философ в нем предупреждал, что еще не время, и
огромным усилием воли он сдержал свой инстинкт бойца.
В то же время он понимал, что именно ради такого момента, ради этой
непосредственной встречи со злом он поставил под угрозу всю свою карьеру.
Когда ему не дали возглавить "Атлас" и вместо него назначили
политика, Питеру следовало бы отклонить назначение на меньшую должность в
"Атласе". Перед ним открывались другие возможности, но он предпочел
остаться со своим проектом - и надеялся, что никто не почувствовал глубину
его негодования. Бог свидетель, у Кингстона Паркера не было с тех пор
оснований жаловаться. Никто в "Атласе" не работал напряженней, и верность
Питера много раз была испытана.
Теперь все это казалось оправданным: наступил момент, ради которого
Питер работал. Враг ждет его там, на горящем бетоне под африканским
солнцем, не на мягком зеленом острове под дождем, не на грязных улицах
густонаселенного города - но это все тот же старый враг, и Питер знал, что
его время пришло.
Когда Питер забрался в салон "Ховсера", ставший его штабквартирой, и
сел в кожаное кресло, связисты уже установили контакт и на главном экране
виден был Колин Нобл. На правом верхнем экране помещалось панорамное
изображение южной части главной полосы, в самом центре изображения, как
орел в гнезде, сидел "боинг". На другом экране видна была его рубка при
максимальном увеличении. Подробности были такими четкими, что Питер легко
прочел на ярлычке имя изготовителя одеяла, закрывавшего окно. На третьем
экране - внутренности контрольной башни. На переднем плане диспетчеры в
рубашках с короткими рукавами перед экранами радаров, а за ними через
большие окна вид все на тот же "боинг". Камеры были установлены час назад
в здании аэропорта. Еще один экран оставался темным. Знакомое добродушное
лицо Колина Нобла заполнило главный экран.
- Если бы у тебя была кавалерия, а не морская пехота, - сказал Питер,
- ты был бы здесь еще вчера...
- Куда торопиться, приятель? Я вижу, пирушка еще не началась. - Колин
улыбнулся ему с экрана и отодвинул назад бейзбольную шапочку.
- Ты чертовски прав, - согласился Питер. - Мы даже не знаем, кто
организовал пирушку. Какова последняя оценка времени прибытия?
- Мы нашли попутный ветер - час двадцать две минуты с этого момента,
- ответил Колин.
- Ну, хорошо, перейдем к делу, - сказал Питер и начал знакомить Нобла
со своими решениями, сверяясь с записями в блокноте. Иногда он просил
операторов сменить кадр, и они давали по его указаниями панораму или
увеличение, показывали радарную станцию или вентиляторы служебного ангара,
за которыми Питер решил поместить своих снайперов. Изображение
передавалось в просторный трюм "Геркулеса", чтобы люди, которые будут
занимать ту или иную позицию, могли заранее изучить ее и тщательно
подготовиться. То же самое изображение через спутник передавалось, лишь
слегка искаженное, на экране в центральном штабе "Атласа" в западном крыле
Пентагона. Обвиснув в кресле, как старый лев, Кингстон Паркер следил за
каждым словом разговора; он оторвался только раз, когда помощник принес
ему сообщения с телекса. И сразу приказал, чтобы его изображение передали
Питеру.
- Простите за вмешательство, Питер, но у нас есть полезные сведения.
Предположив, что боевая группа села на 070 в Моэ, мы связались с
сейшельской полицией и попросили проверить список пассажиров. Там село
пятнадцать человек, десять из которых - жители Сейшел. Местный торговец с
женой и восемь детей в возрасте от восьми до четырнадцати лет. Это дети
служащих, нанятых правительством Сейшел для работы по контракту; они
возвращаются в свои школы к новому учебному году.
Питер ощутил, как ужас наваливается на него огромной тяжестью. Дети.
Почему-то юные жизни казались более важными и уязвимыми. Но Паркер
продолжал говорить, держа ленту телекса левой рукой, а правой почесывая
шею черенком трубки.
- Еще английский бизнесмен, компания "Шелл Ойл", он хорошо известен
на острове, и четыре туриста: американка, француз и два немца. Эти четверо
держались вместе, и таможенники и полицейские их хорошо запомнили. Две
женщины и двое мужчин, все молодые. Их зовут Салли-Энн Тейлор, двадцати
пяти лет, американка; Хейди Хоттшаузер, двадцати четырех, и Гюнтер Ретц,
двадцати пяти, немцы, и Анри Ларусс, двадцати шести лет, француз. Полиция
собрала сведения об этих четверых. Они провели две недели в отеле "Риф"
вблизи Виктории, женщины в одном двухместном номере, мужчины - в другом.
Большую часть времени плавали и загорали - до тех пор, пока пять дней
назад в порт Виктория не пришла небольшая океанская яхта. Тридцать пять
футов, кругосветное плавание в одиночку, на борту находился американец.
Четверка все время проводила на борту, и яхта отплыла за двадцать четыре
часа до отправления 070.
- Если яхта доставила им вооружение и взрывчатку, значит операция
планировалась заблаговременно, - задумчиво сказал Питер. - И чертовски
хорошо планировалась.
Он снова почувствовал уколы возбуждения, фигура врага начинала
приобретать очертания, зверь становился яснее, но в то же время уродливей
и отвратительней.
- Вы пропустили их имена через компьютер? - спросил он.
- Ничего, - кивнул Паркер. - Либо никаких данных о них нет, либо
имена и паспорта поддельные...
Он замолчал, так как на экране, изображающем контрольную башню,
началось какое-то передвижение; по второму микрофону послышался голос.
Голос звучал слишком высоко, и техник быстро произвел необходимые
приспособления. Голос женский, свежий, чистый молодой голос, говрила
женщина по-английский с еле заметным западно-американским акцентом.
- Контроль Яна Смита, говорит офицер, командующий группой "Армии
борьбы за права человека", которая захватила "Спидберд 070". Примите
сообщение.
- Контакт! - выдохнул Питер. - Наконец-то контакт!
На малом экране Колин Нобл улыбнулся и искусно перевел сигару из
одного угла рта в другой. "Пирушка начинается", - заявил он, но голос его
прозвучал остро, как лезвие бритвы, и этого не мог скрыть веселый тон.
Трое членов экипажа были удалены из рубки и заняли освободившиеся
места четверки.
Ингрид превратила рубку "боинга" в свой штаб. Она быстро
просматривала груду паспортов, отмечая на схеме размещения пассажиров
самолета имя и национальность каждого.
Дверь в кухню оставалась открытой, и, если не считать гудения
кондиционеров, в большом самолете было совершенно тихо. Разговоры в
салонах были запрещены, а по проходам непрерывно ходили коммандос в
красных рубашках, чтобы поддерживать этот запрет.
Установили также распорядок пользования туалетом: пассажир должен
вернуться на свое место, прежде чем другому позволено будет встать. Двери
туалета должны все время оставаться открытыми, так чтобы коммандос видели
вошедшего туда.
Несмотря на тишину, в самолете царила напряженная атмосфера. Мало кто
из пассажиров спал - в основном дети, остальные сидели неподвижно, с
напряженными осунувшимися лицами - со смесью ненависти и страха следили за
своими похитителями.
В рубку вошел Анри, француз.
- Отводят броневики, - сказал он. Стройный, с очень юным лицом и
мечтательными глазами поэта. Он отрастил провисшие светлые усы, которые
казались неуместными у него на лице.
Ингрид взглянула на него. "Ты очень нервничаешь, cheri [Дорогой
(фр.)]. - Она покачала головой. - Все будет в порядке".
- Я не нервничаю, - напряженно ответил он.
Она добродушно усмехнулась и погладила его по щеке. "Я не хотела тебя
обидеть. - Она притянула к себе его лицо и поцеловала, глубоко просунув
язык ему в рот. - Ты доказал свою храбрость - часто доказывал", -
прошептала она.
Он со стуком опустил пистолет на стол и потянулся к ней. Три верхние
пуговицы ее красной хлопчатобумажной кофты были расстегнуты, и она
позволила ему просунуть руку и нащупать ее груди.
Тяжелые и круглые груди; он задышал тяжело, касаясь сосков. Соски
сразу напряглись, но когда он свободной рукой потянулся к молнии ее брюк,
она грубо оттолкнула его.
- Позже, - резко сказала она, - когда все будет кончено. - И,
наклонившись вперед, приподняла краешек одеяла, закрывавшего ветровое
