который заснул на траве. Вид его был настолько не наигранный и по-детски
счастливый, что ей захотелось запомнить его. Она приостановилась, и,
приблизившись к спящему, и вовсе остановилась. Тот спал крепким сном и,
похоже, видел хороший, добрый сон.
Бабушка сала рассматривать его лицо, но в тени ветвей она увидела
всего лишь некоторые черты, а запомнились длинные волосы и большая улыб-
ка. Этого ей хватило, чтобы полностью уверится в истинности своего пер-
вого впечатления о нем.
Она постояла еще чуть-чуть, почувствовала наступающую дремоту, и, не
решившись его будить, уже как будто побрела дальше, но...
Она увидела в тени деревьев нечто, что заставило остановиться Анну
Дмитриевну.
Под деревьями, на траве лежали листки исписанные мелким корявым по-
черком. С первого взгляда можно было подумать, что это рукописи: предло-
жения были несколько раз перечеркнуты, видны поиски автором подходящего
слова, рисунки действующих лиц или мыслей. Да, безусловно, это было
что-то загадочное, мир юноши, что уснул в большом городе на маленьком
холме. Анна Дмитриевна разобрала слова посреди почти листа не затронуто-
го стоками корявого почерка молодого человека: "Это все, что я хотел
сказать об этом."
"Он закончил и уснул", - подумала добрая бабушка. Она походила вокруг
спящего и собрала все листочки, аккуратно положила рядом с ним, посмот-
рела на уходящее солнце...
"Это все", - и Анна Дмитриевна тихо побрела к своим внукам, к своему
приятному старческому сну.
"Исповедь"
Творчество. Вот в чем я укоряю себя постоянно. Творить, созидать
всегда доступно немногим. Конечно, я не говорю здесь о том, что создает-
ся во внешнем мире людей. Я кричу о той среде, что внутри человека.
Именно так. Истинное создание это то, что открывается сначала внутри,
там живет, и там погибает.
Великие мыслители ловят момент и становятся передатчиками этого бо-
жественного дара. Глупые отпускают его и ожидают пришествия нового, их я
не называю творцами. Они эгоисты.
Всегда, когда говорим об этом рождении как о знаке свыше, считаем,
что мы единственные, кто способен увидеть и принести в мир новое. Поэто-
му берем на себя ответственность, принимаем вину на себя.
Но все новое суть забытье старое, и следовательно, что-то божествен-
ное проникает в мир вместе с нашими трудами.
Каждый раз по-новому наши герои рождаются и умирают (как и люди), но
все они суть новое рождение из-под пера с оттенком божественной сущности
Творца.
5.08.98 ст. "Октябрьская" 13:34
Делиться чем-то с бумагой... Иногда это похоже на идиотизм, иногда
жить без этого не можешь.
Не всегда даешь себе отчет в том, что пишешь.
Некогда для меня это не было проблемой. Просто садился, просто писал.
А сейчас не могу. Такое ощущение, будто совесть не позволяет.
Я не верю в себя. Это, наверное, самая большая проблема. Увериться
смогу лишь тогда, когда что-нибудь получится и кому-нибудь понравиться.
А раз так, то надо уже разговаривать о тщеславии.
Исток моего творения лежит вне меня. Я не всегда понимаю, откуда бе-
рется вдохновение. Тишина? Покой? Отрицание (хотя бы внешнее) всего ми-
ра? Не знаю.
Вообще моя жизнь проникнута этим словом. На все я отвечаю: "Не знаю".
Ведь подобный ответ равно побегу от открытой решительности. Попытка уйти
от себя, от своей личности. Всегда попытка найти компромисс между собой
и миром. А его не существует.
Ищу выход в равновесии и соглашении своих запросов с другими. Близкие
мои теряют меня, им скучно со мной, поскольку всегда знают, что получат
свое.
17.08.98 бухта Лисья Крым 9:03
Есть люди, которые иногда берут перо, ставят перед собой полную чер-
нильницу, окунают его в черную жидкость и начинают заполнять белый лист
буквами, словами, мыслями, жизнью. Они творят, они ищут и находят, что
главное, свой мир. Хотя не все ищут, есть и другие, те, кто просто опи-
сывают через себя мир окружающих. Они могут быть простыми людьми, абсо-
лютно невзрачными. Иногда мы о них говорим как о настоящих нулях, чаще
просто не говорим. Но вдруг, случайно, где-нибудь в метро, открываем
журнал и видим их, видим себя через них, ведь люди сейчас, люди вокруг
перестали думать о всем, что находится вне работы, телевизора, очередной
пирушки, а тут они видят это, и людям те, другие, открывают на это гла-
за. Человек вдруг замечает красоту природы, красоту города, своей квар-
тиры, своей души, наконец. А невзрачные личности вновь протягивают руку
к чистому листу.
Да, не все из них не любят свои произведения. О, как громко сказано!
какой пафос! Большинство работает "в стол" или для своих друзей. Но, все
прежде для себя самого. Когда очередное стихотворение окончено и прочи-
тано еще один раз, быть может, и последний, чувствуешь себя покорителем
Эвереста, космонавтом, ступившем на поверхность Луны. Открывателем неиз-
вестной страны Ом.
Жалко себя: я не люблю свои работы. Я жалок. И дело не в том, что они
плохи (что очевидно), а я читаю и радуюсь, суть в том, что они помогают
мне здесь за этим потрепанным столом чувствовать себя по середине Атлан-
тики, в шторм, перед девятым валом.
И я беру перо, включаю лампу. Желтый электрический свет ослепляет и
пропадает в ночи. Летний, жаркий московский ветер залетает в окно, игра-
ет с занавесками. Город засыпает и уже изредка проезжает по улице запоз-
давший новый русский. Смотрю на звезды, нахожу светло-бежевый полумесяц
из слоновой кости, собираю мысли и пишу, пишу об этом. О том, что я,
вместе с другими любителями бумагомарания, сейчас пишем о нашем ма-
леньком счастье.
07.07.98 дом 00:11
Молчание - это золото. Тот самый металл, из-за которого льются реки
крови, теряются сердца среди зависти и лжи. Я молчу, потому что не могу
сказать. Могу представить, прочувствовать, могу помыслить, но передать
это через слова и уста у меня вряд ли получится. Конечно же, когда-ни-
будь, что-нибудь, но не сразу. Это мое отличие. С этим все связанно в
жизни.
Вот сейчас сажусь в автобус. Вокруг мало людей только лишь потому,
что воскресенье. Поскольку этот день выходной ждать пришлось полчаса на
легком морозе. Но людей мало, обычно толпа разъяренных старушек и деду-
лек, молодых сволочных парней, скромных девушек. Могу даже присесть? Но
не в этом суть.
01.11.98 остановка автобуса щ642 11:47
Все начинается внезапно. Сначала ты ждешь это момента спокойно, как
будто готов и знаешь, что произойдет. Проходит несколько минут и
чуть-чуть тебя что-то начинает беспокоить. Чуть-чуть. Совсем немножко,
но все же начинает внутри расти.
13.09.97 лекция по истории и теории мировой культуры 10:01
Это происходит, когда я слушаю Санчо, когда читаю о Микеланджело,
когда играю на саксе или перелистываю Кортасара. Да, именно тогда осоз-
наю, что все-таки могу. Вот как сейчас. Подойду воткну в розетку шнур и
моя Оливетти мигнет мне, и проснется желание писать. Это вдохновение?
Или происки моего подсознания? Или все еще проще? Творчество - это тай-
на, которая полностью тебя охватывает. Не могу писать как графоман. Нет,
не понимаю графоманства. Надо пережить, прожить, открыть в себе таинство
рождения, жизни, смерти своих героев, себя. Они такие же как мы. А раз-
ве, мы в праве говорить, что они не существуют, когда сами не всегда от-
деляем нереальное от действительности?
Это рождение и смерть не возможны без страданий автора. Поэтому-то
мне и не нравятся деконструктивисты. Они считают - автор умер. Идея
бесспорно гениальная, но он не может умереть, не взяв с собою всех своих
героев. Они суть он. Но думаю не у всех авторов именно так. Только у ме-
ня, у кого-нибудь еще, может быть. Открыть себя? Вот в чем тайна.
Ты открываешь себя. То, что глубоко внутри и только для тебя. А надо
правильно преподнести это событие. Надо правильно показать, ведь не
только для тебя эта тайна? Есть еще кто-то, кому она дорога? Девушка...
Она нравится не только тебе. Красота не может принадлежать кому-то одно-
му. Это истина. Согласитесь?
Да, еще это происходит, когда слушаю Хукера.
Блюз открывает в своей квадратуре спиральность существования бытия.
Эта идея, почему она обладает знаком принадлежности не только к одно-
му человеку? а к кому-то еще? Почему кто-то владеет, говорит, что она от
другого? Почему мы говорим, что эти произведения принадлежат только од-
ному автору? а не кому-то еще? Знаем ли мы, что без него они были бы
просто мертвы и никогда не появились бы на свет? Тогда почему автор уми-
рает? Только ли потому, что читателю не важно авторство? Но ведь оно за-
ложено изначально, с первых же строк. Только у него, никогда и нигде
больше не появляющихся, ни у кого. Может стоит говорить о возрождении
автора? В каждом произведении, после каждого прочтения?
Блюз, вроде бы мертвая форма, рождает постоянно новые пространства. А
какой здесь автор мертв? Если сочинитель, то исполнитель остается, и те-
перь он является автором. Или автор это мы, те, кто воспринимает? Други-
ми словами, когда мы слушаем блюз, вновь создаем уже существующую красо-
ту вселенной? Поэтому-то автор - мы! Тогда где смерть автора? А если не
автора, а критика, философа, который за (в) мертвыми(-х) структурами(-х)
пытается увидеть некий свой, любопытный оттенок, лезет куда-то не зная
ничего, научившись разбирать все по полочкам, все досконально, но не
зная настоящей жизни поэта, никогда не становясь, хотя бы на мгновение
им, человеком, который общается на равных с богами без имен, Вдохновени-
ем, Невыразимым?
Пусть родится автор.
22.01.99 дом 19:35
Что же будет мотивом для начала работы над этим рассказом? Да, ко-
рысть. Надо написать что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, чтобы на-
печатали в толстом журнале и дали невероятную премию. Творить ради сла-
вы? Творить ради успеха? А корысть ведь своеобразное вино. Разливается,
булькает у тебя внутри, не знаешь, куда деваться от такой благости. Ра-
дость охватывает. Хочется играть в мяч. Нет, хочется искупаться в фонта-
не. Ой, как хочется искупаться. Затем вылезти из воды, и чтобы мириады
рук поклонников тебя подняли и унесли бы куда-то далеко, где все делают
серьезные лица и говорят наиприятнейшие слова: умен, плодотворен, велик,
поэт с большой буквы Х.
И так всю жизнь. Талант без меры. Затем, лет через сто, какой-нибудь
дохляк в очках будет писать диплом по моим произведениям, а я от тщесла-
вия перевернусь в гробу. Улыбаясь от радости. Всю жизнь. О, как я хочу
этого.
Денег уйма. Просто невозможно: лезут из кармана, делюсь ими со всеми
друзьями, подругами. Родные загорают на Майями-бич. Мой друг музыкант
записывает третью пластинку. На рабочем столе лежат десятки неподписан-
ных контрактов.
Я сижу в клубе и ем свой милк-крим, слушая Хукера и Федосова. Жизнь
писателя с большой буквы Х не так уж плоха. Я велик и все вокруг ничто
перед моим гением.
Только верно, мой самый близкий друг знает, что все это бред. Мы сме-
емся над последним романом на его маленькой кухне разливая друг другу по
очередной чарочке. Эта книжка ничто перед тем, что написал в пятнадцать
лет, когда был поражен в сердце удивительной армяночкой. То была настоя-
щая боль, которую не многие из поэтов испытывали. Только тогда я смог
полностью раскрыть в себе и окружающих всю вселенную человечества.
И пусть все пресмыкаются. Живут пока я жив. Только никто не будет
знать мою истинную судьбу писателя, что уйдет в могилу со мной и близким
другом. Об этом никогда не напишут ученые, никогда в мемуарах, моя слу-
жанка не расскажет вам об этом, шофер в интервью скажет, что велик и
много давал на чай, но только о моей юности вы никогда не узнаете. Вот в
