попытки захлопнул дверцу и привалился затылком к задней стенке, нагретой
снаружи солнцем. Его знобило, подташнивало и все время тянуло закрыть
глаза. Но он упрямо разлеплял веки, чтобы не потерять последнего контроля
над своим сознанием.
"Штайр" тяжело тронулся с места, медленно выкатил на дорогу и,
наращивая скорость, понесся по прямой магистрали, мимо зеленых холмов,
лесков и полей. Благодарение Богу, солнце оказалось со стороны водителя, а
не со стороны Руслана. Приятный ветерок обдувал его лицо через низко
опущенное стекло...
Если бы не приступы легкой тошноты, которую Руслану время от времени
приходилось подавлять, это недолгое путешествие запомнилось бы ему как
самое счастливое в его жизни. Сознание словно бы скользило по волнам, и
когда оно взлетало на гребень, все чувства становились необыкновенно
обостренными. Он начинал различать каждую травинку на обочине, несмотря на
то, что грузовик делал шестьдесят километров в час. Мысли его прояснялись
и едва ли не позвякивали от хрустальной прозрачности. Когда же сознание,
наоборот, проваливалось в пропасть, все вокруг словно бы заволакивалось
легким туманом и он погружался в приятное, похожее на дрему беспамятство.
Он чувствовал, что в его жизни начинаются большие перемены. Все
прежние заботы и проблемы потускнели, сделались несущественными перед
лицом новой, несравненно более серьезной опасности. Впереди его ждало
неизведанное. И ему было особенно приятно, что рядом со ним в этот важный
для него момент оказался именно такой человек, как этот молчаливый
водитель. Это казалось ему хорошим знаком, залогом того, что в будущем его
ждет удача.
Позже, когда все было уже позади, он, конечно, осознал, что все эти
неумеренные восторги были лишь следствием сильного нервного возбуждения,
вызванного преследованием и падением. Но тогда он чувствовал себя так,
словно заново родился. И в каком-то смысле так оно и было.
Молчаливый водитель высадил его на обочине магистрали, в пригороде.
Перегнувшись через сиденье, он снова захлопнул за ним дверцу и, так и не
произнеся ни слова, тяжело тронулся с места.
Позже, вспоминая о нем, Руслан не мог избавиться от чувства вины.
Преследователи Руслана не прощали тем, кто ему помогал. Четверть часа
спустя этот невозмутимый мужчина погибнет в дорожном происшествии: перед
самой машиной из воздуха выступит странная фигура, до глаз закутанная в
черное. В последний момент старый опытный водитель, повидавший на своем
веку всякое, круто свернет влево и на скорости восьмидесяти километров в
час врежется в стоящее на обочине дерево...
А получасом раньше пьяный паренек, заливавший бак своего мотоцикла на
той самой бензоколонке, куда забросило Руслана воздушным вихрем, выронил
из вялых губ горящую сигарету в бензиновую лужицу под ногами, и взрыв был
таким мощным, что в окрестных домах вылетели стекла...
Если бы Руслану сразу стали известны эти факты, он бы, возможно, уже
тогда призадумался о том, что кто-то нещадно лупит по нему из тяжелого
орудия, промахиваясь лишь на считанные минуты и попадая либо туда, где он
только что был, либо туда, где он вскоре мог оказаться. Возможно,
задумался бы он и о том, что эти промахи не могут быть случайными и что
есть - должен быть, не может не быть! - кто-то, кому он обязан жизнью.
Впрочем, ОНИ, вероятно, и не собирались его убивать. Во всяком
случае, не теперь. Он нужен был им совсем для другого дела. Скорее всего,
они просто хотели запугать его, лишить воли, чтобы потом взять голыми
руками. И, надо признаться, им это вполне удалось. Еще никогда Руслан не
чувствовал себя таким растерянным и напуганным.
Потом он никак не мог вспомнить, каким образом добрался до музея.
Пошатываясь, как пьяный, он поднялся по высокой лестнице наверх, и (позже
он вспоминал об этом со смехом) его ужасно забавляло, что он никак не мог
преодолеть последней ступеньки, - ее металлическая скоба, предохраняющая
бетонные края от отбивания, постоянно цепляла его за конец кроссовки, и,
чтобы не потерять равновесия, ему приходилось каждый раз ставить ногу
обратно. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто он хотел - и не
решался сделать последний шаг. Наконец, он плюнул на равновесие и проделал
оставшееся до дверей расстояние на четвереньках.
Открыв дверь головой и ввалившись в сумрачный вестибюль, он увидел
волка. Самого настоящего волка - не какое-нибудь там чучело или
добродушного домашнего пса, а живого здоровенного волчину с вытянутым
носом и зеленовато-желтыми круглыми глазами. В глазах этих не было ничего,
даже отдаленно напоминавшего о собачьей слезе или печальном собачьем
взгляде, породившем известную поговорку, что собака все понимает, только
сказать не может. Нет, это были жесткие волчьи глаза, горевшие изнутри,
как два подсвеченных кусочка янтаря. Волк сидел на верхней ступени
короткой лестницы, насторожив уши, черный его член свисал на кожистой
складке с облезлого живота между широко расставленными нижними лапами,
похожий на еловую ветку хвост с топорщащейся жесткой шерстью лежал сбоку.
Руслан даже не удивился, - не потому, что привык к подобным встречам,
а потому, что этого просто-напросто быть не могло. А если и было, то - не
более чем плодом его расстроенного воображения. Решив, что на сегодня
достаточно, что уже хватит подвергать свой бедный рассудок таким суровым
испытаниям, он закатил глаза под лоб и мягко повалился на бок. Последнее,
что ему запомнилось, - это то, как, оглушительно цокая и скрежеща о плитки
когтями, волк спустился к нему по ступеням, навис над ним и, схватив
зубами за воротник, слегка потащил на себя, словно бы заставляя
подняться... Но подняться Руслан уже не мог - сознание покинуло его.
...Очнулся он в глубоком, мягком кресле с круглыми валиками по
сторонам высокой спинки. Открыв глаза, он словно бы в тумане увидел
крошечную комнатку, стенами которой служили высокие, до самого потолка,
стеллажи, заставленные деревянными ящиками. Эта комнатка была только
частью большого подсобного помещения, где работал дядя Руслана,
палеонтолог. Стеллажи с ящиками образовывали узкие проходы, пересекающиеся
под прямым углом в самых разных направлениях и образующие настоящий
лабиринт, в котором легко было заблудиться. Здесь его дядя и возился со
своими экспонатами - доисторическими останками животных и растений,
всевозможными рептилиями и древовидными папоротниками. Перед Русланом,
упираясь ему под коленную чашечку острым ребром столешницы, стоял
низенький журнальный столик, заваленный раскрытыми журналами и рукописями.
На нем горела настольная лампа в зеленом абажуре. Ее света только и
хватало, чтобы ярко осветить белые глянцевые страницы журналов, в
остальном же в комнатке стояли приятные сумерки. Вечерние сумерки -
чувствовалось по всему.
Из-за стеллажей доносился приглушенный мужской голос, но с кем его
дядя разговаривал, Руслан не мог понять. Потом дядин голос стих,
послышались характерные пришаркивающие шаги, и он увидел Владимира
Олеговича (или, как тот сам шутливо представлялся, Володимира Ольговича).
На нем были рабочие брезентовые брюки и подшитый на локтях свитер. В руках
- большая фарфоровая чашка с дымящимся напитком. Он слегка прихрамывал,
так как одна нога у него была короче другой из-за перенесенного в детстве
полиомиелита.
- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросил он, прыгающей походкой
приближаясь к Руслану.
Руслан только беззвучно шевельнул губами: ему совсем не хотелось ни
двигаться, ни говорить.
- У тебя легкое сотрясение мозга, - продолжал дядя. - Ничего
страшного. Несколько часов отдыха и подкрепляющее. Обязательно
подкрепляющее, изготовленное по моему собственному рецепту. На-ка вот
выпей, и тебе сразу станет лучше.
Он приподнял Руслану голову, просунув свои мягкие пухлые пальцы под
его налившийся свинцом затылок, и поднес чашку к его губам. Пахучий пар
защекотал Руслану ноздри. В чашке был прозрачный желтоватый напиток с
цельными жесткими стеблями, переломленными в нескольких местах. Отхлебнув
его, Руслан почувствовал, как приятное тепло распространяется по всему
телу, прогоняя усталость и болезненную слабость.
Допив до конца, он снова прикрыл глаза и откинул голову на мягкий
валик кресла. Его наполнила блаженная истома.
- Ну, теперь рассказывай, что с тобой случилось, - сказал дядя.
"Легко сказать - рассказывай!" - подумал Руслан, с трудом разлепляя
веки. И все же он заставил себя собраться с мыслями и приступить к
рассказу.
...Весь этот ужас начался несколько часов назад - Господи! всего
несколько часа назад, а ему кажется, что его преследуют уже целую
вечность; ему кажется, что этот страх уже застарел в нем, одряб и пошел
морщинами, превращая и его самого в преждевременного старика. А ведь еще
сегодня утром Руслан был самым обыкновенным парнем! Ничто не предвещало
несчастья, день был обычным, не лучше и не хуже других. Он вернулся домой
из школы, увидел, что входная дверь не заперта, и вошел без стука. И сразу
его охватил легкий озноб. Был третий час пополудни, на улице стояла
светлынь, на лестничной площадке было лишь немногим сумрачней, и потому
непроглядный мрак, который ждал Руслана за дверью, был столь неожиданным и
необъяснимым, что у него поджалась мошонка. Он словно бы с залитого
солнцем склона вошел в пещеру, холодную, сырую пещеру, наполненную
непроницаемой тьмой и невнятным шепотом. Впрочем, тьма не была
непроницаемой. Когда его глаза привыкли к ней и он начал различать смутные
очертания прихожей, он увидел, что двери в зальную комнату слегка
приоткрыты и в щель пробивается неровный красноватый свет, как будто от
свечей. Несколько мужских голосов, необыкновенно низких и лишенных
интонации, непрерывно что-то бубнили. Те, кто был в комнате, даже и не
слышали, что он вошел. Руслан почел за лучшее пока не выдавать своего
присутствия. Потом он не мог объяснить себе, почему поступил так, но тогда
это казалось ему правильным решением.
Руслан приблизился к приоткрытой двери и заглянул в нее. То, что он
увидел, заставило его забыть обо всем на свете. Сперва, обнаружив в
дверной щели смоляную тьму, он подумал, что окно в комнате завешено
плотным одеялом, однако это было не так: ничего на окне не висело, и все
же стекла были черными, как будто за ними стояла ночь. Ему показалось, что
этот мрак образуется внутри комнаты, возможно даже исходит от горящих на
столе свечей.
Посередине комнаты стоял большой овальный стол, вокруг которого
сидело трое мужчин. Двоих он знал: это были его отец и приятель отца,
Сергей Николаевич, который часто бывал у них; Руслан помнил его с тех пор,
как помнил себя; он никогда бы не признался себе в этом, но временами он
побаивался этого человека. Внешность у него была не просто запоминающаяся,
а врезывающаяся в память: жесткое темное лицо, глубокие провалы вместо
щек, кожистые складки под раздвоенным подбородком; глаза под густыми
черными бровями сверкали, как антрацит; говорил он отрывисто и резко,
почти не разжимая губ, и никогда не улыбался. Отец Руслана уважал его, как
старшего брата, и приучил к такому же уважению своего сына.
Третий мужчина сидел к Руслану спиной, под его остриженным затылком
выпирала тройная складка жира.
При первом же взгляде на своего отца Руслан понял, что тот чем-то
расстроен. Обращаясь к Сергею Николаевичу, отец спросил глухо:
- Гунастр, ты уверен, что не ошибаешься?
